Фрэнсис Бёрнетт - Таинственный сад; Маленький лорд Фаунтлерой; Маленькая принцесса. Приключения Сары Кру (сборник) Страница 34

— Да, этой парочке очень весело, я ручаюсь, — сказала она. — Они устраивают себе из этого настоящее представление, а дети ничего так не любят, как представлять что-нибудь. Расскажи-ка, что они там делают, Дикон!

Дикон перестал полоть и присел на корточки. Его глаза весело блестели.

— Каждый раз, когда Колин выходит, его сносят на руках в кресло, — пояснил он. — И он всегда сердится на Джона за то, что он несет его недостаточно осторожно. Он всегда притворяется таким беспомощным, что никогда не подымает головы, пока дом не скроется из виду. И когда его сажают в кресло, он ворчит и капризничает… Ему и Мери это очень нравится, и когда он стонет и жалуется, она всегда говорит: «Бедный Колин! Тебе очень больно? Неужели ты так слаб?», но иногда они с трудом удерживаются от смеха. А когда мы забираемся в сад, они хохочут до упаду и всегда прячут лица в подушки Колина, чтобы не услышали садовники, если они поблизости.

— Чем больше они смеются, тем лучше для них, — сказала миссис Соуэрби, все еще улыбаясь. — Хороший, здоровый детский смех куда лучше всяких пилюль. Эта парочка растолстеет, это верно!

— Они и так толстеют, — сказал Дикон. — Они всегда так голодны, что не знают, как бы достать еще поесть, чтобы не было подозрительно. Колин говорит, что если он будет просить еще еды, то они не поверят, что он больной…

— Знаешь, что я тебе скажу, мой мальчик, — сказала миссис Соуэрби, когда, наконец, перестала смеяться. — Я думаю, что им можно помочь. Когда ты пойдешь к ним утром, захвати с собой кувшин парного молока, и я им испеку пирог или крендель с изюмом. Нет ничего лучше хлеба с парным молоком. Этим можно будет заморить червячка, пока они будут в саду, а уж дома можно будет закончить трапезу лакомыми блюдами.

— Мама, да ты просто чудо! — с восторгом сказал Дикон. — Ты всегда придумаешь, как выпутаться из беды. А то они вчера не знали, как обойтись, чтобы не просить еще поесть.

— Эти дети теперь растут быстро и оба поправляются, а такие дети все равно что волчата: для них еда — это плоть и кровь, — сказала миссис Соуэрби, улыбаясь такой же широкой улыбкой, как Дикон. — А им теперь очень весело, это верно! — добавила она.

Она была вполне права, эта добрая женщина-мать, особенно тогда, когда говорила, что «представление» будет для них большим удовольствием. Мери и Колин находили это необыкновенно забавным. Эту идею — оградить себя от подозрений — невольно внушила им сначала сбитая с толку сиделка, а потом сам доктор Крэвен.

— Аппетит у вас заметно улучшается, мистер Колин, — сказала однажды сиделка. — Прежде вы, бывало, ничего не ели и многое вам вредило…

— А теперь мне ничего не вредит, — ответил Колин, но увидев, что сиделка с любопытством смотрит на него, он вдруг вспомнил, что ему, пожалуй, не следовало еще казаться таким здоровым. — По крайней мере, это не случается так часто, как прежде. Это от свежего воздуха, — прибавил он.

— Быть может, — сказала сиделка, все еще с недоумением глядя на него, — но мне надо об этом поговорить с доктором Крэвеном.

— Как она глядела на тебя! — сказала Мери, когда сиделка ушла. — Она как будто думала, что ей надо кое-что разузнать!

— Я не хочу, чтобы она узнала! — сказал Колин. — Никто не должен ничего знать.

Когда доктор Крэвен зашел в это же утро, он тоже казался удивленным. Он задал несколько вопросов, к великой досаде Колина.

— Ты очень долго бываешь в саду, — намекнул он. — Куда тебя возят?

Колин принял свой любимый вид — высокомерного равнодушия.

— Я никому не скажу, куда меня возят, — сказал он. — Меня везут, куда мне нравится, и всем приказано не попадаться мне на глаза. Я не хочу, чтобы меня стерегли и глазели на меня. Вы это знаете.

— Ты весь день проводишь вне дома, но мне кажется, что это тебе не повредило… Сиделка говорит, что ты теперь ешь гораздо больше, чем прежде.

— А может быть, это тоже болезнь, — сказал Колин под влиянием внезапного внушения.

— Не думаю, потому что это тебе, очевидно, не вредит, — сказал доктор. — Ты быстро поправляешься, и цвет лица у тебя стал лучше.

— А может быть… я распух и у меня лихорадка, — сказал Колин, принимая удрученный и мрачный вид. — Люди, которые собираются умирать, всегда бывают какие-то особенные.

Доктор покачал головой. Он держал руку Колина и, засучив его рукав, пощупал ее.

