Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей Страница 32

Я до сих пор ношу при себе отцовский серебряный хронометр с толстыми стрелками и большими черными цифрами — вещь редкостная если не по красоте, то по верности хода. Утром, прежде чем взяться за метлу, я сунул его в кармашек сорочки. И размерил время так, что без пяти девять уже успел распахнуть двери и чиркал метлой по тротуару. Удивительно, сколько пыли скапливается за субботу и воскресенье, а от дождя пыль намокла и превратилась в грязь.

До чего же точный механизм — наш банк, под стать отцовскому хронометру! Ровно без пяти девять со стороны Вязовой улицы показался мистер Бейкер. Гарри Роббит и Эдит Олден, вероятно, подстерегали его приход. Они сразу вынырнули из «Фок-мачты» и догнали его на полдороге.

— Доброе утро, мистер Бейкер, — окликнул я. — Доброе утро, Эдит. Доброе утро, Гарри.

— Доброе утро, Итен. Вам сегодня без шланга не управиться. — Они вошли в банк.

Я поставил метлу у входа, взял гирю с весов, подошел к кассе, выдвинул ящик и начал быструю, но методичную пантомиму. Прошел в уборную и подвесил гирю к цепочке. Подобрал фартук, заткнул полы за пояс, надел свой плащ, подошел к боковой двери и осторожно приотворил ее. Когда минутная стрелка хронометра коснулась двенадцати, на башне ратуши начали бить часы. Я отсчитал в уме восемь шагов через дорогу, потом еще двадцать. Я сделал движение рукой — не шевеля губами, — выждал десять секунд, сделал еще движение рукой. Все это я видел мысленно — руки мои делали определенные движения, а я считал: двадцать шагов, быстрых, но размеренных, потом еще восемь шагов. Я затворил дверь, снял плащ, опустил фартук, прошел в уборную, снял гирю с цепочки, прекратив этим спуск воды, подошел к кассе, выдвинул ящик, открыл шляпную коробку, потом опять закрыл и застегнул на ней ремень, вернулся к входной двери, взял метлу и посмотрел на часы. Было девять часов две минуты и двадцать секунд; неплохо, но можно напрактиковаться так, чтобы все занимало меньше двух минут.

Я еще не кончил подметать тротуар, когда из «Фок-мачты» вышел Стони, начальник полиции, и, перейдя улицу, направился ко мне.

— Доброе утро, Ит. Отпустите-ка мне поскорей полфунта масла, фунт бекону, бутылку молока и десяток яиц. У моей супружницы подобрались все припасы.

— Сию минуту, начальник. Как вообще жизнь? — Я раскрыл бумажный пакет и стал складывать туда нужные продукты.

— Спасибо, ничего, — сказал он. — Я заходил минут пять назад, да услышал, что вы в уборной.

— Наешься крутых яиц, вот и сидишь без конца.

— Что верно, то верно, — сказал Стони. — Это уж такое дело.

Сработало, значит.

Уже собравшись уходить, он спросил:

— Что с вашим дружком, Дэнни Тейлором?

— Ничего не знаю. Опять он за свое?

— Да нет, вроде бы он в порядке, почистился даже. Я сижу в машине, а он подходит и просит засвидетельствовать его подпись.

— Для чего?

— Не имею понятия. На двух бумагах, но он держал их сложенными, так что я ничего не мог разглядеть.

— На двух бумагах?

— Точно. Он дважды расписался, и я дважды засвидетельствовал его подпись.

— Он не был пьян?

— По-моему, нет. Подстриженный, при галстуке.

— Хорошо, если так, начальник.

— Да, конечно. Бедняга. Все ведь они надеются на что-то. Ну, мне пора. — И он с места припустил галопом. У Стони жена на двадцать лет его моложе. Я снова взялся за метлу и стал сбрасывать комки грязи в водосточную канаву.

На душе у меня было погано. Может быть, всегда трудно в первый раз.

Я был прав насчет послепраздничного утра. Казалось, все в городе остались без провизии. А нам овощи и фрукты подвозят только после полудня, так что в лавке поживиться было почти нечем. Но и с наличным товаром я только успевал поворачиваться.

Марулло явился около десяти и — удивительное дело! — стал мне помогать, взвешивать, завертывать, выбивать чеки в кассе. Давно уже он не прикладывал рук к торговле. С ним чаще всего бывало так: зайдет, посмотрит и скроется — точно лендлорд, мимоходом заглянувший в свое поместье. Но на этот раз он исправно трудился, помогая мне вскрывать коробки и ящики с вновь полученным товаром. Мне казалось, он чем-то встревожен и внимательно следит за мной, когда я отвернусь. У нас не было времени на разговоры, но я чувствовал на себе его взгляд. Я решил, что его смущает история со взяткой, от которой я отказался. Может быть, Морфи и прав. Есть такие люди — услышав, что кто-то поступил честно, они ищут бесчестных мотивов, заставивших его так поступить. «А какая ему от этого выгода?» — излюбленное рассуждение тех, кто привык собственную жизнь разыгрывать, как партию в покер. Мне стало смешно от этой мысли, но я запрятал смешок поглубже, чтоб даже пузырька не поднялось на поверхность.

