Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро Страница 31

Каноник Диас и аббат шли под руку и спорили. Падре Брито, не отстававший от Амаро, клялся, что выпустит кишки владельцу Кумеады.

– Успокойтесь, коллега Брито, успокойтесь, – урезонивал его Амаро, попыхивая сигаретой.

Но Брито с пьяным извозчичьим упорством продолжал бушевать:

– Я ему все кости переломаю!

Либаниньо в одиночестве замыкал шествие, напевая тоненькой фистулой:

Птичка-невеличка,Лети сюда скорей…

Впереди всех шагал падре Натарио; его плащ, перекинутый через руку, волочился по земле; в прорехе расстегнутого на спине подрясника виднелся грязноватый жилет. Тощие ноги в черных шерстяных чулках, пестревших разноцветными штопками, выписывали кренделя, плечи то и дело цеплялись за боярышниковую изгородь.

Между тем падре Брито, тяжко дыша винным перегаром, хрипел:

– Я успокоюсь… успокоюсь… когда возьму дубину и разнесу все к черту! – и взмахивал руками так, словно загребал в свои лапы целый мир.

Подрезали ей крылья,Не летать уж ей… —

пищал сзади Либаниньо.

Вдруг все остановились. Натарио злобно кричал на кого-то:

– Где твои глаза, осел? Грязное животное!

На повороте дороги он наткнулся на старика, гнавшего овцу, и чуть не упал; теперь в припадке дикой пьяной злобы он грозил крестьянину кулаком.

– Прошу прощенья у вашей милости, – смиренно ответил тот.

– Грязное животное! – кричал, сверкая глазами, Натарио. – Я тебе покажу!

Старик что-то бормотал, сдернув шапку. К его потному лбу прилипли пряди седых волос. По виду судя, это был батрак, состарившийся на тяжелой крестьянской работе, возможно, уже дед… Согнувшись в низком поклоне, красный от стыда, он жался к изгороди, чтобы дать дорогу подвыпившим господам священникам!

Амаро решил уклониться от осмотра усадьбы. На околице деревни, увидя перекресток, он свернул на Собросскую дорогу, чтобы вернуться в Лейрию.

– До города не меньше мили, – предупредил его аббат, – прикажу-ка я лучше запрячь для вас лошадку, коллега!

– Пустяки, сеньор аббат, ноги меня пока еще носят! – И, весело перекинув через плечо плащ, Амаро ушел, напевая «Прощай».

Близ Кортегасы Собросская дорога расширяется и бежит вдоль ограды какого-то поместья, поросшей мхом и усаженной поверху осколками бутылочного стекла. Когда Амаро поравнялся с низкими красными воротами скотного двора, он увидел на дороге крупную пятнистую корову; рассмеявшись, Амаро начал дразнить ее зонтиком; корова побежала, покачивая выменем. Амаро обернулся – и увидел в воротах Амелию. Она улыбалась и качала головой:

– Что же вы скотину пугаете, сеньор настоятель?

– Менина Амелия, вы? Какими судьбами?

Она едва заметно покраснела.

– Я приехала сюда с доной Марией де Асунсан – поглядеть, все ли в порядке в нашей усадьбе.

Возле Амелии крестьянская девушка укладывала в корзину кочаны капусты.

– Так это усадьба доны Марии? – спросил Амаро и шагнул в ворота.

– Да. А наша – с другой стороны, но можно пройти и здесь. Ну, Жоана, довольно копаться!

Девушка поставила корзину себе на голову, пожелала барышне и сеньору настоятелю доброго вечера и ушла, покачивая бедрами, по Собросской дороге.

– Неплохая усадьба у доны Марии, – заметил падре Амаро.

– Пойдемте осмотрим нашу! – сказала Амелия. – Это всего лишь клочок земли, но я хочу, чтобы вы видели… Вход у нас общий… Знаете что? По дороге мы можем зайти поболтать с доной Марией, согласны?

– Отлично. Пойдемте к доне Марии.

Они молча пошли вверх по дубовой аллее. Земля была сплошь усеяна палым листом; между редко рассаженными дубами клонились стебли прибитых дождем гортензий. В глубине сада стоял низкий, ветхий одноэтажный дом, как бы вросший в землю. У его стен дозревали на солнце крупные тыквы, а над крышей, почерневшей от зимней непогоды, кружили голуби. Позади дома кудрявилась густая черно-зеленая листва апельсиновых деревьев, где-то однообразно скрипел колодец.

Появился мальчишка, несший лохань с помоями.

– Где сеньора, Жоан? – спросила Амелия.

– Сеньора в оливковой роще, – протяжно отвечал мальчуган.

Оливковая роща была далеко от дома, в другом конце усадьбы; всюду еще стояли лужи, добраться туда без башмаков на деревянной подошве нечего было и думать.

