Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела Страница 32

Принц Фердинанд был тоже хорош собою. В плотно облегавшей его тело легкой одежде он имел очень мужественный вид. Волосы его, пышно вздымаясь по правую сторону от пробора и образуя то, что, восхищаясь им, леди Блендиш называла его оперением, плавно и нежно клонились к вискам наперерез почти неуловимому в этом месте изгибу бровей — его скорее можно было угадать, нежели увидеть, так он был тонок, — и придавали его профилю дерзкую красоту, которая особенно выигрывала от того, что он был взволнован и в то же время смущен. Пронзенный пущенною в него стрелой, он теперь готов был лететь вместе с нею в любую даль! Он слегка подался вперед, пожирая ее всем множеством своих глаз, ведь первая любовь бывает тысячеглазой. И тут Система поистине восторжествовала — как раз перед тем, как потерпеть поражение; и если бы сэр Остин только выпустил эту стрелу и дал ей лететь, куда захочется, он мог бы поставить сына еще раз в пример и сказать всему миру: «Сравняйтесь с ним!» Ведь только у того, кто молод и неискушен, открывается столько душевных сил, чтобы со всей остротою ощутить счастье — так, как юноша ощутил его в этот миг.

«О женщины! — гласит «Котомка пилигрима» в одном из своих одиноких излияний. — Женщины, которым нравится негодяй и которые делают из него героя! Сколько должно еще пройти времени, прежде чем вы поймете, что пригрели у себя на груди несостоятельного должника и что блеск золота, который вас привлекал, исходит от гнили, от ила, устилающего озеро греха».

Если эти двое были Фердинандом и Мирандой, то сэр Остин не был Просперо; он и вообще-то не появился на сцене. Появись он тогда, судьбы их могли бы сложиться иначе[39].

Так они несколько мгновений стояли, глядя друг на друга, после чего Миранда заговорила, и они спустились на землю, продолжая ощущать себя парящими в небе.

Она нарушила молчание, чтобы поблагодарить его за то, что он ей помог. Это были совсем простые обыденные слова; и она вкладывала в них простой обыденный смысл, но для него они звучали, как магические заклинания, сила их была так велика, что ответы его сделались бессвязны и приводить их здесь было бы просто нелепо.

Оба снова погрузились в молчание. Вдруг Миранда, в то время как на ее прелестном личике все еще продолжалась игра светотени, всплеснула руками и вскричала:

— Книга моя! Книга! — и кинулась к берегу. Принц Фердинанд стоял рядом.

— Вы что-то потеряли? — спросил он.

— Книгу! — ответила она; ее чудесные локоны перекинулись через плечи и повисли прямо над водой. Потом она повернулась к нему:

— Нет, нет! Умоляю вас, не ищите ее! — воскликнула она. — Не такая уж это беда. — И стараясь всеми силами удержать его от этих поисков, она невольно коснулась рукою его плеча; от этого прикосновения он замер.

— Право же, не так уж нужна мне эта глупая книжонка, — продолжала она, стремительно отдернув руку и покраснев. — Пожалуйста, не ищите ее!

Молодой человек меж тем уже скинул башмаки. И как только чары, вызванные ее прикосновением, рассеялись, он спрыгнул в речку. Вода в ней все еще оставалась взбаламученной от только что учиненного им вторжения, и, хоть он и кинулся туда с быстротою молнии, книги на месте не оказалось. Единственное, что он подобрал, был слетевший с куста куманики и плававший на поверхности воды клочок бумаги; выглядел он так, как будто края его обгорели, и, спасаясь от одной стихии, он сделался добычей другой. Когда раздосадованный юноша вылез на берег, он услыхал из уст Миранды слова смущенной благодарности и — протеста.

— Попытаюсь еще раз, — сказал он.

— Нет, не смейте больше! — взмолилась она и прибегла к ужасной угрозе: — Если только вы это сделаете, я убегу сию же минуту! — Слова эти возымели свое действие.

Взгляд девушки упал на обгоревший клочок бумаги, и глаза ее просияли.

— Вот он, вот он, вы нашли как раз то, что надо. Именно это. Бог с ней, с книгой. Нет, нельзя! Вы не должны это видеть. Отдайте!

Но прежде чем она сделала это шутливое, но решительное распоряжение, Ричард успел бросить взгляд на листок и обнаружил на нем изображение грифона между двумя колосьями пшеницы; его серебряный шлем, и под ним — о диво дивное! — его собственный почерк.

Он протянул ей листок. Она взяла его и спрятала у себя на груди.

