Ивлин Во - Упадок и разрушение Страница 34

— Иисус, всем сердцем верю я, — пел Поль.

— А где же Прендергаст?

— Ты что, не знал? Ему каюк.

— И с нами благодать.

— Наш Пренди к рыжему пошел.

К тому, который псих,

А рыжий загодя припас

Рубанок и пилу.

— Откуда псих достал пилу?

— Ему начальник дал.

Он, дескать, плотник.

Отпилил Он Пренди котелок.

Мой кореш слышал все, что там

Творилось за стеной,

А надзиратель сделал вид,

Что он тут ни при чем.

— О боже! Я погряз в грехах,

И мне спасенья несть.

— Наш Пренди полчаса визжал,

А рыжий черт пилил.

Считай, нам крупно повезло.

А то бы нам капут…

Начальнику утерли нос —

Тут надзиратель прав.

А м и н ь.

Что тут ни говори, а хорошо, что этот ненормальный выбрал Прендергаста. Кое-кто даже высказался в том духе, что рыжий сделал это по подсказке начальства. Смерть заключенного или надзирателя повлекла бы за собою расследование, которое могло бы основательно поколебать реформы Лукаса-Докери, а может быть, и бросить тень недоверия на главного надзирателя. Смерть же Прендергаста прошла почти незамеченной. Убийцу перевели в Бродмур, и жизнь тюрьмы пошла своим чередом. Впрочем, начальник тюрьмы стал как будто больше прислушиваться к словам главного надзирателя. Сэр Уилфред с головой ушел в статистику, и тюрьма опочила под беспристрастной сенью Правил внутреннего распорядка. На радость надзирателям, все шло точь-в-точь, как в старые добрые времена, при полковнике Мак-Аккере.

Полю не суждено было насладиться благами счастливого возвращения в лоно традиции, потому что через несколько дней его и других арестантов отправили в тюрьму «Эгдонская пустошь» для отбытия наказания.

Глава 4

«НЕ В КАНДАЛАХ — НЕВОЛЯ»[34]

Гранитные стены каторжной тюрьмы «Эгдонская пустошь» в погожие дни видны с шоссе. Здесь нередко притормаживают автомобили, и пассажиры выскакивают только для того, чтобы полюбоваться этим сооружением. Им хочется поглядеть на арестантов, и порой случай вознаграждает их: они видят, как цепочка закованных в кандалы, одетых в черное узников плетется через пустошь под конвоем вооруженного всадника. На первый взгляд может показаться, что здесь заключенные поглощены трудом, но это одна лишь видимость, ибо в Эгдоне масса времени уходит на то, чтобы дойти до каменоломни, выдать и пересчитать инструменты, снять, а потом надеть кандалы, так что пользы арестанты приносят немного. Но пассажирам на шоссе хочется хоть что-нибудь углядеть, а вернее, додумать, взирая на эти стены, и вечером они усаживаются за чай с совестью, слегка потревоженной воспоминаниями о стычках с кондукторами, о просрочках в уплате налогов и о тысяче других противозаконных мелочей, которых никак не избежать цивилизованным людям.

В один осенний день Поль прибыл в Эгдон из Блекстона вместе с шестью другими заключенными, приговоренными к длительным срокам, и двумя надзирателями. Ехали они в, самом обычном вагоне третьего класса, причем всю дорогу надзиратели курили дешевый черный табак и делали попытки разговорить арестантов.

— Теперь Эгдон — не то что раньше… — рассказывал один из надзирателей. — Все там переменилось. В часовне — витражи, подарок вдовы бывшего начальника. Картина что надо: ангел выводит святых Петра и Павла из узилища. Правда, баптисты недовольны… Вот на прошлой неделе была у нас лекция про Лигу наций. Выступал парень по фамилии Поттс. Лекция, конечно, не так чтобы очень, а все, как-никак, развлечение… Говорят, у вас в Блекстоне тоже перемены…

— Да уж, перемены! — ответил один из арестантов, после чего, бессовестно наврав с три короба, рассказал о смерти мистера Прендергаста.

Другой надзиратель, заметив, что Поль все время молчит, протянул ему газету.

— Почитай, сынок, — сказал он. — Теперь не скоро газетку увидишь.

