Бернар Клавель - Пора волков Страница 31

– Да все мы наверняка знавались с чумой, хоть знать об этом не знали, – сказал он, безнадежно махнув рукой. – И куда ближе, чем они. Так вот я и говорю, что если бы болезни суждено было к нам явиться, она уже давно была бы тут. Да и потом, с наступлением зимы чума вот-вот кончится… Мое мнение такое: нечего об этом и говорить. Не станем же мы бросать этих людей из-за того только, что они издали видели могильщика и, кстати, не больного!

Безансон произнес это громко, и когда он умолк, тишина, в которой гулял лишь ветер, показалась еще более гнетущей. Старик оглядел всех и сказал:

– Безансон прав. В своих странствиях он обрел великую мудрость и глубокое знание людей. – Он рассмеялся. – А заодно и в ремесле своем преуспел.

От рулад Безансонова смеха затрещали стены хижины и вздрогнули дети.

– Хорошо, – продолжал старик, – завтра на рассвете ты пойдешь за железом. И за день авось переделаешь их фургоны в сани.

– Я помогу тебе, – сказал Матье.

– Я тоже, – подхватил Пьер.

– Да, – сказал Безансон, – в рабочих-то руках у нас тут нет недостатка, вот материалы – другое дело. Но не беда, найдем чего-нибудь и для ваших фургонов.

Они заговорили о предстоящем пути, но возница из Эгльпьера уже не слушал их. Он пристально смотрел на языки пламени, что вздымались над поленьями и вновь опадали, сливаясь в один длинный огненный язык, который, извиваясь, терялся в черной трубе дымохода. Время от времени Матье поднимал глаза на Мари. И каждый раз, как взгляды их встречались, Матье испытывал глубокое волнение. Лицо Мари выражало одновременно отчаяние и глубокий покой. И вместе с тем в нем была безграничная чистота. Казалось, эта женщина говорила ему: «Ты спас нас, мне хотелось бы отблагодарить тебя и позвать с нами, но ты знаешь сам, что у тебя нет на это права. Ты солгал людям, приютившим нас. Ты предал иезуита, так верившего тебе. И все это ты совершил из страха. А я не приму дружбы от человека, который поступает как подлец».

Такими представлялись вознице мысли Мари, а потом он говорил себе, что, верно, совсем обезумел: Мари же ничего о нем не знает. Знает только, что он хоронил чумных.

Невольно он сравнивал Мари с Антуанеттой. Но Мари, конечно же, ближе к отцу Буасси, чем к этому исчадью ада. Темные глаза Мари не похожи на чистый родник, но разве не становятся они прозрачными, когда в них отражается пламя очага?

Наконец старик встал, давая понять, что настало время отправляться ко сну; Матье не спеша и не сразу поднялся следом за остальными. В теле его застыла тяжесть, он чувствовал себя неловким. Конечно же, виной тому была усталость, но и еще что-то засело в нем и давило точно ком глины.

Все пожелали друг другу доброй ночи. Пьер и Матье вышли за Безансоном. И сразу попали в объятия метели.

– Идемте, – сказал Безансон, – хочу взглянуть на лошадей.

Луна еще не взошла, но молочная белизна уже затопила все кругом, проникая меж жалобно стонущими кронами деревьев. Они направились к костру, горевшему на краю селения. Возле него грелись, пританцовывая, двое мужчин, с головы до ног закутанные в длинные коричневые плащи.

– Все в порядке? – спросил Безансон.

– Можешь не волноваться, – ответили они.

С десяток лошадей и две коровы стояли, привязанные в ряд под заваленным снегом навесом. Морды животных были обращены к бревенчатой стене, защищавшей их с севера. Снега у стены намело до самой крыши, что создавало преграду, неодолимую для порывов вьюги. Из огня торчали две длинных прямых палки, чтобы пугать ими волков в случае, если те подберутся к скотине.

– Кто вас сменяет? – спросил Безансон.

– Бертье и Марешаль.

Безансон повернулся к Матье и сказал:

– Ежели мы пойдем за железом затемно, так оно будет спокойней. Верно?

– Само собой.

Пьер предложил свою помощь, но Безансон ответил, что они справятся и вдвоем, а Пьер поможет им завтра. И, обращаясь к сторожам, добавил:

– Скажите Бертье, чтоб разбудил меня, как луна поднимется.

Матье подошел к лошадям, похлопал их по бокам, на которых поблескивали рыжеватые отсветы пламени, и прошел вслед за остальными в хижину Безансона, где очаг уже погас.

– Ни к чему сейчас его разжигать, – сказал Безансон. – Под одеялами холода не почувствуем. А нам еще и не так придется померзнуть, пока доберемся до Швейцарии… Оно, конечно, только по снегу и можно пройти, чтоб на солдат не наткнуться, но, однако ж, в лесу есть места, совсем нелегкие для перехода.

