Джон Пристли - Дядя Ник и варьете Страница 30

Она очень серьезно смотрела на меня, и я сказал:

— Да, Сисси, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — сердито ответила она. — Ты это говоришь, просто чтобы что-нибудь сказать. Ты как твой дядя: если что-то говоришь мне, так только чтобы заткнуть мне рот. — Она сняла крышку с пудинга. — Рождество! Ох, если он узнает, что я съела хоть крошку, он будет рвать и метать. А как удержаться!

Мы тут же договорились, что она съест немного пудинга, а дяде Нику мы ничего не скажем.

К его возвращению мы успели убрать со стола и вымыть посуду, и Сисси делилась со мной впечатлениями от трех или четырех десятков виденных ею городов и городков, причем рассказывала о них так, словно это были живые люди.

— Иди-ка ты спать, малыш, — начал он сразу, мудро изменив приказ, который обычно отдавал нам перед сном. — Утром ты должен встретиться с этими людьми. Машина за тобой придет часов в одиннадцать. Так что ступай. Сисси, я хочу ужинать. Сегодня я просто голоден. Спокойной ночи, Ричард.

Машина приехала наутро в четверть двенадцатого. Водителем и, по-видимому, владельцем ее был молодой человек из числа «горячих сторонников»; звали его Арнольд, он носил гриву золотых волос и, несомненно, принадлежал к сообществу, известному в те времена в Западном Рединге под названием «Долой шляпы!». На переднем сиденье рядом с Арнольдом сидел Фостер-Джонс, который должен был указывать дорогу. Машина была большая, но вид имела довольно жалкий — это был открытый туристский автомобиль, сейчас, впрочем, ставший закрытым: верх его от какого-то случайного удара опустился — или, вернее сказать, поднялся. Очутившись на заднем сиденье, я тут же почувствовал, что машина совершенно изношена. Настоящего дождя не было, но погода стояла противная, сырая, и промозглое утро словно норовило снова превратиться в ночь.

Когда мы заворачивали к бару, чтобы захватить Джули, я думал, что она будет не в духе: ведь ей пришлось рано вставать, рано завтракать, а теперь еще встречать мрачное холодное утро в какой-то подозрительной машине. Но я глубоко заблуждался. Она была в отличном настроении, и глаза ее так и сверкали из-под маленькой меховой шапочки.

— По-моему, это должно быть забавно, как вы думаете, Дик? — спросила она, усевшись рядом со мной. — Куда мы едем?

— Не знаю. Это секрет.

— Конечно! Какая я глупая! Ну, слава Богу, хоть что-то происходит, я ужасно рада. Ведь было так скучно. Как поживаете, милый? Все такой же угрюмый? Придвиньтесь ближе, мне холодно. Где ваши перчатки — неужели у вас не мерзнут руки?

Арнольд и его машина буквально вприпрыжку вынесли нас из Лидса. Мы то с грохотом и ревом мчались вперед, непрерывно сигналя, то вдруг останавливались, и мотор начинал так чихать и тарахтеть, словно грозил взорваться. Сидя сзади, нелегко было что-нибудь увидеть, но кажется, мы доехали до Хедингли, а там повернули на Отли.

— Знаете, Дик, я сделала громадную глупость, — тихо сказала Джули, воспользовавшись тем, что мотор на секунду умолк, — не прихватила ничего выпить. То есть ничего крепкого. Сегодня это было бы очень кстати, но чует мое сердце, что у этих славных людей мы можем рассчитывать самое большее на чашку чая или какого-нибудь новоизобретенного кофе, который и на кофе-то не похож. Известно ли вам, что мистер Фостер-Джонс занимается производством Здоровой Пищи? Да, где-то в окрестностях Годалминга. У него, наверно, с собой коробка финиковых сандвичей и ореховых котлет, и нам придется ими закусывать. Дик, милый, что, если я возле какого-нибудь бара вдруг скажу, что мне плохо или голова кружится, вы меня поддержите, ладно?

Случилось так, что машина закашляла и остановилась вблизи маленького бара на развилке дорог. Джули толкнула меня локтем.

— Послушайте, мистер Фостер-Джонс, — закричал я, — можно мы выйдем на несколько минут? Мисс Блейн что-то нездоровится…

— Мне, право, так неловко! — воскликнула Джули.

— Боже мой! Конечно, если вам нехорошо, вы должны выйти, — сказал Фостер-Джонс. — Хотя нам осталось проехать всего милю, и Агнес и Мюриел Диркс наверняка угостят нас превосходным горячим травяным отваром…

Мы вылезли из машины и пустились бежать, и через минуту Джули заказывала два двойных виски. Со своим она быстро управилась и тут же потребовала еще одну двойную порцию. (Если кому-нибудь это интересно — тогда все три двойных виски стоили полтора шиллинга.) Вернувшись в машину, она лучезарно улыбнулась Фостер-Джонсу, у которого вид был несколько обиженный, и сказала, что теперь готова ехать куда угодно и с какой угодно скоростью.

