Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы Страница 31

Другой. Толпа несет его!

Другой. Теперь бежит… Как вихрь.

Другой. Кажется бешеной.

Некоторые. Слушайте! Слушайте!

Доносятся крики, затем наступает внезапная тишина.

Один из группы. А теперь?

Другой. Молчание.

Другой. Паника?

Другой. Нет, он говорит…

Другой. Да, он говорит теперь. Стоит. Видите? Кажется, говорит.

Издали доносятся более сильные крики.

Другой. Как рычат!

Другой. Не этот дом Чезаре Бронте?

Другой. Да, да, теперь проходят мимо дома Чезаре.

Другой. На улице стемнело.

Другой. Ах!

Нерва (прибегая на крик). Что случилось?

Один из группы. Что-то сверкнуло…

Другой. Оружие…

Другой. Смотрите, смотрите — сверкает…

Другой. Да, да: солдаты обнажили сабли…

Другой. Дом окружен кавалерией.

Другой. Обнажили сабли!

Другой. Опять кровопролитие?

Другой. Слушайте! Слушайте!

Другой. Опять кровопролитие?

Другой. Паника?

Бандини (выбегая вперед, проталкиваясь). Что случилось?

Все столпились на балконе в волнении.

Фиески. Что случилось? Дерутся?

Снова доносятся крики.

Группа (охваченная дрожью). Да здравствует Фламма! Пойдемте вниз! Пойдемте вниз.

Нерва. Я поведу вас!

Он поворачивается, бежит к двери, некоторые следуют за ним, исчезают.

Бандини. Дерутся?

Некоторые. Да, да. Не видите?

Другие. Нет, нет. Солдаты — ни с места.

Один из них. Не решаются.

Другой. Он обращался с речью. Толпа проходит перед домом.

Другой. Больше не видно ничего. На улице темно.

Другой. Толпа несет его.

Другой. Зажигают факелы!

Другой. Слышите? Поют.

Другой. Песенку Просперо Гальбы!

Другой. Серенаду в честь императрицы!

Другой. В честь Елены Комнены, императрицы трапезундской!

Шутка вызывает у некоторых смех. Веселье передается другим. Внезапно зараза улицы овладевает более вульгарными из них.

Другой. Торговки гнилым хлебом…

Другой.…запаленными лошадьми…

Другой.…загнанными волами…

Фиески.…тупоголовыми сенаторами…

Бандини.…расслабленными генералами…

Фиески.…мнимыми князьями…

Один из группы (запевая).

Пусть зерно-то и подгнило,Лишь бы денег много.

Другие (хором). В Трапезунде — много!

Взрывы хохота.

Фиески. Императрица-мать у окна падает в обморок в объятия мажордома.

Один из группы (запевая).

Анна КомненаОчень быстро тает.

Другие (хором). Мешки считает.

Взрывы хохота.

Бандини. Где Просперо Гальба?

Один. Может быть, там. Выступает перед толпой.

Другой. Десять тысяч голосов!

Бандини. Майский привет супруге Цезаря!

Один из них (запевая).

Самый прочныйУ его супруги трон.

Другие (хором). В Трапезунде он!

Взрывы хохота. Вдали слышно чудовищное пение толпы. Образ чарующей и ненавистной женщины овладевает смущенным воображением, разжигает чувственность насмешников.

Бандини. Скажи, со сколькими царями, со сколькими императорами, сколькими умершими князьями породнился дряхлый Бронте, женившись на Комнене? Ты знаешь, Фиески?

Фиески. С девятнадцатью царями, с восемнадцатью императорами, семьюдесятью семью владетельными князьями, с девятью десятками протосебастов, со ста пятнадцатью дворцовыми палатинами, со всей придворной гнилью Византии!

Один из группы (напевая).

Вот так веночкомСлавным увенчали.

Другие (хором). Бронте повенчали!

Взрывы хохота среди грубых шуток. Дыхание пошлости проникает в комнату. Говор толпы переходит в гул.

Входят Джиордано Фауро и Сиджисмондо Леони.

Фауро. Не оскорбляйте Комнену в доме Руджеро Фламмы.

Некоторые. Фауро, Леони!

Другие. Почему?

Другие. Откуда вы?

Другие. Какие известия?

Фиески. Комнена — святая здесь. Поняли?

Некоторые. Почему? Почему?

Фауро. Благодаря ненависти и, может быть…

Останавливается.

Фиески. Сивилла изрекла.

Бандини. Что вы хотите сказать?

