Шолом Алейхем - Блуждающие звезды Страница 35

Троекратным «хох», откликнулись артисты обеих трупп и, наградив оратора приличной дозой аплодисментов, рьяно принялись за пиво и колбасу.

– За наши блуждающие звезды! – еще раз произнес доктор Левиус, выпивая остаток пива. Затем он позвонил кельнеру и, расплатившись, попрощался со всей компанией до следующего спектакля, – до завтра.

– До свидания!

– Благословен господь, избавивший нас! – воскликнул один из актеров после ухода доктора.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – подхватил другой.

– Ничто не вечно под луной, как говорит дон Педро.

– Остолоп! Какой дон Педро? Это сказал пророк Моисей.

– Ты хотел сказать: царь Соломон.

– Пусть царь Соломон. Ребята, за работу! Ночь на исходе!

Все поднялись с мест и повалили в боковую комнату, где можно было перекинуться в картишки.

Глава 57.

За картами

Когда актеры забираются сюда, в маленький карточный уголок кафе «Монополь», они перестают замечать, как время уходит.

Едва усядутся за карты, сразу кто-нибудь становится козлом отпущения, и на его голову градом сыплются остроты и бранные слова.

Чаще всего таким козлом отпущения бывает Швалб, знакомый нам трагик Изак Швалб.

На этот раз Швалб горячится за картами больше обычного. Видно, кошка ему дорогу перебежала. Не везет, да и только, хоть ложись и помирай. И он и его сестра, примадонна Генриетта Швалб, то и дело меняют деньги, и щеки у обоих пылают адским пламенем…

Проигрыш сестры раздражает Изака Швалба еще больше, чем собственный, и он при всех упрекает ее, что она «сжигает» деньги. На это она отвечает, что сжигает свои собственные деньги, а не его. Тогда он, рассердившись, кричит: «Стирай белье!» А она ему: «Крути папиросы!» Он ей… Она ему… Слово за слово, перебранка становится в высшей степени занимательной. В спор вмешивается вся актерская братия. Большинство выступает на защиту примадонны, но есть и такие, что держат сторону ее брата и заступаются за него. Такое заступничество еще сильнее раздражает Швалба, и он возбужденно кричит, что не нуждается в адвокатах и никого не просит вмешиваться в его дела. Веселье разгорается, все чаще слышатся насмешки, все громче всеобщий хохот.

Мало-помалу втягиваются в карточную игру и оба директора: Гецл бен-Гецл и Бернард Гольцман.

В качестве директоров они сначала сидят и бесстрастно наблюдают, как играют другие; интересно посмотреть, кто выиграет, а кто проиграет. Спустя некоторое время и они начинают ставить на карту. Не ради выигрыша, боже сохрани. Нет, так себе, шутки ради. Просто любопытно поглядеть, чья карта выиграет. А карта слепа, и наши директора, как водится, проигрывают. Тогда, конечно, хочется отыграться, и они снова терпят неудачу. Тут уж они начинают горячиться, все больше и больше втягиваются в игру и, войдя в азарт, не видят уже ничего, кроме банкомета, денег и карт.

Карты летят. Лица пылают. Глаза горят. Деньги звенят. Крики все громче и громче. Дерутся за карту, рвут из рук. Одни смеются, другим не до смеха. Одни довольные, другие удручены. Но возбуждены все. Каждый готов истребить, уничтожить другого, проглотить живьем.

Только двое не принимают участия в карточной вакханалии. Эти двое – наш юный герой Рафалеско и Брайндл Черняк, по прозванию «Брайнделе-козак».

Не то чтобы они, сохрани боже, гнушались карт. Наоборот, про Брайнделе-козак все говорят, что она в карточной игре «троих мужчин за пояс заткнет». У нее, говорят, выиграть грош все равно, «что из стены вино выцедить». Когда Брайнделе-козак выигрывает, она, говорят, хватает деньги, как мальчишки ермолку с выигранными орехами, – и тю-тю, поминай как звали. Так рассказывает о ней актерская братия. А Брайнделе знай свое: выиграет – прячет выигрыш поглубже в карман, а не везет – перестает играть. Такой уж человек Брайнделе-козак.

Рафалеско тоже не прочь перекинуться в картишки. Можно даже сказать, что он очень любит это занятие, но играет он как-то по-особенному. Его не столько интересует выигрыш или проигрыш, сколько самая игра: процесс карточной игры представляется ему в высшей степени занимательным.

«Ха-ха! Уже шестой раз я ставлю на короля пик и – удивительное дело! – хоть бы раз выиграл».

Или: «Ха-ха! Что вы на это скажете? Я ведь опять проиграл»,

На этот раз оба, Рафалеско и Брайнделе-козак, выждав момент, когда шум и крики перешли в сплошной гул и внимание всех было приковано к игре, отошли в сторону, и между ними завязалась интимная беседа.

«Если он не ошибается, он видел ее как-то в Голенешти?..» – «Нет, он не ошибается». Круглое лицо мадам Черняк багровеет, верхняя губа начинает потеть. «Она его сейчас же узнала, хоть он и вырос… стал взрослым человеком. А не присесть ли им на минутку?»

Они садятся за отдельный столик, и разговор становится еще более оживленным. То и дело слышится: «Голенешти… Театр… Труппа… Щупак…»

Он спрашивает как бы невзначай:

– Где же он теперь, этот Щупак?

– Щупак где? Эге-ге-ге! – Она махнула рукой. – Мир праху его!..

Рафалеско встрепенулся.

– Умер?

Мадам Черняк рассмеялась, выставив напоказ свои зубы.

