Теодор Драйзер - Сестра Керри Страница 31

— Он сказал, что пришел проведать меня, думая, что мне должно быть очень скучно одной. Ты, по-видимому, давно не был у него в баре, и он справлялся, куда ты пропал.

— Джордж на редкость славный малый, — сказал Друэ, весьма польщенный вниманием приятеля. — Ну, пойдем обедать!

Когда Герствуд узнал, что Друэ вернулся в Чикаго, он сел за стол и написал Керри:

«Дорогая, я сказал ему, что был у Вас в его отсутствие. Я не упомянул, сколько раз я заходил к Вам, но он, вероятно, думает, что только один раз. Сообщите мне все, о чем Вы говорили с ним. Ответ на это письмо пришлите с посыльным. Я должен Вас видеть, моя дорогая! Дайте знать, удобно ли Вам встретиться со мною в среду, в два часа, на углу Джексон и Трупп-стрит. Мне очень хотелось бы поговорить с Вами прежде, чем мы увидимся в театре».

Керри получила это письмо в почтовом отделении Западной стороны, куда зашла во вторник утром. Она тотчас же написала ответ:

«Я сказала ему, что Вы приходили дважды. Он, по-моему, не рассердился. Постараюсь быть на Трупп-стрит, если ничто не помешает. Мне кажется, я становлюсь дурной женщиной. Нехорошо поступать так, как я поступаю сейчас».

Встретившись с Керри в условленном месте, Герствуд сумел успокоить ее.

— Вы не должны тревожиться, дорогая! — сказал он. — Как только Чарли уедет из Чикаго, мы с вами что-нибудь придумаем. Устроим все так, чтобы вам не приходилось никого обманывать.

Керри вообразила, что Герствуд сейчас же на ней женится, хотя он этого прямо не сказал. Она воспрянула духом и решила, что нужно как-нибудь протянуть до тех пор, пока не уедет Друэ.

— Не обнаруживайте большего интереса ко мне, чем раньше, — напомнил ей Герствуд, имея в виду предстоящее посещение театра.

— А вы не должны смотреть на меня так пристально! — ответила Керри, знавшая, какую власть имеет над нею его взгляд.

— Хорошо, не буду, — обещал он.

Но, пожимая ей на прощание руку, он посмотрел на нее тем взглядом, которого так боялась Керри.

— Ну вот, опять! — воскликнула Керри, шутливо погрозив ему пальцем.

— Но ведь спектакль еще не начался! — возразил Герствуд.

Он долго с нежностью глядел ей вслед. Ее юность и красота сильнее вина опьяняли его.

В театре все складывалось в пользу Герствуда. Если он и раньше нравился Керри, то теперь ее влекло к нему со всевозрастающей силой. Его обаяние стало еще более действенным, ибо нашло для себя благоприятную среду. Керри восхищенно следила за каждым его движением. Она почти забыла о бедном Друэ, который не переставал болтать, словно хозяин, старающийся занять своих гостей.

Герствуд был слишком умен, чтобы хоть намеком обнаружить перемену в своем отношении к Керри. Пожалуй только, он стал еще внимательнее к своему приятелю и ни разу не позволил себе тонко подтрунить над ним, как мог бы это сделать счастливый соперник в присутствии возлюбленной. Он превосходно сознавал бесчестность своей игры и не был настолько мелок, чтобы допустить хоть малейшую насмешливость по отношению к Друэ. Только один эпизод создал ироническую ситуацию, и то лишь благодаря одному Друэ.

В пьесе «Договор» есть сцена, когда жена в отсутствие мужа поддается сладким речам соблазнителя. Позже, когда жена уже всеми силами старается искупить свою вину перед мужем, Друэ сказал:

— И поделом ему! Вот уж мне ни капельки не жаль мужа, который может быть таким ослом!

— В таких случаях очень трудно судить, — мягко возразил Герствуд. — Ведь он, наверное, считал себя безукоризненным супругом.

— Ну, знаете ли, муж должен быть гораздо внимательнее к жене, если хочет удержать ее!

Они вышли из вестибюля и стали пробираться сквозь густую толпу зрителей у подъезда.

— Мистер, мистер, — послышался возле Герствуда чей-то голос. — Не откажите дать бездомному на ночлег!

Герствуд в это время о чем-то рассказывал Керри.

— Богом клянусь, мистер, мне негде спать!

Это молил невероятно тощий мужчина лет тридцати, который мог бы служить живым олицетворением человеческого горя и лишений. Друэ первый обратил на него внимание и с чувством глубокой жалости подал ему десять центов.

Герствуд едва ли даже заметил этот инцидент, а Керри быстро забыла о нем.

