Аделаида Герцык - Из круга женского: Стихотворения, эссе Страница 34

Эти дети Ибсена, о которых будет речь в настоящем очерке, совершенно лишены той загадочности и того символизма, которые дразнят нашу мысль в других его действующих лицах и смущают читателя своей неопределенностью, открывая ему слишком широкую сферу толкования. Они, подобно диккенсовским детям, трогают и умиляют нас, заставляют сочувственно вглядываться и вдумываться в их жизнь. Они почти всегда являются жертвами жизненных обстоятельств. Эгоизм родителей, отсутствие любви, ненормальные условия безжалостно давят и уничтожают их. Взрослые заняты своими личными счетами, стремятся к разным целям, ссорятся, оскорбляют друг друга; мрачно развертывается картина их столкновений, и рядом с этим растут ни в чем не повинные, недоумевающие дети, о которых все забывают и которых опрокидывает эта непонятная волна человеческих страстей. Один спешит со своими злобными обличениями и, не останавливаясь ни перед чем, шагает через препятствия, среди которых находятся и дети, другой, не задумываясь, срывает свое оскорбленное чувство на ребенке, и со страниц ибсеновских драм из-за множества угрожающих, пошлых и загадочных лиц на нас смотрят испуганные, грустные детские глаза, полные немого вопроса… На некоторых детских типах, представляющих глубокий психологический интерес (как Гильда Вангель и Гедвиг Экдаль), Ибсен останавливается с особой любовью и своим тонким анализом освещает их характеры с совершенно новой стороны. Другие у него очерчены более поверхностно, беглыми штрихами, и он пользуется ими скорее как орудием, благодаря которому ярче выступает безнравственность окружающих их взрослых людей. И в тех драмах, где, хотя молча, присутствуют дети, обвинения против современного строя жизни, накипевшие в душе Ибсена, выливаются с особенной страстью и звучат красноречивее.

Остановимся прежде всего на одной из позднейших его пьес, носящей название героя — «маленького Эйольфа». Перед нами открывается простая безотрадная история детской жизни, загубленной эгоизмом и бессердечием родителей.

Бедный литератор Альмерс, принужденный давать уроки ради своего существования, женится на богатой, прекрасной Рите, частью чтоб положить конец своей нужде, отчасти же сильно увлеченный ее волнующей, беспокойной красотой. Через год у них родится мальчик. Но страсть заставляет их забывать о ребенке, и однажды Рита оставляет его заснувшим на столе и увлекает своего мужа в соседнюю комнату, где, среди ласк, объятий и поцелуев, они совершенно забывают о нем.

«В этот миг, — говорит Альмерс, — мы приговорили его к смерти!» Мальчик просыпается, падает со стола, и с того времени растет жалким калекой, искривленным, хромым уродцем. Родители «с каким-то тайным трусливым раскаянием боятся его», их угнетает вид костылей, которые мальчик должен носить с собой; Альмерс заботится лишь о его обучении, холодно заставляет его учиться и читать, не вникая в жизнь и потребности детской души, и слабая, хилая фигурка мальчика целые дни сидит, сгорбившись, над книгами; его детскую голову упорно наполняют сухими, утомительными знаниями. Рита вся поглощена своей ревнивой страстью к мужу; ее мучает сознание, что он уже не удовлетворяется одной ее любовью, снова вернулся к своим литературным занятиям и принялся за ученое сочинение «об ответственности человека»; она ненавидит эту работу, за которой он просиживает до поздней ночи. Ибсен вводит нас в этот мир в то время, когда Альмерс только что вернулся после шестинедельного путешествия в горы. Там, наверху, близко к природе, к снеговым вершинам и горным озерам, в нем совершается переворот. Любовь к Рите и умственные занятия отдаляются от него, несчастный маленький Эйольф все глубже проникает в его сердце, и он принимает решение бросить свою книгу «об ответственности человека» и вместо этого подумать о собственной ответственности перед сыном. Вернувшись домой, он делится этим решением с Ритой. «Я посвящу теперь все силы на то, чтобы по возможности облегчить ему его несчастье, — говорит он. — Я помогу ему привести его стремления в соответствие с тем, что для него возможно, чтоб его желания не были направлены на то, что ему всю жизнь будет недоступно!..» Это решение, проснувшееся в Альмерсе несколько поздно, вполне разумно. Хотя мальчик и прикован к книгам, но взоры его часто, с тайным желанием, украдкой устремляются на более широкие горизонты; его манят к себе высокие горы, и он мечтает когда-нибудь подняться на них, он хочет научиться плавать, хочет сделаться солдатом, и, чтобы создать себе хоть маленькую иллюзию того времени, когда он будет сильным, храбрым человеком, надевает иногда маленький мундир с золотыми шнурками, но в то же время не решается показаться в этом наряде перед чужими мальчиками, зная, что они будут смеяться над ним.