Около одиннадцати в лавку заглянула Мэри, прехорошенькая в новом платье из набивного ситца. Вид у нее был радостный и немножко взволнованный, как будто она только что совершила нечто приятное, но опасное, — так оно и было на самом деле. Она подала мне конверт из плотной желтоватой бумаги.

— Я думала, может, тебе это понадобится, — сказала она. И улыбнулась Марулло, по-птичьи склонив набок головку, как она всегда улыбается людям, которые ей несимпатичны. А Марулло с самого начала не внушал ей симпатии, и доверия тоже. Я это объяснял инстинктивной неприязнью, которую всякая жена питает к хозяину мужа и к его секретарше.

Я сказал:

— Спасибо, родная. Ты очень внимательна. Жаль, я не могу сразу же пригласить тебя покататься на яхте по Нилу.

— Я вижу, что тебе некогда, — сказала она.

— Наверно, и у тебя в хозяйстве все подобралось.

— Конечно. Вот список. Захвати, когда пойдешь домой, ладно? Сейчас тебе некогда возиться с этим.

— Только не корми меня больше крутыми яйцами.

— Не буду, милый. Целый год не буду.

— Пасхальная сдоба тоже дает себя знать.

— Марджи просит, чтобы мы сегодня пообедали с ней в «Фок-мачте». Она огорчается, что ей никогда не удается угостить нас.

— Что ж, отлично, — сказал я.

— Она говорит, дома у нее слишком тесно.

— Разве?

— Я тебя отвлекаю от дела, — сказала она.

Глаза Марулло были прикованы к желтоватому конверту, который я держал в руке. Я сунул его под фартук и спрятал в карман брюк. Марулло сразу узнал банковский конверт. И я почувствовал, что он весь насторожился, точно терьер, учуявший крысу на городской свалке.

Мэри сказала:

— Я еще не поблагодарила вас за конфеты, мистер Марулло. Дети были в восторге.

— Я просто хотел поздравить с праздником, — сказал он. — А вы совсем по-весеннему.

— Да, и очень некстати. Видите, промокла. Я думала, дождя больше не будет, а он опять пошел.

— Возьми мой плащ, Мэри.

— Еще чего не хватало. Такой дождь ненадолго. А ты занимайся своими покупателями.

Народу в лавке все прибавлялось. Заглянул мистер Бейкер, но, увидев длинную очередь, не стал входить.

— Зайду попозже! — крикнул он мне.

А народ все шел и шел вплоть до полудня, когда, как это обычно бывает, торговля сразу замерла. Люди завтракали. Движение на улице почти прекратилось. Впервые за это утро настала минута, когда никому ничего не было нужно. Я допил молоко из картонки, которую открыл раньше. Все, что я брал в лавке, я записывал, и потом это вычиталось из моего жалованья. Марулло считал мне по оптовым центам. Так выходило гораздо дешевле. Иначе мы не могли бы прожить на мое жалованье.

Марулло прислонился к прилавку и скрестил руки на груди, но ему стало больно; тогда он заложил руки в карманы, но и это не спасло его от боли.

Я сказал:

— Спасибо, что помогли мне. Такого столпотворения никогда еще не бывало. Впрочем, это понятно — на одних остатках картофельного салата не проживешь.

— Ты хорошо работаешь, мальчуган.

— Я работаю, вот и все.

— Нет, не все. Ты умеешь привлечь покупателей. Они тебя любят.

— Они просто привыкли ко мне. Я ведь здесь спокон веку. — И тут мне пришло в голову пустить маленький, совсем крошечный пробный шарик: — Вы, наверно, ждете не дождетесь жаркого сицилийского солнца. Оно там очень жаркое. Я был в Сицилии во время войны.

Марулло отвел глаза в сторону.

— Я еще не решил окончательно.

— А почему?

— Уж очень много времени прошло — целых сорок лет. Я теперь там и не знаю никого.

— У вас же есть родные.

— Они меня не знают.

— С каким бы удовольствием я провел месяц в Италии без винтовки и вещевого мешка. Правда, сорок лет долгий срок. Вы в каком году приехали сюда?

— В тысяча девятьсот двадцатом. Давно, очень давно.

Кажется, Морфи попал в точку. Чутье у них, что ли, особое, у банковских служащих, таможенников и полицейских? Я решил пустить еще шар, чуть побольше. Я выдвинул ящик, достал револьвер и бросил его на прилавок. Марулло поспешно убрал руки за спину.