Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы Страница 33

Во второй половине дня, в воскресенье, спустя примерно сутки после того, как Габриэль Оук перестал ходить за уэзерберийским стадом, старые работники Джозеф Пурграс, Мэтью Мун, Фрей и еще несколько человек прибежали впопыхах к дому хозяйки Верхней фермы.

— Что случилось? — спросила она, встретив их у крыльца и перестав натягивать тесную перчатку, что требовало, по-видимому, больших усилий, так как она от старанья изо всех сил сжала свои алые губы; она шла в церковь.

— Шестьдесят! — задыхаясь, крикнул Джозеф Пурграс.

— Семьдесят! — надбавил Мун.

— Пятьдесят девять! — поправил муж Сьюзен Толл.

— Овцы из загона вырвались, — сказал Фрей.

— На клеверный луг! — подхватил Толл.

— На молодой клевер?! — сказал Мун.

— Клевер! — простонал Джозеф Пурграс.

— Раздует их от него, кишки вспучит, — пояснил Генери Фрей.

— Это уж как пить дать, — подтвердил Джозеф.

— Пропадут все ни за что, если их сейчас же не согнать да не спустить ветры, — сказал Толл.

У Джозефа от огорчения по всему лицу пролегли глубокие борозды и складки. У Фрея от сугубого отчаяния весь лоб покрылся сетью морщин, перекрещивающихся вдоль и поперек, словно прутья садовой решетки. Лейбен Толл поджал губы, и лицо у него точно окаменело. У Мэтью отвисла нижняя челюсть, а глаза ни секунды не оставались на месте, словно их дергала изнутри какая-то мышца, заставляя перебегать то туда, то сюда.

— Да, — заговорил Джозеф, — сижу это я себе дома, только взял Библию «Послание к Ефесянам» поискать, а сам думаю: ничего у меня, кажись, кроме коринфян да фессалонийцев, в моем драном Завете не осталось, гляжу, Генери: «Джозеф, — говорит, — овцы клевером объелись».

У Батшебы в такие минуты мысль мгновенно претворялась в слово, а слово переходило в крик. Тем более что она еще не совсем успокоилась после того, как Габриэль Оук своими рацеями вывел ее из себя.

— Довольно, перестаньте, вот олухи! — крикнула она и, швырнув в прихожую свой зонтик и молитвенник, бросилась бегом туда, где произошло бедствие. — Идут ко мне, вместо того чтобы сразу согнать овец! Вот дубины!

Глаза у нее потемнели и сверкали, как никогда. Батшеба отличалась скорее демонической, чем ангельской красотой; и она бывала особенно хороша, когда сердилась, а сейчас это было тем более заметно благодаря роскошному бархатному шитью, в которое она только что нарядилась перед зеркалом.

Все старики скопом бросились за ней на клеверное поле. Джозеф на полдороге отстал и опустился на землю в полном изнеможении, словно его совсем доконала эта жизнь, которая день ото дня становится все невыносимее.

Оживившись, как всегда, от ее присутствия, все быстро рассыпались по полю и окружили пострадавших овец. Большая часть из них уже лежала на траве, и их невозможно было заставить подняться. Их перенесли на руках, а остальных перегнали на соседнее поле. Здесь через несколько минут свалилось еще несколько овец в таком же беспомощном и тяжком состоянии, как и другие.

У Батшебы сердце разрывалось от жалости, так больно было смотреть, как лучшие образцы ее первого молодого стада корчатся в судорогах

…раздутые, отравы наглотавшись.

У многих на губах выступила пена, они дышали часто и прерывисто, и животы у всех страшно вздулись.

— Ах, что же мне делать, что делать? — беспомощно повторяла Батшеба. — Несчастные животные эти овцы, вечно с ними что-то случается! Я в жизни не видела ни одного стада, с которым в течение года чего-нибудь не приключилось.

— Есть такое одно средство, только оно и может их спасти, — сказал Толл.

— Какое, какое? Ну, говорите скорей.

— Им надо проколоть бок такой штукой, она для того и приспособлена.

— Вы можете это сделать? Или я?

— Нет, мэм. Ни нам, ни вам этого не суметь. Надо знать, где проколоть. Кольнешь чуть левее или правее, попадешь не туда и заколешь овцу. И пастухи-то сами этого не умеют.

— Значит, они так и погибнут, — сказала она упавшим голосом.

— Есть только один человек у нас здесь, он это может сделать, — сказал только что подошедший Джозеф. — Будь он здесь, он бы их всех поднял.

— Кто это? Сейчас же пошлите за ним.

— Пастух Оук! — сказал Мэтью. — Этот на все руки мастер.

— Это верно, — подтвердил Джозеф.

— Правильно, только он и может, — поддакнул Лейбен Толл.