Фауро. Я уверен, что вся ваша ненависть и ненависть всей этой толпы, что воет внизу, на улице, не сравняется с ее ненавистью…

Некоторые. Ккому?

Фауро. К старику. И может быть…

Бандини. И может быть?

Фауро. Не знаю. Нужно было видеть ее сегодня на трибуне, во время речи Руджеро Фламмы. Ее глаза были устремлены на него с таким упорством, что ему не раз приходилось поворачивать лицо в ее сторону и останавливаться. Ах, великое было зрелище сегодня, великий поединок! Бронте сидел на своей скамье, неподвижный, сосредоточенный, со всей своей молчаливой силой. Виден был один его огромный череп, гладкий, как речной булыжник, и на черепе налитый кровью шрам…

Фиески. Известно, что в торжественных случаях он подновляет свой шрам румянами, как девка, занимающаяся своими веснушками.

Фауро. Не важно. Знак налицо, и глубокий знак.

Фиески. Ах, боже мой, и шут Бронте, как и Комнена, становится здесь неприкосновенным.

Некоторые. Молчи, молчи, Фиески. Дай ему сказать.

Фиески. Вон там две ниши и два пьедестала для их статуй… Разыщите глыбу девственного мрамора! Ваятель здесь.

Жестом указывает на Сиджисмондо Леони.

Некоторые. Замолчи!

Фауро. Бой насмешками и песнями! Безопасный. Но ведь сам Фламма недавно представлял врага исполином, лишь бы чувствовать его равным силе своих ударов. Когда старик поднялся отвечать, то все прониклись как бы трепетом ужаса. Даже представляя его ниспровергнутым, никто не был в состоянии измерить пространство, занятое его развалинами.

Некоторые. И что он сказал? Что же он сказал?

Фиески. По обыкновению, замямлил по-латыни?

Фауро. Замямлил! Сила, с которой он выражается, сообщает его словам такую суровость, что слушатель ощущает боль и запоминает их, как если бы они врезались в тело. Он никогда не был так груб и так искренен, как сегодня: искренен не в выборе средств отчаянной самообороны, на которую он решился, но в разъяснении духа, который его воодушевляет. В общих чертах он сказал: «Вы чувствуете, как юная народная душа стонет и бьется под игом лжи, в которую заковали ее мы, люди вчерашнего дня, мнимые освободители. И вы хотите дать ей развернуться, восстановить подавленную силу, углубить ее дыхание, вернуть ей мощь ее гения, вы, люди завтрашнего дня, истинные освободители. Разве не эта тема предложена вашими ораторами? Но не такова действительность, и вы это знаете. Под этой личиной сегодня нет ничего, кроме красок смерти, закваски разложения. Поэтому мы делаем дело оздоровления, отчаянное, стараясь всеми силами поддержать ее в целости, заделать трещины, оказать сопротивление вашему беспорядочному натиску…»

Он придает своим словам жесткий оттенок подлинной речи, забываясь, как если бы он сам был оратором в собрании.

Фиески (взбешенный, перебивая). Ах, значит, у него хватает бесстыдства объявлять себя хранителем народной гнили, у этого морганатического мужа покровительницы мошенников? Он хвастает тем, что занялся бальзамированием трупа родины, этот разрыватель могил?

Некоторые. А Фламма? А Фламма?

Крики продолжают раздаваться, как отдаленный гул.

Фауро. В него-то он направил свой последний удар, открыто, лицом к лицу, не сводя своих глаз с его глаз. Удивительная минута спокойной и сознательной свирепости. Свирепости старца и мастера, который знает, где на молодом теле самое больное место, который знает, куда нанести самую жестокую рану. Вся гордость Руджеро Фламмы (разве мы не знаем его и не любим его даже за это?), вся эта алчная гордость была там обнаженная, вся — трепет. И на этом-то ужасном живом лице старец запечатлел с рассчитанной медлительностью следующие слова, (кажется, ни одно из них не ускользнуло из моей памяти): «Молча лег бы преждевременно в яму, которую вы мне роете, если бы я видел среди вас настоящего человека, созданного для великой необходимости, — широкое и свободное человеческое сердце, сына земли, возникшего из недр нашей почвы. Но час еще не пробил. Новый человек еще не родился, и у нас еще нет охоты умирать. Если текущая жизнь пуста и бесплодна, то не вам суждено оплодотворить ее. В глубине ваших глаз я не вижу великой судьбы, но один лишь бред. Вы не принадлежите к племени созидателей».