Пол Остер - Нью-йоркская трилогия Страница 31

По этому случаю Черни совершает дальнюю прогулку, а сыщик не без удовольствия составляет ему компанию. Синькин рад возможности немного размяться, и, следуя по пятам за своим подопечным, он надеется разогнать застоявшуюся от долгого сидения кровь. Как нетрудно предположить, он всегда был заядлым ходоком, и сейчас, пружинисто отталкиваясь от асфальта и вдыхая полной грудью свежий воздух, он испытывает подлинное счастье. Их маршрут пролегает по узким улочкам Бруклин-Хайтс. Черни все больше удаляется от дома, что не может не радовать сыщика. Но вскоре его приподнятое настроение улетучивается. Объект начинает подниматься по лестнице на Бруклинский мост… не иначе как хочет броситься вниз! Не он первый, не он последний. Через пару минут посмотрит сверху на этот прекрасный мир и сиганет в воду, костей не соберешь. От одной этой Мысли становится жутковато, но Синькин начеку. Если ситуация станет критической, он вмешается как обычный прохожий. Смерть Черни ему не нужна – сейчас, во всяком случае.

Синькин сто лет не пересекал пешком Бруклинский мост. Последний раз он ходил здесь подростком, вместе с отцом, и его вдруг настигают воспоминания. Они идут, держась за руки, а под ними по стальному полотну несутся машины, и он говорит отцу: Слышишь? Как будто растревожили огромный улей! Слева – статуя Свободы, справа – Манхэттен. Высоченные небоскребы кажутся фантомами. Отец, ходячая энциклопедия, рассказывает ему истории про то и это с нескончаемыми подробностями: архитекторы, даты, политические интриги. Оказывается, Бруклинский мост одно время был самым высоким сооружением во всей Америке. Старик родился в тот самый год, когда закончилось строительство моста, и в голове мальчика эти два события неразрывно соединились, как будто мост воздвигли в честь отца. Они шли тогда все по тому же дощатому настилу, и Синькин-старший поведал сыну трагическую историю о Джоне Реблинге, проектировщике моста, – историю, которую младший Синькин запомнил на всю жизнь. Чуть ли не на следующий день после того, как Реблинг закончил чертежи, при посадке на паром его нога угодила между пристанью и бортом. Меньше чем через три недели он умер от гангрены. Этой смерти, по словам Синькина-старшего, можно было избежать, если бы не упрямство Реблинга, не соглашавшегося ни на какое другое лечение, кроме совершенно бесполезной гидротерапии. У Синькина-младшего это не укладывалось в голове: человек, сооружавший мосты через реки, дабы снасти других от водной стихии, свято верил, что именно вода является панацеей от болезней. После безвременной кончины Джона Реблинга главным инженером проекта стал его сын Вашингтон, и с ним была связана другая любопытная история. На тот момент ему был всего тридцать один год, и, хотя серьезного опыта он не имел (не считать же таковым деревянные мосты, спроектированные им в период Гражданской войны), он показал себя еще более блестящим архитектором, чем его отец. Вскоре после начала строительства Бруклинского моста случился пожар, и Вашингтон на несколько часов оказался запертым в одной из подводных камер, откуда вышел с тяжелейшей кессонной болезнью. Чудом выжив, он остался инвалидом и уже никогда не покидал пределы комнаты на верхнем этаже дома в Бруклин-Хайтс, где он поселился со своей женой.

В течение многих лет Вашингтон Реблинг часами просиживал у окна, следя в подзорную трубу за ходом строительства. Каждое утро он посылал жену с инструкциями и подробными цветными чертежами для иностранных рабочих, не знавших английского. Бруклинский мост уже существовал в его голове, весь до последнего болтика, а к концу строительства, пускай ему и не суждено было ступить ногой на это чудо, мост крепко врос в него своими опорами.