Когда все трое улеглись под одеялами и козьими шкурами, Безансон долго еще продолжал говорить об этом их переселении, которое он так тщательно подготовил. Он понимал, сколько опасностей подстерегает их, но, казалось, был непоколебимо уверен в успехе. В словах его не чувствовалось и тени беспокойства, – он просто как бы предупреждал, что им предстоит жестокая борьба с зимой и горными кручами.

На сей раз Матье слушал. Уж он-то знал, чего стоит эта борьба. Нередко ему приходилось ее вести. Ибо в этом и заключалась его жизнь. Лошади, повозки, дороги – в солнце, в дождь; размытые низины, превратившиеся в топь, снежные бури, лютые холода. Он, Матье, рожден для такой работы.

Он слушал. И представлял себе поросшие елями откосы, сугробы, проходы по краю пропастей, где ревут потоки. Он просматривал весь маршрут, точно проделал его уже раз сто. И все же что-то в нем неудержимо росло и крепло, превращаясь в неодолимую преграду. Что-то такое, им еще до конца не осознанное, что заставляло его лежать без сна, с ноющим сердцем и прислушиваться к морозной вьюжной ночи, где издалека вдруг раздался волчий вой.

22

Матье так еще и не уснул, а сторож уже пришел будить их. Под одеялами было тепло, и возница неподвижно лежал, глядя, как сквозь дверные щели, все разрастаясь, сочится свет. Мысль о переселении, задуманном Безансоном, не оставляла Матье, но другие образы затмевали теперь картину гор. Перед ним вновь возникла дорога к баракам. Перед ним вновь возникли – отец Буасси, Антуанетта и исполненный чистоты взгляд Мари.

– Фонарь вам не понадобится, – сказал Бертье, – сейчас очень светло. Но и очень холодно.

Безансон с ворчанием поднялся.

– Скорей бы уж добраться до кантона Во, – пробормотал он, – там я хоть чуток отдохну, займусь своим ремеслом.

Он сдержал смех – из-за Пьера, похрапывавшего во сне. Они бесшумно оделись и вышли.

Вся поляна была залита светом. Полная луна висела над лесом в искрящемся вьюжном небе. Пламя костра казалось мертвым в этой яркой белизне, где светились даже тени хижин. Сторожа налили Матье и Безансону по стакану обжигающего питья, пахнувшего хвоей и фруктами.

– Ну что, приходили волки? – спросил Безансон.

– Да, – ответил Бертье, – но они только повыли издали. А все ж таки лучше взять вам пики да выбрать лошадь посмирней.

– Я возьму одного из наших коней, – предложил Матье. – Он смирный, а при случае может и галопом припустить.

Он пошел отвязывать коня по кличке Бовар и что-то ласково ему нашептывал, запрягая в низкие длинные сани; по борту у них шла решетка, так что внутри удобно было сидеть. Полозья шире бочарного обода не давали саням проваливаться в снег.

Спутники уселись, Матье чуть тронул вожжи, и Бовар тут же повиновался ему.

– Ну вот, ты и занялся своим ремеслом, – сказал Безансон, едва они проехали последнюю хижину.

– Я-то больше привычен к длинным обозам, – ответил Матье.

– Да-а, если бы мы могли уехать на таких вот легких санях, мы бы в два счета были там. Но люди хотят забрать все добро с собой. Оно и понятно. У меня, к примеру, ничего нет, кроме узелка, инструментов да знака подмастерья. Но их я понимаю. Потому и ставлю полозья к ихним фургонам. – Он рассмеялся и добавил: – А уж тогда тебе будет длинный обоз. Без дела не останешься. Да еще и дорога будет не из легких!

Матье попытался было перебить его, но Безансон уже пустился расписывать столь предусмотрительно, шаг за шагом, составленный маршрут.

«Вот выедем на дорогу, все ему скажу… Вот только выедем на дорогу», – думал возница.

Наконец они выехали на дорогу. Бовар резво шел по следу, оставленному накануне их фургонами.

Безансон умолк. Протяжный вой донесся справа, чуть позади них. Бовар сам рванул сильнее, а мужчины громко закричали. Матье щелкнул кнутом, взмахнув им высоко в воздухе. Безансон выпрямился, держа в руке пику, и переместился в заднюю часть саней.

Лунный свет пробивался даже в самую чащобу, и вьюга бушевала наверху, заставляя плясать на сверкающем снегу лунные блики. Начался подъем, и Бовару стало труднее преодолевать глубокий снег. Снег похрустывал под копытами, и звук этот разносился далеко по ельникам. Камни, что выделялись обычно в лесной полутьме яркими светлыми пятнами, казались теперь притаившимися караульными, закутанными в темные плащи с блестящими складками. Матье отметил последний – как раз перед самым гребнем холма – и подумал: «Вот там я скажу ему. Ему сказать надо».