Луи Селин - Путешествие на край ночи Страница 34

Я долго буду помнить десять дней плавания вверх по реке. Они ушли у нас на высматривание из пироги грязных водоворотов, на непрерывные поиски случайного просвета между огромными ветвями, уносимыми течением, и ловкое про-скакивание между ними. Работа для беглых каторжников! С наступлением сумерек мы останавливались на каком-нибудь каменистом мысике. Наконец однажды утром мы вылезли из этой сволочной дикарской лодки и углубились в лес по еле заметной тропе, которая уползала в сырую зеленую полумглу, лишь кое-где освещенную солнечным лучом, падавшим с самого верха необъятного лиственного храма. Чудовищные рухнувшие деревья то и дело вынуждали нас идти в обход. В дуплах их стволов свободно мог бы маневрировать поезд метро.

В какой-то момент свет снова стал полным. Мы вышли на расчищенное пространство, но и здесь нам пришлось из последних сил карабкаться в гору. С возвышенности, на которую мы поднялись, нам открывался безграничный лес, зыблющийся красными, желтыми, зелеными верхушками, затапливающий холмы и долины, чудовищно изобильный, как небо и вода. Человек, чье жилье мы искали, объяснили мне знаками, жил еще чуть дальше, в другой долине. Там он нас и ждал.

Он построил себе нечто вроде хижины между двух больших скал для защиты — так он сказал — от восточных ветров, самых вредных, самых неистовых. Не спорю, это, конечно, преимущество, только вот сама хижина ни к черту не годилась: растрескавшаяся со всех сторон, она существовала лишь в теории. Я, понятное дело, и ожидал в смысле жилья чего-нибудь в этом роде, но действительность превзошла мои предвидения.

Вероятно, вид у меня стал совершенно убитый, потому что мой сотоварищ вывел меня из задумчивости довольно резким окриком:

— Ну, чего? Здесь все-таки лучше, чем на войне. Жратва дрянная, это верно, и вода — сплошная грязь, зато дрыхнуть никто не воспрещает. Тут, приятель, пушек нет. Пуль — тоже. Словом, дело стоящее.

Говорил он таким же тоном, что и генеральный агент, но глаза у него были голубые, как у Альсида.

Ему подваливало под тридцать, он носил бороду. Сперва я его даже не рассмотрел — так меня ошарашила убогость жилища, которое он мне оставит и где мне, возможно, придется провести несколько лет. Но, приглядевшись, я увидел, что лицо у него решительно наводит на мысль об авантюрах: угловатые черты, голова бунтаря, который врывается в жизнь, а не скользит по ней, как, например, всякие тупоносые типы со щеками, округлыми, как лодки, которые с лепечущим журчанием плещутся о судьбу. Этот был из породы несчастливцев.

— Верно, — согласился я. — Здесь не хуже, чем на войне.

Для начала такого признания было достаточно: у меня отсутствовало желание распространяться на этот счет. Но он гнул свое.

— Особенно теперь, когда войны стали так затягиваться, — прибавил он. — Словом, сами увидите, приятель, здесь не очень весело. И ничего не поделаешь. Считайте, что у вас вроде отпуска, хотя какой тут отпуск! Впрочем, все зависит от того, какой вы человек. Этого я уж не знаю.

— А вода? — спросил я.

Меня встревожила вода в моей кружке, которую я сам себе налил, — желтоватая, тошнотворная, теплая, точь-в-точь как в Топо: отстой ила на третий день.

— Это и есть вода?

Пытка с водой начиналась сызнова.

— Да, другой здесь нет, разве что дождевая. Только, если зарядят дожди, хижина долго не протянет. Сами видите, в каком она состоянии.

Я видел.

— В смысле жратвы, — продолжал он, — я весь год одни консервы трескаю. И ничего — жив. Отчасти они даже удобны, только вот в брюхе не задерживаются. Туземцы, те лопают гнилой маниок, но это их дело — нравится, наверное… Меня вытряхивает уже четвертый месяц — понос. А может, малярия: у меня ведь и то, и другое. В голове проясняется только часам к пяти. Потому я и вижу, что у меня малярия, а жара ни при чем: при такой температуре, как здесь, жарче все равно уже не сделается. Словом, озноб — вот главная примета, что у вас малярия. От него вроде как даже скучаешь меньше. Но это тоже, наверно, от человека зависит. Можно, пожалуй, было бы пить, чтобы взбодриться, да я не люблю спиртного — организм не принимает.

Очевидно, он очень учитывал индивидуальность.