Идя по Бруклинскому мосту через Гудзон, на почтительном расстоянии от Черни, Синькин вспоминает отца и свое детство. Старик был полицейским, прежде чем стать детективом в 77-м участке. Все складывалось для него хорошо – во всяком случае, до «дела Руссо» в двадцать седьмом, когда ему в голову вогнали пулю. С тех пор миновало двадцать лет. Синькин внутренне содрогается: как бежит время… Интересно, есть ли загробная жизнь, и если да, то встретится ли он там с отцом? Среди огромного количества журналов, прочитанных им за неделю, в одном, «Нарочно не придумаешь», был документальный рассказ, перекликающийся с его нынешними мыслями. Двадцать или двадцать пять лет назад во Французских Альпах пропал горнолыжник, видимо накрытый снежной лавиной. Тело его так и не нашли. Его маленький сын вырос и тоже встал на горные лыжи. Год тому назад он поехал кататься в места, где погиб его отец, о чем он даже не подозревал. Из-за постоянных смещений ледовых масс местный ландшафт за эти два с лишним десятилетия изменился до неузнаваемости. И вот высоко в горах, катаясь в гордом одиночестве, молодой человек наткнулся на труп мужчины, который сохранился в глыбе льда как живой. Парень нагнулся, чтобы получше его рассмотреть, и к ужасу своему увидел… себя. Дрожа от страха, он вгляделся, словно через толстое стекло, в знакомые черты, и всякие сомнения отпали: перед ним его родной отец, еще совсем молодой, моложе его. Оказаться лицом к лицу с отцом, который моложе тебя, – это так поразило воображение Синькина, что дочитывая рассказ, он с трудом сдерживал слезы. И вот теперь, на мосту, снова нахлынуло. Кажется, все бы сейчас отдал, чтобы отец шел рядом и рассказывал свои истории! Я становлюсь сентиментальным, говорит себе Синькин. Странно, подобные мысли вроде никогда меня не посещали. Он даже испытывает чувство неловкости. Вот что происходит, когда не с кем словом перемолвиться.

Между тем мост остался позади, а значит, все опасения насчет Черни были ложными. О самоубийстве и головокружительных падениях в воду можно благополучно забыть. Объект, спустившись по лестнице вниз, все такой же веселый и беспечный, огибает Сити-Холл, поворачивает на север мимо суда и других муниципальных зданий, бодрым шагом проходит через Чайнатаун и, похоже, не думает останавливаться. Это шатание по городу продолжается уже не один час, и, при всем желании, обнаружить в нем некую цель Синькину не удается. Объект просто наслаждается прогулкой, так сказать, проветривает легкие, и впервые за неделю детектив ловит себя на том, что испытывает к своему подопечному теплые чувства.

В какой-то момент Черни решает заглянуть в книжный магазин, и сыщик заходит за ним следом. Около получаса объект листает разные тома и отбирает несколько заинтересовавших его книг. От нечего делать Синькин тоже листает что попало, стараясь при этом не попадаться на глаза объекту. Поглядывая исподтишка за своим подопечным, сыщик не может отрешиться от впечатления, что где-то он его раньше видел, но где? Глаза кажутся ему знакомыми, но дальше дело не идет. Видел ли он его прежде – большой вопрос, бесспорно же одно: нельзя привлекать внимание к своей персоне.

Неожиданно Синькин наталкивается на томик Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» 1942 года издания в серии классики. Переворачивая страницы, он с удивлением обнаруживает, что издателя зовут Уолтер Черни. Это его озадачивает. Быть может, в этом совпадении кроется некий потаенный смысл и, если его разгадать, все повернется по-другому? Но, пораскинув мозгами, он отказывается от такого предположения. Все-таки Черни – достаточно распространенная фамилия, к тому же его подопечный не Уолтер. Может, издатель – его родственник или даже отец? С учетом последнего обстоятельства детектив решает купить книгу. Раз уж нельзя прочесть, что Черни пишет, хотя бы надо узнать, что тот читает. Шансы извлечь отсюда пользу, понятно, минимальны, и все же вдруг книжка подскажет ему, какие мысли бродят в голове этого человека?

Пока все хорошо. Черни оплачивает свои покупки, Синькин свою, и прогулка по городу продолжается. Сыщик ждет знака, какой-то зацепки, которая позволила бы пролить свет на тайну Черни. Но он слишком честен с самим собой, чтобы строить иллюзии, а из имеющихся в его распоряжении фактов шубы не сошьешь. Нельзя сказать, чтобы это его особенно напрягало. Наоборот, его это скорее радует. Приятно находиться в неведении, не знать, что будет дальше. Это держит тебя в тонусе, разве плохо? Не расслабляешься, ко всему готов, не ц дашь застигнуть себя врасплох.

Не успевает Синькин подумать об этом, как дело принимает новый оборот. Свернув за угол, Черни проходит полквартала, затем, помедлив, словно уточняя адрес, возвращается назад и входит в ресторан. Детектив не придает этому особого значения – время обеденное, почему бы не поесть, – но минутное колебание Черни может означать, что объект здесь впервые, а значит, не исключена вероятность назначенного свидания. Внутри царит полумрак. Посетителей довольно много, кое-кто сидит у барной стойки, слышен оживленный гомон и лязг приборов. Ресторан, похоже, дорогой – деревянные панели, белоснежные скатерти, – и детектив заранее решает умерить свои аппетиты. Удачно расположившись за свободным столиком, он может издали наблюдать за своим подопечным, при этом не бросаясь тому в глаза. Черни жестом просит у официанта два меню и тут же расплывается в улыбке, увидев приближающуюся женщину. Она целует его в щеку и садится напротив. А женщина ничего, комментирует про себя Синькин, малость худосочна на его вкус, а так ничего. Ну вот, думает он, сейчас начнется самое интересное.