Ивлин Во - Упадок и разрушение Страница 30

— Нет, — ответил Поль.

— Имеется ли суспензорий или иные гигиенические приспособления?

— Нет, — ответил Поль.

— Ладно. Иди в баню!

Поль отсидел положенные десять минут в теплой лужице положенной температуры, вдыхая бодрящий запах дезинфекции, после чего оделся во все тюремное. Утрата личных вещей вызвала в нем, как ни странно, приятное чувство беспечности.

— Вы роскошно смотритесь! — восхитился Филбрик. Затем Поля повели к тюремному врачу, который сидел за столом, заваленным формулярами.

— Фамилия? — спросил врач.

— Пеннифезер.

— Находились ли на излечении в психиатрических лечебницах или других родственных учреждениях? Если да, то сообщите подробности.

— В течение двух лет я учился в колледже Скон, в Оксфорда — ответил Поль.

Врач поднял голову и в первый раз взглянул на него.

Оставьте ваши прибауточки, любезный, — процедил он. — Я на вас мигом натяну смирительную рубашку.

— Извините, — пробормотал Поль.

— Отвечать только на прямые вопросы врача! — зарычал за спиной надзиратель.

— Извините, — механически повторил Поль и получил пинок в зад.

— Страдаете туберкулезом легких или другими заразными заболеваниями? — осведомился врач.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Поль.

— Тогда у меня все, — сказал врач. — Освидетельствование показало, что к вам могут применяться все виды обычных дисциплинарных взысканий, а именно: наручники, ручные, а равно и ножные кандалы, смирительная рубаха, связывание в «козлы», карцер, диета номер один, диета номер два, а также розги и плеть. Жалобы имеются?

— Как, и все это сразу? — в ужасе спросил Поль.

— Сразу, если будешь задавать нахальные вопросы. Последите за этим субъектом, надзиратель. Он, судя по всему, любит мутить воду.

— Иди сюда, ты! — рявкнул надзиратель.

Они прошли по коридору и спустились по железной лестнице. По обе стороны тянулись длинные галереи с металлическими перилами, а в каждую галерею выходило множество дверей. Между этажами были натянуты проволочные сетки.

— Не вздумай дурить, — сказал надзиратель. — В нашей тюрьме самоубийства запрещаются, ясно тебе? Вот твоя камера. Содержи ее в чистоте, не то я тебе задам. А это — твой номер.

Он пришпилил к куртке Поля желтый кружок.

— Совсем как у носильщиков, — не удержался Поль.

Заткнись ты…, — ответил надзиратель и хлопнул дверью.

«Со временем я начну, наверно, уважать этих людей, — подумал Поль, — они, в сущности, куда безобиднее всех тех, кого я знал раньше».

Следующим на очереди был учитель тюремной школы. Отворилась дверь, и в камеру вошел молодой человек в твидовом костюме, с нездоровым цветом лица.

— «Дэ четыреста двенадцать», вы умеете читать и писать? — спросил учитель.

— Да, — ответил Поль.

— В какой школе вы учились?

— В закрытом интернате, — ответил Поль (в привилегированной школе, где он учился, этому придавали большое значение).

— Каков был ваш уровень по окончании школы?

Понятия не имею. У нас никаких уровней не было.

Учитель записал фамилию Поля в тетрадку, а сбоку приписал: «Нарушения памяти». Затем он вышел и через минуту вернулся с книжкой.

— Постарайтесь одолеть эту книгу за месяц, — попросил он. — По утрам будете ходить на занятия. Это совсем не трудно, раз уж вы умеете читать. Книгу начинают читать вот отсюда, — добавил он, заботливо открывая ее перед Полем на первой странице.

Это был учебник грамматики, изданный в 1872 году.

— «Слог представляет собою целокупное звучание, производимое одним усилием голоса», — прочел Поль. — Благодарю вас, — сказал он. — Мне это будет очень интересно.

— Если покажется трудновато, вы ее через месяц обменяете, — успокоил его учитель. — Но вы все же постарайтесь дочитать до конца.

Дверь захлопнулась.

Следующим пришел священник.

— Вот ваша Библия, вот молитвенник. Библия остается у вас на все время. Молитвенник можно менять раз в неделю, по желанию. Вы принадлежите к англиканской церкви? Посещение церковной службы добровольное: это значит, что вы либо никогда не ходите в часовню, либо ежедневно.

Священник торопился и нервничал. Работа была ему внове, а за день он побывал уже у пятидесяти арестантов, один из которых надолго задержал его рассказом о видении, явившемся ему ночью.

— Привет, Пренди! — ахнул Поль.

Мистер Прендергаст встревоженно взглянул на него.