До отъезда он дал мне несколько ободряющих наставлений:

— Днем — жара, зато ночью труднее всего выносить шум. В этой дыре он просто адский. Кажется, будто все зверье гоняется друг за другом — то ли спариваются, то ли жрут друг друга, не знаю уж что, хоть мне и объясняли. Но галдят они… Самые шумные из всех — гиены. Они подходят прямо к хижине. Да вы их еще наслушаетесь: тут не ошибешься. Не спутаешь с шумом в ушах от хинина. Птиц и больших мух еще можно с ним спутать. Это бывает. А вот гиены хохочут так, что ни на что не похоже. Они ваше мясо чуют, вот им и смешно. Никак не дождутся, твари, когда вы загнетесь! Говорят, видно, как у них глаза сверкают. Они падаль любят. Но я им в глаза не смотрел. Жаль, конечно, немножко…

— Весело здесь, однако! — вставил я.

Но он еще не кончил описывать прелести ночи и продолжал:

— Прибавьте к этому деревню. Сотня негров, не больше, а галдят эти пидеры, как целых десять тысяч. Вы потом о них еще не то скажете. Если вы сюда приехали тамтам слушать, то не ошиблись колонией. Потому как играют на нем и по случаю полнолуния, и когда луны нет. Короче, повод всегда находится. Можно подумать, вся эта падла со зверьем стакнулась, чтобы вам пакостить! Право, хоть подыхай! Не будь я такой усталый, я всех бы их одним ударом… Но лучше уж затыкать ватой уши. Сначала, пока у меня еще оставался вазелин в аптечке, я мазал вату им; теперь заменяю его банановым маслом. Хорошая штука это масло. Когда оно есть, пусть себе черномазые хоть громом небесным тешатся, коли им нравится, шкурам барабанным! С промасленной ватой в ушах я на них чихал: ничего не слышу. Они, сами увидите, все до одного гниль и дохлятина. Днем сидят себе на корточках — кажется, подняться да отойти к дереву поссать и то не могут, а чуть стемнело, начинается черте-те что! Сплошной свальный грех, сплошные нервы, сплошная истерика! Вся ночь на истерические кусочки раздергана. Вот что такое негры, говорю я вам. Одно слово, паршивцы и дегенераты!

— Много они у вас покупают?

— Покупают? Да поймите же, их надо обкрадывать прежде, чем они вас обворуют, — вот и вся коммерция. Ночью, когда у меня масленая вата в ушах, они со мной, ясное дело, не цацкаются. Дураками они были бы, если бы стеснялись, верно? И потом, вы же видите, дверей в моей хижине нет, а они и пользуются. Что тут скажешь? Живется им что надо.

— А как же инвентаризация? — полюбопытствовал я, обалдев от таких подробностей. — Генеральный директор настоятельно требовал, чтобы я по приезде произвел переучет, да потщательней.

— Что касается меня, — объявил он с неколебимым спокойствием, — то я, как уже имел честь вам докладывать, положил на генерального директора.

— Но ведь вам же, возвращаясь, придется явиться к нему в Фор-Гоно?

— Не будет у меня ни Фор-Гоно, ни директора. Лес большой, дорогуша!

— И куда же вы денетесь?

— Если вас спросят на это счет, отвечайте, что ничего не знаете. Но поскольку вы, судя по виду, любопытны, дам-ка я вам еще один нужный совет. Плюйте на интересы компании «Сранодан», как она плюет на ваши, и, если вам удастся удрать быстрей, чем она вгонит вас в гроб, могу уже сейчас поручиться: вы и на чемпионате по бегу «гран-при» завоюете. Словом, будьте довольны, что я вам оставлю малость деньжат, и большего не требуйте. Что же касается товара, то, если вам вправду поручено заняться им, ответьте директору, что товара не оказалось, — и все тут. Не поверит — тоже не велика беда. Все равно все убеждены, что мы воруем во все тяжкие. Значит, общественное мнение о нас не изменится, а мы хоть что-то для себя в жизни выгадаем. Кроме того, не беспокойтесь, директор в таких комбинациях почище любого толк знает, и тягаться с ним не стоит. Вот мое мнение. А ваше? Каждый ведь знает: чтобы решиться приехать сюда, надо быть готовым отца с матерью зарезать. Итак?

Я был не очень уверен, что в его рассказе все правда, но, как бы то ни было, мой предшественник показался мне сущим шакалом.

На душе у меня было неспокойно. «Опять я вляпался в скверную историю», — признался я себе и все больше укреплялся в таком убеждении. Я прервал разговор с этим пиратом. В углу я обнаружил сложенный в кучу навалом товар, который он собирался мне оставить: дешевые бумажные ткани, набедренные повязки, несколько дюжин тапочек, банки с перцем, фонарики, клистирную кружку и, главное, обескураживающее количество консервных коробок с рагу по-бордоски, а также цветную открытку с изображением площади Клиши.

— У косяка найдешь каучук и слоновую кость, скупленные мною у негров. На первых порах я старался. И еще вот, держи, триста франков. Мы в расчете.

Я не понял, о каком расчете речь, но допытываться не стал.