Наконец мы свернули в переулок и остановились возле двух низких каменных домиков, соединенных общей стеной. Джули то и дело вскрикивала от восторга. Мюриел Диркс, муж которой, школьный учитель, не пришел домой к ленчу, накрыла стол на шестерых. Миссис Фостер-Джонс и Джули сразу друг другу понравились и немедленно завели долгий разговор об одежде. Я сел так, чтобы видеть миссис Фостер-Джонс, и незаметно сделал несколько набросков в маленьком альбоме, который взял с собой. Она была моложе своего мужа — и, по-моему, стоила десяти таких, как он, — но, конечно, намного старше Джули, самое меньшее лет на двенадцать. Она была худенькая и хрупкая и красотой глаз и тонкостью черт лица не могла соперничать с Джули, но в ней была какая-то своеобразная красота, рожденная впечатлительностью, мужеством и волей, и в придачу — чисто женская веселость, которую добропорядочный, но начисто лишенный чувства юмора Фостер-Джонс, разумеется, не мог оценить или хотя бы понять. Это покажется глупым, и тем не менее, когда я смотрел на Агнес Фостер-Джонс, я был готов не только восхищаться, но полюбить ее, и хотя мои наброски не удались, я по сей день храню их. До той минуты я не слишком задумывался о положении женщин, об их требованиях права на образование, политических прав и более приличного обращения, но, слушая эту женщину, столь непохожую на разнузданных и противных суфражисток с газетных карикатур, и просто глядя на нее, я тут же обратился в феминистскую веру, которой с тех пор и придерживался. Рядом с нею, такой хрупкой, но веселой, болезненной, но смелой, любой член парламента выглядел бы тупоголовым ослом. Она дважды побывала в тюрьме, и теперь полицейскому достаточно было положить ей на плечо свою мясистую руку, чтобы она снова туда угодила. И все же она была готова выступить на этом воскресном митинге и даже могла смеяться, пока они с Джули пытались разрешить проблему одежды. Я понял тогда, — и по сей день считаю, — что при равных возможностях женщины лучше мужчин и лишь выдающиеся мужчины поднимаются до их уровня; в конечном счете эти выдающиеся мужчины одни только и способны ценить и любить женщин, заурядные же — лишь в редких случаях.

За завтраком, который был приготовлен с самыми лучшими намерениями, но не стал от этого ни аппетитнее, ни питательнее, я не отрываясь смотрел через стол на сидевших рядом миссис Фостер-Джонс и Джули. Они напоминали двух сестер, выбравших в жизни разные дороги. Лицо Джули было красивее, и хотя в тот миг я и не ощущал желания, секс все же делал свое дело; и все-таки я начал понимать, что лицо Агнес Фостер-Джонс лучше, несмотря на следы лишений, морщины и впалые щеки — оно было красиво совсем иной и, может быть, более совершенной красотой. Сравнение этих двух женщин — при том, что Джули веселилась от всей души — обнаруживало искусственность Джули и какую-то неуловимую фальшь в ней, все то, что мне и прежде случалось замечать несколько раз. И я не могу отделаться от впечатления, — хотя не хочу его преувеличивать, — что уже тогда, за всеми этими мыслями и другими, еще неотчетливыми, я ощущал странное беспокойство — не о будущем, а словно бы идущее из будущего: неясное предчувствие того, что все обернется для нас страданием.

Как представитель дяди Ника, главы заговора, я должен был утвердить план, который придумали к этому времени женщины. Джули надлежало купить самое броское и длинное пальто, какое можно достать в Лидсе за умеренную цену, а к нему — шляпу, закрывающую почти все лицо, — это уж было легче легкого. Миссис Фостер-Джонс, — она, кстати, сказала, что весь ее гардероб в ужасном беспорядке, — должна была надеть свое самое старое дорожное пальто, сложить и взять с собой все необходимые вещи и быть готовой скрыться из города сразу же после своего выступления. Надеясь, что не беру на себя слишком много, я сказал, что на мой взгляд обе женщины должны находиться где-то за сценой еще до начала митинга. Фостер-Джонс и Арнольд, оказавшийся умнее, чем можно было подумать с первого взгляда, согласились с этим и обещали подыскать там какую-нибудь комнатушку, где женщины смогут дождаться начала.

— Если нужно, — сказал Арнольд, усмехнувшись, — я повешу табличку: «Только для женщин».

— Вот и все, что от нас требуется, — сказал я. — Остальное — точный расчет времени и подробное распределение обязанностей — предоставим моему дядюшке, он человек дотошный и обстоятельный.