— Я вас не узнал, — промолвил он. — В тюремной одежде все на одно лицо. Это крайне неприятно, Пеннифезер. Я читал, что вас посадили, и все время боялся, что вас пришлют именно сюда. О боже мой, боже! Теперь все совсем запутается.

— В чем дело, Пренди? Опять Сомнения?

— Да нет же! Дело в дисциплине, дисциплина — мой бич. Я здесь всего неделю. Мне очень повезло, очень. Епископ сказал, что, по его мнению, современному пастырю легче развернуться здесь, чем в обычном приходе. К тому же начальник тюрьмы мыслит весьма современно. Но выяснилось, что преступники еще хуже мальчишек. Они притворяются, будто исповедуются, а сами нашептывают мне всякую мерзость и ждут, что я на это скажу. В часовне они хихикают, и все время уходит на то, что надзиратели приводят их в чувство. Получается крайне неблагочестиво. Сегодня утром кое-кого посадили на диету номер один — они распевали в церкви неприличные стишки на мотив гимна, — и, конечно, за это меня возненавидели. Пожалуйста, Пеннифезер, если вам не трудно, не зовите меня Пренди. И потом, если кто будет проходить мимо, встаньте, когда со мной разговариваете. Понимаете, так положено. И так уж главный надзиратель провел со мной беседу о значении дисциплины.

В этот момент надзиратель через глазок заглянул в камеру.

— Вы должны осознать всю тяжесть содеянного вами и всю справедливость возмездия, — громко изрек мистер Прендергаст. — Покайтесь перед Господом.

В камеру вошел надзиратель.

— Извиняюсь, что помешал, сэр, но этого типа вызывает к себе начальник. Дальше по коридору сидит «Дэ четыреста восемнадцать». Он уже который день к вам просится. Я обещал, что передам, только извините, если что не так, сэр: с ним надо построже. Он у нас не впервой. Это форменная лиса, сэр, вы уж извините, и молится он, только если знает, что будет с барышом.

— Это мне решать, а не вам, надзиратель, — с достоинством ответил мистер Прендергаст, — можете увести «Дэ четыреста двенадцать».

Сэр Уилфред Лукас-Докери ни по природе своей, ни по образованию не был предназначен на пост начальника тюрьмы. Этим назначением он был обязан лейбористскому министру внутренних дел, которого потряс составленный сэром Уилфредом меморандум касательно науки о тюрьмах, приложенный к докладу о борьбе с лицами, уклоняющимися от несения воинской службы. До того времени сэр Уилфред возглавлял кафедру социологии в Мидлендском университете, и только самые близкие его друзья и избранные, любимейшие ученики знали, что за личиной чудаковатого профессора сэр Уилфред скрывает пылкое желание послужить своему поколению на политической арене. Дважды он выдвигал свою кандидатуру в парламент, но с такой робостью, что на него почти не обратили внимания. Полковник Мак-Аккер, его предшественник на тюремном посту, ветеран многочисленных безымянных войн на афганской границе, сказал сэру Уилфреду, когда выходил в отставку: «Счастливо оставаться, сэр Уилфред! Хочу только дать вам один совет. Не беспокойтесь за надзирателей и арестантов. Плюйте на ваших непосредственных подчиненных — а они с легкой душой плюнут на своих. Если при вас тюрьма станет достаточно поганым местом, люди постараются вам не попадаться. Я всегда держался этого правила и горжусь собой». (Это правило вскоре стало известно решительно всем, кто повстречался с полковником на челтенхемских минеральных водах.)

Однако сэр Уилфред придерживался иного мнения.

— Поймите, — втолковывал он Полю, — что моя цель — личный контакт с каждым, за кого я несу ответственность. Вы должны гордиться своей тюрьмой и своим трудом. Мне нравится, когда заключенные, по мере возможности, не бросают здесь той профессии, которую избрали в цивилизованном мире. Надзиратель, чем раньше занимался этот человек?

— Торговал живым товаром, сэр.

— Гм… Так… Боюсь, что здесь вам не развернуться. Еще чем занимались?

— Я чуть было не стал священником, — ответил Поль.

— Что вы говорите?! Если со временем у нас наберется несколько человек с такими склонностями, мы откроем богословский семинар. Вы, конечно, уже познакомились с нашим священником. Это человек с широким взглядом на жизнь. Впрочем, мы только взялись за работу… Нас несколько ограничивают правительственные распоряжения. Первый месяц вам предстоит предписанное законом одиночное заключение. Потом мы найдем для вас работу по душе. Мы не допустим, чтобы ваша личность была попрана. Вам приходилось заниматься кожевенным ремеслом?