В газете Поль не нашел почти ничего интересного. Последние полтора месяца все новости о событиях на воле он черпал из еженедельных бюллетеней сэра Уилфреда Лукаса-Докери. Едва попав за решетку, Поль понял, что погоня за «новостями» проистекает не из чистой любознательности, а из стремления чем-то себя заполнить. На свободе и дня не проходило, чтобы Поль не прочел самым внимательным образом двух газет кряду, следя за бесконечным потоком событий и происшествий. Но вот цепь событий прервалась, а у Поля не было никакого желания ее возобновлять. Впрочем, он растрогался, когда, развернув газету, увидел расплывчатое, едва различимое изображение Марго и Питера. «Достопочтенная миссис Бест-Четвинд, — гласила подпись под фотографией, — и ее сын, унаследовавший от своего дяди титул графа Пастмастера». Ниже находилось извещение о смерти графа Пастмастера и краткое описание его безрадостной жизни. Под конец говорилось: «Предполагается, что в ближайшие дни миссис Бест-Четвинд и юный граф Пастмастер, последние месяцы отдыхавшие на своей вилле на Корфу, возвратятся на родину. В течение многих лет салон миссис Бест-Четвинд пользовался постоянным вниманием хорошего общества, а сама хозяйка салона считается одной из обворожительнейших светских женщин. Присвоение ее сыну графского достоинства напоминает нам о сенсации, вызванной в мае этого года помолвкой миссис Бест-Четвинд с мистером Полем Пеннифезером и окончившейся арестом последнего за несколько часов до свадьбы в одном из лучших отелей Вест-Энда. Новому лорду Пастмастеру шестнадцать лет; до последнего времени он обучался в частном учебном заведении».

Поль долго сидел на лавке, вглядываясь в снимок, а его спутники резались тем временем в покер, выказывая вопиющее пренебрежение к Правилам внутреннего распорядка.

За полтора месяца одиночества и самых серьезных раздумий Поль так и не пришел к выводу относительно Марго Бест-Четвинд: его сбивали и путали два несовместимых друг с другом подхода к делу. С одной стороны, на Поля мертвым грузом давили убеждения, взращенные поколениями богословов и школьных учителей. С их точки зрения, вопрос был сложен, но все-таки разрешим. Поль «поступил хорошо», защитив женщину, — это очевидно, но вот Марго никак не соответствовала отведенной ей роли, ибо в данном случае виновата была именно она, а он защитил ее не от беды или несправедливости, а от кары за содеянное преступление. У него дрожали коленки, когда голос Честного Парня нашептывал ему, что, коли Марго втравила его в эту историю, пусть сама и отдувается. Корпя над почтовыми мешками, Поль тщился найти какие-нибудь возражения, но безуспешно; зато он все больше убеждался в том, что общепринятый кодекс чести, которым руководствуется любой британец, где бы он ни был, разъедает червоточина. С другой стороны, что возразить на железную логику Питера Бест-Четвинда: «Ты только представь себе маму — в тюрьме»? Чем больше Поль размышлял над этими словами, тем больше убеждался, что они относятся к области естественного права. Он не мог не оценить уверенность, с которой Питер их произнес. Глядя на фото Марго — пусть даже такое нечеткое — Поль все больше укреплялся в вере, что существуют и не могут не существовать два разных закона, один — для нее, другой — для него, а тщетные и далекие от серьезности потуги радикалов прошлого столетия в основе своей глупы, пошлы и уводят в сторону. И дело не в том, что Марго богата и что он любит ее! Поль просто понимал, что Марго не может очутиться в тюрьме. Само сочетание слов, воплощающих эту мысль, звучит непристойно. Марго в тюремном халате гонят по коридору надзирательницы, как две капли воды похожие на мисс Фейган младшую. Марго посещают старушки из филантропического общества и пичкают ее брошюрами благочестивого содержания. Марго стирает в тюремной прачечной чужое белье. Все это невозможно, и если бы даже судебные крючкотворы привели ее за решетку, эта женщина, которую, как бабочку, накололи на булавку, была бы вовсе не Марго, а ее тезкой, отдаленно похожей на нее самое. Марго, хоть она и совершила преступление, нельзя посадить в тюрьму. Если уж кому страдать из-за того, что, по мнению общества, бедняжку миссис Граймс следует лишить той единственной работы, которую ей уготовала цивилизация, так пусть это будет он, Поль, а не чужая женщина, носящая имя Марго, тем более что каждый, кто побывал в английской школе, без труда освоится и в тюрьме. Тюрьма, думал Поль, может подкосить лишь тех, кто вырос в трущобах, в атмосфере добрососедства.

Как прекрасна Марго даже на этой идиотской фотографии, размышлял Поль, на этой черно-белой чернильной кляксе. Даже самый закоренелый уголовник среди его спутников, отбывавший свой третий срок за шантаж, на минуту отложил карты и заметил, что весь вагон словно залит свежим июньским запахом Елисейских полей.

— Ну и дела! — сказал он. — Вроде как духами запахло.

И тут все они заговорили о бабах.