15. Гнет старых уз. Магическое действие юности

По мере того, как росла любовь Герствуда, он уделял своему дому все меньше и меньше внимания. Ко всему, что касалось семьи, он относился весьма небрежно. Сидя за завтраком с женой и детьми, он погружался в думы, уносившие его далеко от сферы их интересов. Он читал газету, которая казалась тем содержательнее, чем пошлее были темы, обсуждавшиеся его сыном и дочерью. Между ним и женою образовалось море холодного равнодушия.

С тех пор как в жизнь Герствуда вошла Керри, он ступил на путь, ведущий к блаженству. Он с наслаждением отправлялся теперь по вечерам в город. Когда он в сумерках шел по улицам, уличные фонари, казалось, весело подмигивали ему. Он снова испытывал то почти забытое чувство, которое ускоряет шаги влюбленного. Он глядел на свой элегантный костюм глазами Керри, а глаза у нее были такие юные.

И когда среди наплыва подобных чувств он вдруг слышал голос жены, когда настойчивые требования семейной жизни пробуждали его от грез и возвращали к тоскливым будням, сердце Герствуда начинало больно ныть. Он понимал тогда, какие крепкие путы связывают его.

— Джордж, — заметила однажды миссис Герствуд тоном, который давно уже неизбежно ассоциировался в его уме с какой-нибудь очередной просьбой, — мы хотели бы иметь сезонный билет на бега.

— Неужели вы собираетесь постоянно бывать на бегах? — спросил он, в раздражении повышая голос.

— Да, — кратко ответила миссис Герствуд.

Бега, о которых шла речь, должны были вскоре открыться в Вашингтон-парке на Южной стороне, и посещение их входило в программу развлечений тех кругов общества, которые не слишком выставляли напоказ свою религиозную нравственность и приверженность к старым правилам. Миссис Герствуд никогда раньше не претендовала на сезонный билет, но в этом году особые соображения склоняли ее к мысли обзавестись собственной ложей. Во-первых, ее соседи, некие мистер и миссис Рамси, люди с большими деньгами, нажитыми на угольном деле, имели на бегах свою ложу. Во-вторых, домашний врач Герствудов, доктор Билл, джентльмен, относящийся с большим пристрастием к лошадям и тотализатору, говорил с миссис Герствуд о бегах и сообщил ей о намерении пустить на состязания своего двухлетнего жеребца. В-третьих, миссис Герствуд хотелось вывозить в свет Джессику, которая была уже в возрасте и хорошела с каждым днем. Мать надеялась выдать ее за богатого человека. Да и желание самой участвовать в этой ярмарке суеты и блистать среди знакомых и друзей немало возбуждало миссис Герствуд.

Ее супруг несколько секунд обдумывал это требование, не произнося ни слова. Они сидели в гостиной на втором этаже, ожидая ужина. Это было в тот самый вечер, когда Герствуд собирался идти в театр с Керри и Друэ, и лишь необходимость сменить костюм заставила его зайти домой.

— А почему бы тебе не брать разовых билетов? — спросил он, сдерживаясь, чтобы не сказать что-либо более резкое.

— Я не хочу, — нетерпеливо возразила миссис Герствуд.

— Во всяком случае, незачем злиться, — сказал Герствуд, оскорбленный ее тоном. — Я только спросил.

— Я и не думаю злиться, — отрезала жена. — Я только прошу взять мне сезонный билет.

— А я тебе скажу, что это не так легко устроить, — ответил муж, глядя ей в лицо ясным, холодным взглядом. — Я не уверен в том, что директор ипподрома даст мне сезонный билет.

В уме он все же прикидывал, кто из беговых заправил мог бы оказать ему подобную услугу.

— Ты можешь и купить билет! — воскликнула миссис Герствуд, повышая голос.

— Тебе легко говорить, — ответил Герствуд. — Семейный сезонный билет стоит полтораста долларов.

— Я не желаю вступать с тобой в пререкания, — решительным тоном заявила миссис Герствуд. — Я хочу получить билет. Вот и все!

Она встала и, разъяренная, вышла из комнаты.

— Ладно, получишь свой билет! — угрюмо произнес ей вслед Герствуд, все же понизив голос.

Как это нередко случалось, за вечерней трапезой недоставало одного человека…

На следующее утро обиженный муж значительно остыл. Билет был своевременно приобретен, но это уже не могло поправить дела. Герствуд охотно отдавал семье приличную долю заработка, но его возмущали траты, к которым его принуждали силой.

— Знаешь, мама, — сказала однажды Джессика, — Спенсеры готовятся к отъезду.

— Вот как! А куда именно?

— В Европу. Я вчера встретилась с Джорджиной, и она мне рассказала. Конечно, она страшно важничает.

— Она тебе говорила, когда они едут?

— Как будто в понедельник, — ответила Джессика. — И, наверное, об этом сообщат в газетах — о них всегда пишут.