— Как вы смеете называть это имя в моем присутствии, — возмутилась Батшеба. — Я же вам сказала, чтобы вы не заикались о нем, если хотите остаться у меня. Ах! — воскликнула ока, просияв. — Фермер Болдвуд, вот кто должен знать.

— Нет, мэм, — отозвался Мэтью. — Тут на днях две из его отборных овец объелись вики, вот то же с ними было, что и с этими. Так он тут же в спешном порядке верхового прислал за Гэбом. Гэб их и спас. Правда, у фермера Болдвуда есть такая штука, которой колют. Этакая полая трубка с иглой внутри. Верно я говорю, Джозеф?

— Правильно, полая трубка, — подтвердил Джозеф, — она самая.

— Да, это, стало быть, тот самый инструмент, — задумчиво промолвил Генери Фрей с невозмутимостью восточного мудреца, которого не смущает бег времени.

— Так что же вы стоите здесь да твердите ваши «стало быть» да «правильно», — взорвалась Батшеба. — Сейчас же ступайте и приведите кого-нибудь спасать овец.

В полной растерянности они разбрелись в разные стороны, чтобы привести, как им было велено, кого они сами не знали. Через одну-две минуты все скрылись за воротами. Батшеба осталась одна с подыхающим на ее глазах стадом.

— Ни за что не пошлю за ним, ни за что, — решительно сказала она.

Одна из овец забилась в мучительных судорогах, вытянулась и прыгнула высоко в воздух. Это был чудовищный прыжок. Она тяжело рухнула наземь и больше не двигалась.

Батшеба подбежала к ней. Овца была мертвая.

— О! Что же мне делать? Что делать? — застонала Батшеба, ломая руки. — Я не хочу посылать за ним! Не буду!

Самые энергичные возгласы, выражающие какое-нибудь решение, не всегда совпадают с твердостью принятого решения. К ним нередко прибегают как к подкреплению, чтобы утвердиться в своем намерении, которое отнюдь и не нуждалось в этом, пока оно само по себе было твердо. Сквозь «нет, не хочу» Батшебы явно прорывалось «да, придется».

Она вышла за ворота следом за своими работниками и помахала рукой тому, кто стоял поближе. Это оказался Лейбен.

— Где живет Оук?

— В Гнезде, в хижине по ту сторону дола.

— Берите гнедую кобылу и скачите туда, скажите, чтобы он немедленно был здесь — что я так велела.

Толл ринулся вверх на выгон и через одну-две минуты уже скакал на гнедой кобыле, без седла, без узды, ухватившись обеими руками за веревку, накинутую ей на шею, и орудуя ею вместо поводьев. Он быстро уменьшался, спускаясь по склону.

Батшеба следила за ним взглядом. И все остальные тоже. Толл скакал по тропинке через Шестнадцатиакровый выпас, Овечий луг, Среднее поле, Пустоши, участок Кэмпля, вот он уже едва заметной точкой мелькнул на мосту и стал подниматься по противоположному склону через Родниковую балку и Белый овраг. Хижина, где временно поселился Габриэль, до того как совсем покинуть эти края, выделялась белым пятном среди голубых елей на противоположном холме. Батшеба в нетерпении ходила взад и вперед. Работники вернулись на поле и принялись растирать несчастных животных, пытаясь хоть как-нибудь облегчить их страдания. Но это не помогало.

Батшеба продолжала ходить. Лошадь уже повернула назад и стала спускаться с холма, и казалось томительно долго снова следить в обратном порядке весь этот дальний путь: Белый овраг, Родниковая балка, участок Кэмпля, Пустоши, Среднее поле, Овечий луг, Шестнадцатиакровый выпас. Батшеба надеялась, что у Лейбена хватит сообразительности дать Габриэлю кобылу, а самому вернуться пешком. Всадник приближался. Это был Толл.

— Ах, какая тупость! — воскликнула Батшеба. Габриэля нигде не было видно. — Может быть, он уже совсем уехал из наших мест, — сказала она.

Толл въехал в ворота и соскочил с лошади с трагическим видом Мортона после битвы у Шрюсбери.

— Ну? — сказала Батшеба, не допуская и мысли, что ее устный приказ мог не возыметь действия.

— Он говорит, раз просят, нечего чваниться, — ответил Лейбен.

— Что-о? — грозно протянула юная фермерша, широко раскрыв глаза и чуть не задыхаясь от возмущения.

Джозеф Пурграс попятился на несколько шагов и поспешно юркнул за плетеную загородку.

— Он говорит, что не придет до тех пор, покуда вы его не попросите как следует, вежливо, как оно подобает, когда обращаются за помощью.

— О-о-о! Это его ответ? Откуда у него такие замашки? Кто я ему, что он смеет так со мной обращаться? Чтобы я стала кланяться человеку, который сам пришел ко мне кланяться, чтобы его взяли!