Кто бы мог подумать, что в то время как все остальное погибло — оды, идиллии, строки, стансы, — этот единственный, обращенный к звездам сонет каким-то чудом уцелел, чтобы явиться к нему в этот звездный час, в эту минуту мимолетного счастья!

В то время как они молча шли по лугу, Ричард силился вспомнить, когда и в каком настроении он писал это свое примечательное творение. Он призывал тогда звезды, которые все видят и все предвидят, поведать ему, какою будет вспыхнувшая в сердце любовь, и вопрошал еще о многом другом; Вечерняя Звезда[40] снизошла тогда к его мольбе и описала избранницу его сердца такими словами:

Как узрел ты меня сквозь янтари заката,Тех глаз голубизна блеснет сквозь кудрей злато.

И, право же, слова эти оказались поистине пророческими, тут были голубые глаза и златые кудри; и, по странной случайности, в которой нельзя было не увидеть божьего перста, эти пророческие строки попали в руки девушки, которой надлежало это пророчество исполнить! Он был слишком взволнован для того, чтобы говорить. Можно не сомневаться, что в голове у девушки таких мыслей не было. А может быть, ее тяготило нечто совсем иное, но видно было, что она смущена. Наконец она вскинула голову, чтобы взглянуть на своего собеседника из-под надвинутой на лоб шляпы (и от этого порыва в ее лице появился какой-то прелестный задор).

— Куда же вы собрались? — вскричала она. — Вы же промокли насквозь. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас и, пожалуйста, уходите скорее, ступайте домой и немедленно переоденьтесь.

— Промок насквозь? — произнес магнетический мечтатель, и в его вкрадчивом голосе звучало недоумение. — Да нет же, я промочил, должно быть, только одну ногу. Я отойду в сторону, пока вы будете сушить на солнце чулки.

Девушка не смогла удержаться от приглушенного смеха.

— Не я, а вы. Это ведь вы пытались вызволить эту злосчастную книжонку и вымокли до нитки. Вам же это должно быть неприятно.

От всей души он заверил ее, что ничего неприятного в этом нет.

— Так что же, вы, значит, даже не почувствовали, что промокли?

Он в самом деле этого не почувствовал; и слова его были истинной правдой.

Она очень смешно поджала свои вымазанные ежевикой губки, и в ее слегка прищуренных голубых глазах блеснула улыбка.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказала она и, открыв рот, на этот раз уже звонко рассмеялась. — Вы меня простите, не правда ли?

На его восхищенном лице появилось тоже что-то похожее на улыбку.

— Как! Только что вылезти из воды и не чувствовать, что промок! — нараспев сказала она, видя, что он ее уже простил.

— Да, — сказал он; и тут его собственная серьезность отступила, а когда он заговорил с нею, они уже больше не были чужими друг другу, и минута эта сблизила их так, словно за плечами у них был целый месяц таких встреч.

Смех лучше самых нежных слов открывает сердце наше для любви; не какой-нибудь уголок его для одинокой стрелы, а все его целиком — для всех стрел, что в колчане. Так не упускай же счастливый случай, о юный бритт! И смейся вволю, и веди себя с любовью, как с настоящим богом, и не потакай чувствительному притворству. Те, о ком здесь идет речь, смеялись, и души их кричали друг другу: «Это я, это я».

Они засмеялись и забыли, чему смеются, а тем временем легкая одежда юноши высохла на солнце, и они углубились в рощицу и остановились возле воды, любуясь клочьями белой пены и переливающимся всеми цветами радуги клокочущим потоком.

Меж тем лодка Ричарда все же ударилась о плотину и теперь, перевернувшись вверх дном, качалась на воде, уносимая быстрым противотечением.

— Как, вы бросили ее? — спросила девушка, недоуменно глядя на лодку.

— Ее больше уже не удержишь, — ответил Ричард и мог бы еще добавить: «Да и на что мне она теперь!»

Вся его прежняя жизнь уносилась теперь вместе с этой лодкой; она окончилась, она канула в этот клокотавший поток. С этой минуты для него началась новая жизнь — овеянная присутствием девушки, радостная и светлая.

Она низко опустила поля шляпы.

— Право, вы не должны идти со мной дальше, — тихо сказала она.

— Так что же, вы уйдете и так и не скажете мне, кто вы? — спросил он, становясь смелее оттого, что его вдруг обуял страх ее потерять. — И неужели, перед тем как уйти, вы не скажете мне, как к вам попала эта бумажка?

Из двух вопросов она выбрала более легкий.

— Вы ж должны меня знать: нас с вами когда-то знакомили.

В простодушии, с каким она это сказала, было что-то подкупающее.