Эрих Кестнер - Трое в снегу Страница 30

Директор, застонав, повернулся на бок и со скрежетом закусил подушку.

Глава девятнадцатая

Разные Шульце

В Мюнхене у Хагедорна оставалось целых шесть часов до поезда на Берлин. Свой фибровый чемодан он сдал на хранение. Затем, перейдя площадь Штахус, пошел по Ка-уфингерштрассе, свернул налево и сделал стойку перед Театинеркирхе. С этого он начинал каждое свое посещение Мюнхена. Он полюбил этот церковный фасад еще со времен студенчества. Сегодня же он глядел на него как баран на новые ворота. Он беспрерывно думал о Хильде. Об Эдуарде, разумеется, тоже. Образ церкви не проникал в него дальше сетчатки глаз.

Засунув руки в карманы потрепанного пальто, он вернулся в город и прежде, чем успел опомниться, очутился в одном из городских почтамтов, где сел за стол и начал листать адресную книгу Берлина. Он изучал колонки с фамилией «Шульце». Рядом лежали блокнот с карандашом.

Специалист по рекламе Эдуард Шульце не значился. Может, Эдуард зарегистрировался «коммерсантом»? Хагедорн записал соответствующие адреса. Что касается Хильдегард, то дело обстояло еще труднее. Как зовут по имени, ради всех святых, его будущего тестя? И кто он по профессии? Нельзя же бегать ко всем живущим в Берлине Шульце и спрашивать: «Есть ли у вас, во-первых, дочь и не она ли, во-вторых, моя невеста?» На это жизни не хватит!

Потом Хагедорн пошел в кино на комедию. Каждый раз, смеясь, он сердился на себя. К счастью, в картине было немного смешных мест. Иначе у молодого человека непременно начался бы внутренний разлад.

После кино он съел в пивной жареные сардельки с капустой. Затем вернулся на вокзал и сидел, потягивая баварское пиво, в зале ожидания. Он размышлял о будущих рекламных баталиях, но ни одна смелая идея не приходила ему в голову. Он все время думал о Хильде. А если он ее не найдет? И вдруг она не даст о себе знать? Что тогда?

В поезде пассажиров было немного. Фриц сидел в купе один. До Ландсгута он шагал взад-вперед по купе как в клетке. Потом улегся и сразу уснул. Снились ему всякие диковины. В последнем сне действие происходило в адресном столе.

На дверях были прикреплены таблички в алфавитном порядке, со всевозможными фамилиями. У двери с табличкой «Шнабель-Шютце» Хагедорн остановился, постучал и вошел. За перегородкой сидел снеговик Казимир в полицейском шлеме. У него был очень строгий вид. Поглаживая усы, он поинтересовался:

— Что вам угодно?

— Скажите, Шульце у вас? — спросил Фриц.

— Все Шульце у нас, — сказал Казимир.

— Почему так во множественном числе? — спросил Фриц.

— Распоряжение Президиума полиции, — резко ответил Казимир.

— Извините, — сказал Фриц. — Я ищу фройляйн Хильдегард Шульце. Когда она смеется, у нее на щеке появляется ямочка. Не две, как у других девушек, а одна. И в зрачках у нее золотые искорки.

Казимир тщательно порылся в картотечных ящиках и кивнул посетителю:

— Есть такая. Раньше она жила на радиомачте. Потом выписалась и переехала в Альпы.

— Но сейчас она снова в Берлине, — утверждал Фриц.

— Радиомачте об этом ничего не известно, — сказал снеговик, — она, кажется, вообще не числится. Может, ее сдали. Незаметно следуйте за мной!

Они спустились в подвал. Здесь длинными рядами стояло много шкафов. Казимир отпирал их один за другим. В каждом шкафу были четыре секции. А в каждой секции стоял человек. Это были люди, нигде не прописанные, а также те, кто начисто забыл, где они жили раньше. И наконец, дети, которые не знали, как их зовут.

— Ну и ну, — испуганно сказал Хагедорн. Взрослые в секциях стояли и разозленные, и задумчивые. Дети плакали. Грустное было зрелище. В одной секции стоял ученый, между прочим историк; он считал себя забытым зонтиком и потребовал от Казимира, чтобы его наконец закрыли. Расставив ноги и разведя руки, он повторял:

— Ведь дождь кончился, кончился!

Фриц захлопнул дверцу. Они заглянули почти во все шкафы. Однако Хильдегард нигде не обнаружили, Фриц вдруг приставил ладонь к уху:

— В последнем шкафу плачет женщина!

Снеговик отпер дверцу. В крайнем углу спиной к ним стояла юная девушка и громко плакала.

Хагедорн испустил радостный крик. Потом растроганно сказал:

— Господин Снегошлем, это она.

— Она стоит спиной, — проворчал Казимир. — Я не вижу ямочки.

— Хильда! — крикнул Фриц. — Посмотри на нас, пожалуйста! Иначе тебе придется остаться здесь.

Хильда обернулась. Хорошенькое личико было заревано.