– Мы вымажемся с головы до ног, – сказала Амелия. – Оставим в покое дону Марию, как вы думаете? Пойдемте лучше прямо на наш участок… Вот сюда, сеньор падре Амаро…

Им перегораживал дорогу старый забор, увитый ползучим ломоносом; Амелия отперла зеленую калитку, и по трем расшатанным каменным ступеням они спустились в аллею, затененную шпалерами винограда. Вдоль забора росли розы, цветущие круглый год; в просветах между каменными столбами, подпиравшими решетку, и узловатыми лозами золотился под лучами солнца желтовато-зеленый газон. Вдали темнела низкая соломенная крыша коровника, легкий белый дымок тянулся вверх и таял в синем небе.

Амелия останавливалась на каждом шагу и объясняла расположение усадьбы:

– Вот тут будут сеять овес; там дальше посажен молодой лук, такой удачный, стоило бы взглянуть…

– О, я вижу, у доны Марии де Асунсан хозяйство в образцовом порядке!

Амаро слушал, поглядывая на девушку сбоку, из-под полуопущенных век; ее голос казался ему здесь еще мягче и звучнее. На свежем воздухе щеки ее разрумянились, глаза блестели. Она приподняла подол платья, чтобы перепрыгнуть через лужу, и вид мелькнувшего на миг белого чулка взволновал его как обещанье наготы.

Дойдя до конца аллеи, они пошли вдоль ручья, через лужайку. Амелия смеялась над священником: оказалось, что он боится жаб. Амаро стал нарочно преувеличивать свои опасения: «Право, менина Амелия, верно, тут и гадюки водятся!» Он жался к ней, чтобы не ступать по густой траве.

– Видите вон ту изгородь? Там начинается наша усадьба. Войти можно через калитку. Вы немного устали, да, сеньор настоятель? Видно, что не привыкли ходить!.. Ой, жаба!

Амаро отскочил и схватил Амелию за плечи. Она мягко отстранила его с ласковым смешком:

– Ах вы трусишка!

Амелия была счастлива; она вся так и светилась жизнью и с увлечением говорила о Моренале, гордясь своими познаниями в сельском хозяйстве и положением землевладелицы.

– А калитка, кажется, заперта, – заметил Амаро.

– Заперта? – удивилась она, затем, приподняв юбки, добежала к изгороди. Калитка действительно оказалась на запоре. Какая досада! Амелия нетерпеливо трясла ее тонкие перекладины, вделанные в крепкие боковые столбы, густо оплетенные ветвями боярышника. Управляющий унес ключи!

Она перевесилась через плетень и стала протяжно звать:

– Антонио! Антонио!

Никакого ответа.

– Ушел на ту сторону участка! – сказала она. – Вот досада! Но ничего. Если хотите, мы все-таки туда проберемся. В изгороди есть дырка – козий лаз.

Она пошла вдоль изгороди, весело разбрызгивая лужи.

– Когда я была маленькая, то никогда не ходила через калитку, а непременно лазала через изгородь. Сколько раз шлепалась в лужу, особенно после дождя, когда скользко! Я была настоящий бесенок, вы не поверите! Теперь и не скажешь, правда, сеньор настоятель? Ах, скоро я буду совсем старухой! – И, повернувшись к нему, она повторила с улыбкой, блестя белыми зубами: – Ведь верно? Я уже старая!

Амаро улыбался. Ему трудно было говорить. Солнце пекло затылок, он немного захмелел от выпитого у аббата вина, и его охватило ленивое томление; каждый изгиб ее тела, вид ее плеч, ее шеи возбуждали в нем сильное, все нарастающее желание.

– А вот и козий лаз! – сказала Амелия, останавливаясь.

Это был узкий пролом в изгороди. По другую ее сторону, образуя как бы ступеньку, шла глинистая низина, вся покрытая скользкими лужами. Отсюда была видна усадьба Сан-Жоанейры: ровный луг в белых звездочках маргариток, потом оливковая роща; черная пятнистая корова паслась на лугу, а вдали видны были островерхие крыши дома и сараев и над ними стаи воробьев.

– Что же теперь? – спросил Амаро.

– А теперь надо прыгать! – отвечала она, смеясь.

– Гоп-ля! – крикнул он, приподнял плащ и прыгнул, поскользнувшись на мокрой траве. Тогда Амелия, звонко хохоча, стала махать ему рукой, словно на прощанье:

– А теперь всего хорошего, сеньор падре Амаро, я иду к доне Марии. Вы арестованы в усадьбе. Вспрыгнуть наверх вы не можете, калитка заперта. Сеньор настоятель попал под арест!

– О менина Амелия! О менина Амелия!

Она запела, поддразнивая его:

Томлюсь я одна на балконе,А мой милый томится в неволе!

Эти веселые ужимки волновали священника; протянув к ней руки, он ласково сказал:

– Прыгайте ко мне!

Она сказала капризным детским голоском:

– Ой, я боюсь! Боюсь!

– Прыгайте, менина!

– Держите! – крикнула она вдруг, прыгнула и ухватилась с легким криком за его плечи. Амаро поскользнулся, но устоял и внезапно, почувствовав ее тело в своих объятиях, страстно прижал ее к себе и впился губами в ее шею.