Мариам Петросян - Дом, в котором... Страница 35

— Он не врет, — подтвердила Рыжая. — Он ходок, между прочим.

— Кто-кто? — переспросил растерявшийся Кузнечик.

— Хо-док, — по слогам повторила Рыжая. Во взгляде ее отразилось разочарование. — Ты что, не знаешь кто они такие?

Кузнечику очень захотелось соврать, что знает. А потом он вдруг он вспомнил, что действительно слышал это слово. Однажды воспитатель Щепка поймал его в коридоре. Они шли втроем — Щепка, Лось и Черный Ральф — и на ходу горячо о чем-то спорили. Кузнечик поздоровался и хотел пройти мимо, но Щепка схватил его за воротник.

— Постой, ребенок! — закричал он. — Ну-ка, скажи мне быстро, существуют ли прыгуны и ходоки?

— А кто это? — вежливо спросил Кузнечик.

Лицо воспитателя приблизилось к его лицу. Глаза за толстыми стеклами очков метались, как будто он был чем-то напуган. — Правда не знаешь? — спросил он.

Кузнечик помотал головой.

Щепка тут же его отпустил:

— Вот! — вскричал он. — Слышите? Дитя не имеет о них ни малейшего понятия!

— Это не довод, — кисло сказал Р Первый и они, все трое, пошли дальше, продолжая спорить.

Кузнечик тут же забыл об этом происшедствии. Воспитатели в чем-то были не менее странными, чем старшие. Иногда до такой степени, что трудно было понять, о чем они говорят.

— Ходоки — это то же самое, что прыгуны? — осторожно спросил он Рыжую, боясь попасть впросак.

Она возмутилась:

— Нет, конечно! Так ты все-таки знаешь?

— Только названия, — признался Кузнечик.

Рыжая посмотрела на Смерть. Тот кивнул.

— Прыгуны и ходоки, — сказала она учительским тоном. — Это те, кто бывал на изнанке Дома. Только прыгунов туда как бы забрасывает, а ходоки добираются сами. Ходоки и обратно возвращаются, когда захотят, а прыгуны не могут. Должны ждать, пока их вышвырнет. Ясно тебе?

— Ясно.

Кузнечику ничего не было ясно, но он решил ни за что в этом не признаваться.

— А ты? — спросил он Рыжую. — Ты ходок или прыгун?

Рыжая помрачнела.

— Ни то, ни другое. Но когда-нибудь стану обязательно. — Она начала перелистывать лежавший на подушке журнал, словно ей вдруг надоело говорить на эту тему.

Смерть улыбался.

— Как тебе Волк? — спросил он. — Правда, чумовой?

— Вы знаете про Волка? — изумился Кузнечик.

Рыжая отложила журнал:

— Мы все про всех знаем. Даже про тех, кого здесь нет. А уж про тех, кто здесь, знаем больше всех. Ты молодец, что его спрятал. Те цветы я стащила у одной старшей, потому что они ей даром не нужны, у нее их чуть не сто букетов. А тебе будет веселее, и в палате не так пусто. Только мы забыли их в воду поставить. Теперь они завянут, пока ты вернешься.

— Я думал, вы меня просто так позвали.

— Просто так никого никуда не зовут, — широко улыбнулась Рыжая. И помолчав, добавила:

— Вообще-то не только поэтому. Потому что ты тоже немножко рыжий, как мы со Смертью. А рыжие должны держаться одним косяком, ясно тебе? Мы ведь не такие как все, вечно на нас все шишки валят, и не любят нас. Ну в основном не любят, бывают, конечно, исключения. Это оттого, что мы от неандертальцев произошли, то есть мы их потомки, а те, которые не рыжие, те от кроманьонцев. Это в одном научном журнале было написано, могу одолжить, если хочешь, я его сперла из библиотеки.

Насчет «косяка» Кузнечик немного усомнился. Что это правильное слово. Но согласен был происходить от кого угодно, если для Рыжей это так важно. Ее мысли и слова скакали слишком быстро, темы менялись чаще, чем Кузнечик успевал на них среагировать, но он отметил, что Рыжая, что-то уж очень часто ворует и совершенно этого не стыдится. Потом он ненадолго отвлекся, перестав ее слушать, и тут же оказалось, что зря, потому что речь зашла о Волке. — …это я его выпустила. И еще выпущу, если понадобится, потому что терпеть не могу, когда людей запирают, особенно детей, это просто садизм, иначе не скажешь…

— Так это ты — верный человек? — обрадовано спросил Кузнечик.

— Ясное дело, я. Кстати, если тебя тоже запрут, можешь на меня рассчитывать. Я многим помогаю по-всякому. Записки передаю, даже неразрешенных посетителей иногда по ночам провожу. Ну и всякие другие мелочи.

— Как это сестры тебя еще не убили? — удивился Кузнечик.

Рыжая махнула рукой:

— Они меня не трогают. Боятся.

Смерть хихикнул, глядя на девочку с привычным восхищением.

— Если ее наказывают, я сразу заболеваю. А мне болеть нельзя, я от этого и умереть могу. Меня нельзя расстраивать. Вообще.