— Не вижу никакой ямочки, — сказала снеговик. — Запираю шкаф.

— Хильдочка! — крикнул Фриц. — Улыбнись! Дядя не верит, что у тебя есть ямочка. Станцуй ему умирающего лебедя! Встаньте, драгоценная графиня! Завтра заложим твое кольцо и две тысячи марок прокатаем на американских горках. Ну, смейся! Смейся!

Все было напрасно. Хильда его не узнавала. Она не улыбалась и не смеялась. Стояла в углу и плакала. Казимир вставил ключ в замок дверцы. Фриц вцепился в его руку. Снеговик другой рукой схватил молодого человека за чуб и тряхнул его.

— Перестаньте! — яростно крикнул Хагедорн.

— Ну, ну, ну, — сказал кто-то.

— Очнитесь!

Перед ним стоял кондуктор.

— Прошу билеты!

За окном светало.

Утром в квартиру фрау Хагедорн на Моммзенштрассе позвонили. Старая дама открыла дверь. У порога стоял Карлуша, ученик мясника Кухенбуха.

— Здравствуй, — сказала она. — Мой сын опять звонит по телефону?

Карлуша покачал головой.

— Мастер передает вам привет, а сегодня сюрприз будет побольше, чем позавчера. И вы, пожалуйста, не пугайтесь. К вам придет гость.

— Гость? — переспросила дама. — Гостей не пугаются! Так кто придет?

С лестницы послышалось: «Ку-ку! Ку-ку!» Матушка Хагедорн, всплеснув руками, вышла на лестничную площадку и посмотрела за угол. Этажом ниже на ступеньках сидел ее сын и махал ей рукой.

— Ну, знаете, дальше ехать некуда! — сказала она. — Что тебе надо в Берлине, озорник ты этакий! Тебе же полагается быть в Брукбойрене! Вставай-ка, Фриц! Ступеньки слишком холодные.

— Мне обратно ехать? — спросил он. — Или сначала кофейку дадут?

— Марш в гостиную! — скомандовала она.

Он медленно поднялся и проскользнул с чемоданом мимо нее, словно в испуге. Карлуша захохотал и удалился.

Мать с сыном рука об руку вошли в квартиру. За завтраком Фриц подробно рассказал о событиях предыдущего дня. Потом прочитал оба прощальных письма.

— Тут что-то не так, мой бедный мальчик, — задумчиво сказала мать. — Ты с твоей доверчивостью опять попал впросак. Давай поспорим?

— Нет, — возразил он.

— Ты всегда воображаешь, будто можно с первого взгляда определить, есть что-то в человеке или нет, — сказала она. — Если бы ты был прав, мир выглядел бы немножко иначе. Если бы все честные люди выглядели честно, а все подлецы подло, то можно было бы смеяться. Тебе испортили чудесный отдых. С первого числа ты пойдешь в контору. Уехал на неделю раньше, Хоть плачь!

— Но, вероятно, именно поэтому Эдуард не простился со мной! — воскликнул он. — Он боялся, что я поеду с ним, а ему хотелось, чтобы я остался в Брукбойрене. Он же не предполагал, что я узнаю, как гнусно с ним обошлись,

— По крайней мере он мог бы приписать свой берлинский адрес, — сказала мать. — Можешь говорить что хочешь, но тактичный человек сделал бы это. И почему барышня не попрощалась с тобой? Почему она не оставила адреса? От девушки, на которой ты собираешься жениться, мы можем это требовать! Все как полагается!

— Ты их не знаешь, — возразил он, — Иначе ты так же мало поняла бы во всем этом, как и я, Ошибаться в людях можно, Но ошибиться до такой степени нельзя.

— И что же дальше? — спросила она, — Что собираешься делать?

Он поднялся, взял шляпу, пальто и сказал:

— Искать обоих!

Она смотрела из окна, как он переходил улицу. «Горбится, — подумала она, — А когда горбится, значит, грустит».

В течение следующих пяти часов кандидат Хагедорн напряженно работал. Он посещал людей, которых звали Эдуард Шульце. Это было совершенно бессмысленное занятие. Если дверь открывал глава семейства, еще куда ни шло. Тогда Фриц хотя бы видел, что Эдуард не тот, и лишь спрашивал, есть ли у него дочь по имени Хильдегард.

Но если в дверях появлялась фрау Шульце, от досады можно было лопнуть. Ведь нельзя же было просто спросить: «Ваш супруг был в Брукбойрене до вчерашнего дня? У вас есть дочь? Ее зовут Хильда? Нет? До свидания!»

Он пробовал по-всякому. Тем не менее у него сложилось впечатление, что его везде принимали за сумасшедшего.

Особенно скверно было на Прагерштрассе и на Мазуреналлее.

На Прагерштрассе тамошняя фрау Шульце возмутилась:

— Значит, этот негодяй был в Брукбойрене? Меня он уверял, что приехал из Магдебурга. А баба с ним была? Такая толстая, рыжая?