— У тебя нет лихорадки, — сказал он озабоченно, — и ты пополнел, как здоровый человек. Если так будет продолжаться, мой мальчик, то вовсе не надо говорить о смерти. Твой отец будет очень счастлив, когда услышит об этой удивительной перемене.

— Я не хочу, чтоб ему говорили об этом! — разразился гневом Колин. — Для него это будет только разочарование, если мне опять станет хуже… А мне, пожалуй, сегодня же ночью станет хуже. У меня может сделаться лихорадка. Я чувствую, как будто она у меня теперь начинается. Я не хочу, чтобы моему отцу писали письма, не хочу, не хочу! Вы меня раздражаете, и вы знаете, что мне это вредно! У меня начинается жар! Я терпеть не могу, чтобы про меня писали, или говорили, или глазели на меня!

— Тише, тише, мой мальчик! — успокаивал его доктор. — Твоему отцу ничего не напишут без твоего позволения. Ты слишком чувствителен ко всему!

Он больше ничего не сказал относительно писем к отцу Колина, но предупредил сиделку, что об этом даже упоминать не следует в присутствии пациента.

— Мальчик очень поправился… это просто необыкновенно, — сказал он. — Конечно, он теперь добровольно делает то, чего мы не могли заставить его сделать. Но он все-таки очень легко раздражается, и не надо говорить ничего такого, что могло бы рассердить его.

Мери и Колин очень встревожились и серьезно переговорили об этом. С этого именно времени и началось «представление».

— Мне, пожалуй, придется устроить припадок, — с сожалением сказал Колин. — А мне не хочется, и я вовсе не такой несчастный теперь, чтобы довести себя до настоящего припадка. Может быть, у меня их уже совсем не будет… у меня в горле уже больше не подымается ком, и думаю я все про хорошее, а не про страшное… Но если они опять скажут, что хотят написать отцу, то надо будет что-нибудь сделать…

Он решил есть поменьше, но, к сожалению, эту блестящую мысль нелегко было привести в исполнение, когда он каждое утро просыпался с таким удивительным аппетитом, а на столе возле дивана стоял завтрак, состоящий из свежего масла, домашнего хлеба, яиц, варенья и взбитых сливок. Мери всегда завтракала с ним, и когда они усаживались за стол, они с отчаянием взглядывали друг на друга.

Кончалось тем, что Колин обыкновенно говорил:

— Я думаю, сегодня утром придется съесть все, Мери. Мы можем отослать что-нибудь за обедом… и почти весь ужин.

Но потом оказывалось, что они ничего не отсылали обратно, кроме пустых тарелок.

— Отчего они не режут окорок более толстыми ломтиками? — замечал Колин. — И по одной булке на каждого — мало.

— Этого, пожалуй, довольно для человека, который собирается умирать, — ответила Мери, когда впервые услышала это, — но не довольно для человека, который собирается жить… Я бы иногда съела даже три…

…На следующее утро после того, как они пробыли в саду часа два, Дикон вдруг зашел за розовый куст и вытащил два жестяных ведерка: в одном было густое парное молоко, а в другом — домашние лепешки с изюмом, завернутые в чистую салфетку и еще горячие. Последовал взрыв шумного и веселого удивления. Как хорошо, что миссис Соуэрби подумала об этом! Какая она, должно быть, умная и добрая!

— Она волшебница, так же, как Дикон, — сказал Колин. — Оттого она все думает, как бы сделать что-нибудь… хорошее. Скажи ей, Дикон, что мы чрезвычайно благодарны…

Он иногда употреблял такие фразы, как взрослый человек, и ему это очень нравилось. Вот и сейчас ему так понравилось, что он добавил:

— Скажи ей, что она очень щедра и что наша признательность безгранична.

И потом, забыв всю свою важность, он стал уписывать лепешки и глотать молоко прямо из ведерка, как всякий голодный мальчик.

Все это было только началом таких же приятных сюрпризов, пока дети мало-помалу додумались до того, что так как миссис Соуэрби приходилось кормить четырнадцать человек, у нее, пожалуй, не хватит еще для двух. Поэтому они просили ее позволения прислать ей свои шиллинги, чтобы купить чего-нибудь…

В это время Дикон сделал интересное открытие, что в роще за садом, где Мери впервые увидала его, когда он играл на дудке своим «тварям», была небольшая ложбинка, в которой можно сложить из камней нечто вроде очага и печь там картофель или яйца. И то и другое можно было купить и есть сколько угодно и не думать, что отнимаешь пищу еще у четырнадцати человек.

Каждое ясное утро тайный кружок призывал волшебную силу под сливовым деревом, густая листва которого образовала балдахин. После этой церемонии Колин совершал прогулку и в течение дня тоже время от времени упражнялся в ходьбе. Он с каждым днем становился сильнее, ходил более уверенно и проходил большее расстояние. И с каждым днем все более крепла его вера в волшебную силу. Чувствуя, что его силы прибывают, он проделывал один опыт за другим, но лучше всего казалось то, чему его научил Дикон.