— Ничего не могут мне сделать, — подтвердила Рыжая. — Смерть — ихний любимчик, они с ним носятся прямо как не знаю с чем. А я — его лучший друг. Поэтому меня не трогают.

Только теперь Кузнечик понял, почему в палате такой бедлам, почему Рыжая спокойно приглашает сюда гостей и почему никто не заходит проверить, чем они занимаются. Замечания и запреты сестер не имели здесь власти. Оказывается, быть «не жильцом» очень даже выгодно — подумал Кузнечик.

Он просидел в гостях весь вечер. На ужин они ели апельсины. Переиграли во все игры, которые хранились в коробках под кроватью у Смерти, а перед тем, как разойтись по палатам, затеяли бой на подушках и перевернули клетку с попугаем. Перья покалеченной подушки, покружившись в воздухе, опустились на пол, уже усеянный фишками, карточками и рисованными деньгами.

Кузнечику было хорошо. Ему понравились и Рыжая, и Смерть, хотя Рыжая чересчур любила командовать, а Смерть слишком уж во всем ее слушался. Вернувшись в свою пустую и темную палату, Кузнечик сразу лег спать. Этот вечер стал вторым счастливым вечером в Могильнике. Одно было плохо. Где-то взаперти сидел одинокий Волк.

Утром сестра была подчеркнуто холодна.

— Весь вечер бесился, как дикарь. В чужой палате, — выговаривала она, заталкивая Кузнечику в рот ложку с кашей. — Ни режима, ни ужина. Видела я, что вы там сотворили. Настоящий свинарник. Фу!

Кузнечик жевал и думал, что Рыжую никто не кормит с рук и что Смерть, конечно, тоже ест сам, но, может быть, с ними делают что-то другое, еще более противное. Сестра ворчала и хмурилась, а потом вдруг застыла с ложкой в руке:

— Кто же тебя водил в туалет? Или ты не ходил? Так и терпел весь вечер?

— Я ходил, — удивился Кузнечик. — Мне Рыжая помогла.

Ложка упала на одеяло, а сестра Агата воздела руки к потолку и издала очень странный звук. Кузнечик с интересом наблюдал за ней.

— Тебе! Большому мальчику! Девочка помогала в таком деле! Какой позор! И ты так спокойно об этом говоришь?

Лось вошел очень вовремя, чтобы услышать про ужас и позор.

— Что случилось? — спросил он.

Сестра сделалась еще злее:

— Ни капли стыда у этих детей нет. Хуже животных!

Кузнечик хмуро смотрел на размазавшуюся по одеялу кашу.

— Чего вы кричите? Как будто вы мне не помогаете.

Сестра булькнула горлом.

— Я — женщина! — сказала она. — И медицинская сестра!

— Еще хуже, — заметил Кузнечик.

Сестра Агата встала.

— Ну хватит. Я иду к доктору. Пора уже кончать с этими безобразиями. Вы воспитатель! Вам должно быть стыдно за своих воспитанников!

Дверь за ней захлопнулась, но Кузнечик успел услышать начало монолога о том, что полагается делать с такими воспитателями, как Лось. Окончания он не услышал. Лось салфеткой счистил с одеяла кашу и грустно посмотрел на Кузнечика.

— Малыш, по-моему, сестра Агата в тебе разочаровалась. Ты слишком откровенен.

Кузнечик вздохнул.

— Мы погасили свет, чтобы я не стеснялся. И она и не смотрела вовсе. Что тут такого плохого?

Лось потер лоб.

— Вот что, — сказал он, — давай договоримся, про свет ты упоминать не будешь. Хорошо?

— Хорошо, — послушно согласился Кузнечик. — Не буду.

Он задумался.

— Я испорченный, да?

— Нет, — сердито сказал Лось. — Ты нормальный. Будешь доедать?

Кузнечик скривился.

— Понятно, — вздохнул Лось. — Я не настаиваю.

— Волку тоже такую дают? — начал Кузнечик издалека.

— Всем дают одно и то же. Если они не на специальной диете.

— Можно мне к нему сходить?

— Это вопрос не ко мне, а к главному врачу.

— Ему сейчас рассказывают, какой я испорченный, — сказал Кузнечик. — Что у меня нет стыда. Всем об этом рассказывают, и все возмущаются.

Лось менял местами приборы на подносе.

— Скажи, Лось, — Кузнечик попытался поймать его взгляд. — Волк — он тоже «не жилец»?

Лицо Лося пошло пятнами, глаза сердито вспыхнули:

— Кто тебе сказал такую ерунду?

— Тогда почему его не выпускают?

— Он проходит курс лечения.

— Ему здесь плохо, — сказал Кузнечик. — Он не может тут больше быть.

Лось смотрел в окно. Он был ужасно усталый. Вокруг рта глубокие складки. Кузнечик впервые задумался о том сколько Лосю лет. Что он, наверное, намного старше его — Кузнечика — мамы, и что седых волос у него больше, чем не седых, а когда он чем-то расстроен, то лицо кажется еще старше. Раньше такие мысли Кузнечику в голову не приходили.