В дом Альмерса приходит сморщенная старуха в салопе и старомодной шляпке, заявляет себя истребительницей крыс и предлагает свои услуги. Об этой крысыловке давно ходят слухи, воображение мальчика затронуто, он видит в ней сказочное существо и с напряженным любопытством и страхом прислушивается к ее словам. Старуха рассказывает, как она с помощью музыки вызывает грызунов из их нор и заманивает их в воду. Голос ее, то угрожающий, то насмешливый, то вкрадчивый, усиливает фантастическое впечатление ее рассказа. Она со сверкающими глазами рассказывает, как в былое время завлекла в воду и своего возлюбленного, и он теперь там же, где и крысы, «там так тихо, темно и хорошо…» Эта сценка с полусумасшедшей, полусказочной старухой хотя и носит случайный, причудливый характер, но передана с большим мастерством, и нам ясно, что старая крысоловка оставляет после себя тягостное чувство и что маленький Эйольф потрясен этим впечатлением и, как бы повинуясь неодолимой силе, следует незаметно за ней. Оставшись с женой, Альмерс продолжает развивать перед ней свои новые убеждения и взгляды, и тут обнаруживается весь чудовищный эгоизм и мучительная страсть, пожирающая Риту.

Она с горькой иронией напоминает мужу, как встретила его накануне ночью — на ней было белое платье, ее чудные волосы были распущены по плечам, на лампе был надет розовый абажур, на столе стояло шампанское, вся атмосфера была пропитана негой, все манило его забыться в горячих ласках, но ничто не могло изменить серьезного настроения, с которым Альмерс вернулся домой, ничто не помешало ему прежде всего заговорить о маленьком Эйольфе. Этого Рита не может простить ему, и горькие жалобы и бешеная ревность слышатся нам в ее упреках, порой прерываемых какой-то истерической страстностью. «Прежде работа отнимала тебя, — говорит она со слезами, — а теперь в голове у тебя еще худшее!..»

Альмерс (возмущенно). Худшее? Так по-твоему, ребенок хуже?

Рита (резко). Да, хуже, для наших отношений хуже, потому что ребенок ведь еще одно лишнее человеческое существо… (с возрастающим волнением). Но я не допущу этого, Альфред!.. Ты должен принадлежать весь одной мне, безраздельно…

Альмерс. Я должен разделиться между тобой и Эйольфом.

Рита (тихо, дрожащим голосом). Я желала бы, чтобы он никогда не родился!.. Я хочу жить полной жизнью, — говорит она немного дальше, — я не могу быть матерью Эйольфа и больше никем.

Невыразимо тяжело читать этот диалог, в котором родители злобно упрекают друг друга из-за маленького, хилого существа, никогда не знавшего ни любви, ни ласки. «Стоит тебе назвать имя Эйольфа, — говорит Рита угрожающе, — как ты становишься нежен и твой голос дрожит!.. О, я почти готова желать, чтоб…» Но не долго приходится этим кощунственным обвинениям падать на детскую голову: маленький Эйольф идет вслед за старухой до самого фиорда и, стоя на мостике, не отрывая глаз, как заколдованный, следит взглядом за тем, как она отплывает на лодке. От слабости и напряжения у него кружится голова, и он падает в воду. Он не умеет плавать, не в силах бороться с опасностью, и течение уносит его в открытое море. Одни костыли всплывают на поверхности воды. Мальчик погиб — нет больше предмета раздора, ревности и обвинений!.. Все это происходит в первом акте, но еще в двух последующих мы видим, как осиротевшие родители бродят бесцельно по лесным тропинкам близ моря, мы видим их сидящими на старой скамейке возле фиорда с тупо устремленным взором на воду, и на фоне туманной, дождливой погоды и тяжелых желтоватых туч еще мрачнее выступает их душевное состояние. С какой-то злобной радостью бросают они друг другу в лицо горькие, ужасные упреки, выискивая самое больное и жестокое, что только может сказать один человек другому. Запоздалое раскаяние заставляет их сознаться, что никогда ребенок не был близок и дорог им.

«И так горевать о маленьком чужом мальчике!» — восклицает Рита.

В конце драмы настроение становится более элегичным, торжественным и важным; измученные всем пережитым, они решают попытаться служить беднякам и заботиться о чужих детях, устремив при этом духовные взоры кверху, к «великому безмолвному небу». Но мы знаем, что еще долго со дна фиорда их будет преследовать днем и ночью взгляд «широко раскрытых детских глаз…»