– Ха-ха! Щупак умер! Не такой он человек, чтобы сделать такую глупость. Сам-то он здоров, как боров. Не говоря уже о том, что он беды не оберется от своих трех жен, – этот бездельник Щупак позволяет себе иметь целых трех жен, три нарыва ему в горло! – он получил недавно такой удар, что запомнит его на всю жизнь. Надо надеяться, что теперь ему крышка, что он, с божьей помощью, никогда уже не воскреснет.

Мадам Черняк придвигается ближе к Рафалеско и с воодушевлением, горячась и жестикулируя, рассказывает о Щупаке, обо всех постигших его бедствиях, об обрушившихся на него тягчайших ударах. Шутка ли? Человек до того издержался, что ему пришлось заложить и распродать все свои брильянты. А кто знает Щупака с его брильянтами, тот поймет, что это для него значит… И на кого он потратился? На девушку, которая, как он вообразил, будет со временем его опорой и украшением. Примадонной она должна была стать у него. Примадонной, с помощью которой он надеялся сколотить себе состояние, чтоб ему все ребра переколотили! Но оказывается: есть, видно, господь в небесах. И что же судил всевышний? Надо же было, чтобы эта девушка познакомилась где-то на концерте с мировой знаменитостью – певицей Марчеллой Эмбрих [49]. Марчелла Эмбрих, услыхав ее пение, пришла в неописуемый восторг, забрала ее к себе и определила в венскую консерваторию. Ну, как тут Щупаку не прийти в отчаяние, не сойти с ума, когда теряешь такую примадонну, такой клад?.. Ай да примадонночка!.. Уж Щупак себе из-под земли выроет!.. Совсем еще дитя… Кровь с молоком! Красива, как ясный день. А поет, так поет, что по всем жилкам разливается… Зовут ее Розой. Роза Спивак.

– Рейзл?!

Глава 58.

У кого румянец на щеках, а у нее голова на плечах

Услыхав возглас «Рейзл», Брайнделе Черняк, она же Брайнделе-козак, не могла больше сдержаться. Она всплеснула руками и сама себе сделала комплимент:

– Ай-яй-яй! Ну?.. У кого румянец на щеках, а у меня голова на плечах.

Да, она может похвалиться, глаз у нее наметанный. Всем глазам глаз! В первую же минуту, как только она увидела за кулисами этого «Лео Рафалеско из Бухареста», ей сейчас же пришло в голову, что это «он»… тот самый, которого она видела вместе со Спивак. И не раз видела, а несколько раз, много раз. Она стала рыться в своей памяти: «Господи владыка небесный, где бы она могла его видеть вместе с Розой Спивак? Ну, само собою разумеется, в Голенешти, в театре. Только сегодня ей это стало ясно, ясно, как божий день! А коли так, то многие загадки решены. Во-первых, ей уже теперь понятно, почему Роза Спивак так убивалась… О, такой молодой человек, право, стоит того, чтобы по нем тосковать… Ах, если бы он знал, как Роза по нем тосковала».

– Тосковала?..

Рафалеско чувствует, что у него дыхание сперло, Мадам Черняк хлопнула его по руке. Полюбуйтесь-ка на него, какие невинные глазки строит. Бедненький! Бедненький! Такой молоденький и уже научился лукавить. Ай-яй-яй! Спрашивает, тосковала ли? – Тоска тоске рознь. Она изнемогала, угасала, как свеча! Места себе не находила… Откуда ей, Брайнделе, это известно?.. Ха-ха-ха, вот тебе и на! Они ведь с Розой жили душа в душу, как сестры, как родные сестры. Разве были у Розы хоть какие-нибудь тайны от нее?

Однажды случилось… Постойте! Где это случилось? Она не помнит точно. Где только они не побывали!.. Как цыгане, кочевали с этим Щупаком, – перекочевать бы ему на тот свет! – скитались из страны в страну, из города в город. Тут день, а там ночь. Оставаться долго на одном месте ему никак нельзя было из-за его жен, – они преследовали его по пятам. Каждый раз появляется у него новая жена, чтоб у него болячки появились на всем теле! А труппа у него была тогда – дай ему бог такое счастье! – дубина на дубине. Если бы не она, Брайндл Черняк, со своей игрой, да Роза Спивак со своим пением, ему пришлось бы побираться с сумой на плечах или зарыться живьем в землю. Только на них, можно сказать, и держался весь его жалкий театр, особенно на Розе с ее песенками. Вот это было пение! Вот это были песенки! Она, мадам Черняк, еще тогда предсказывала, что девушка со временем станет знаменитостью, уж она-то понимает толк в таких вещах… Человек бывалый! Чего, чего только она не насмотрелась на своем веку, ой-ой-ой! Она сама не раз говаривала Розе, что здесь ей не место. Никто не посмел бы говорить с Розой так откровенно, как она, и никому бы Роза так не доверилась, как ей, потому что никто не знает, нет, никто так не знает Щупака, – чтоб ему погибнуть! – как она… Да, она знала, чем это пахнет. Одинокая… Совсем еще дитя… Кровь с молоком… Перед посторонними людьми, правда, Роза Спивак считалась родственницей Щупака, его племянницей из Варшавы. Племянница из Варшавы – ха-ха-ха! Пусть он бабушке своей рассказывает, а не ей! Она, Брайндл Черняк, сразу пронюхала, что Роза ему такая же племянничка, как она, Брайнделе – королева. Но если он хочет, чтобы была племянница, пусть будет племянница, леший с ним!.. И она начала выслеживать, разнюхивать, допытываться у флигель-адъютанта Щупака, Шолом-Меером его зовут.