Кнут Гамсун - Последняя отрада Страница 36

Мадам Хенриксен принесла мне в стакане подснежников.

- Что такое? Уже весна?

- О да, теперь дело идет к весне.

- В таком случае я отправляюсь в путь. Вот видите ли, мадам Хенриксен, мне очень хотелось бы остаться, потому что в сущности здесь мое место; но что здесь делать? Я не работаю, я только бездельничаю. Понимаете ли вы это? Я все время тоскую, сердце мое покрылось морщинами. Моей любимейшей игрой стала «решетка и орел». Я подбрасываю монету и жду. Когда я пришел к вам осенью, я не был еще на таком низком уровне, далеко нет, я был всего на полгода моложе, но в сущности я был на десять лет моложе.- Что же со мной случилось? Ничего. Все дело только в том, что я уже не такой больше, каким был осенью.

- Но вы прекрасно чувствовали себя всю зиму? А три недели тому назад, когда вы вернулись из деревни, у вас был очень счастливый вид.

- В самом деле? Я этого больше не помню. Ну, это уж и не так быстро делается и со мной ничего особенного не случилось за эти три недели. А теперь довольно, довольно об этом. Итак, я отправляюсь в путь. Когда наступает весна, я иду странствовать, это я всегда делал. И теперь я поступлю, как раньше поступал. Садитесь же, мадам Хенриксен.

- Нет, благодарю вас, мне некогда.

- Вам некогда, да, вы работаете, вы не состарились на десять лет. Я заметил даже, что для вас большое мученье отдыхать по воскресеньям. Милая мадам Хенриксен! Вы и ваша маленькая дочка вяжете чулки на всю семью, вы отдаете внаймы ваши комнаты, вы, как истинная мать, соединяете всю семью. Вы, конечно, не заставите малютку Ловизу двенадцать лет сидеть за школьной скамьей. Нет, потому что иначе вы никогда не увидите ее в течение всей юности, дающей основу всему, и потому что иначе она не будет подражать вам и учиться у вас. Когда-нибудь она выучится иметь ребенка, но она не выучится быть матерью, и когда ей впоследствии придется стать во главе собственного дома и собственной семьи, она не сумеет этого. Она будет знать только «языки» и математику, но это не даст питания ее женской натуре. Это - непрестанная двенадцатилетняя голодовка для ее натуры.

- Простите, что я спрашиваю, но куда вы отправляетесь?

- Я сам не знаю, я просто иду странствовать. Куда я иду? Я сяду на пароход и отправлюсь, куда глаза глядят, а когда я некоторое время проеду на пароходе, я сойду на берег. Если же, сойдя на берег, я осмотрюсь кругом и найду, что я уехал слишком далеко или недостаточно далеко, я снова сяду на пароход. Когда-то я пешком прошел в Швецию, я пришел в Кальмар и посмотрел на Эланд, я нашел, что ушел слишком далеко, и повернул обратно. Никого не интересует, где я, и меньше всего меня самого.

ГЛАВА XXXVI

К чему только не привыкаешь? Привыкаешь и к тому, что проходит еще целых два года.

Опять весна…

В пограничном городке ярмарка, в моем углу все в волнении, на лугу играет музыка, вертится карусель, канатный плясун болтает перед своей палаткой и всевозможные люди толпятся повсюду в городе. Здесь большое стечение народа, через горы пришли также и норвежцы, раздается ржанье лошадей, коровы мычат, торговля идет шибко.

В окне золотых дел мастера, как раз над моим углом, на этих днях появилась серебряная корова, о, прекрасная племенная корова, на которую крестьяне любуются с разинутыми ртами.

- Она слишком хороша для моих гор,- говорит один и смеется.

- Интересно, сколько она стоит?- говорит другой и тоже смеется.

- Хочешь купить ее?

- Нет, в этом году у меня слишком мало корма. Но вот подходит еще один человек, подходит, не торопясь, размеренным шагом и останавливается у окна. Я вижу его спину, у него широкая спина. Он долго стоит и, по-видимому, раздумывает о чем-то, потому что время от времени он почесывает себе бороду. Но вот, помоги ему Бог, он вваливается в лавку. Неужто он собирается купить серебряную корову?

Проходит целая вечность, он все не выходит, что он там делает? Раз уж я стал подкарауливать его, то доведу это дело до конца; я беру свою шляпу, спускаюсь вниз и также останавливаюсь перед окном золотых дел мастера. Я стою вместе с другими и подкарауливаю у дверей.

Наконец-то человек выходит - ну да, это Николай. Это была его спина и его руки, но теперь у него прибавилась борода, и он производит очень выгодное впечатление. Что за неожиданность, столяр Николай здесь!

Мы здороваемся, и он медленно и неловко протягивает мне руку. Мы болтаем, разговор идет вяло, но мы все-таки говорим. Да, конечно, он приехал в некотором роде торговать.

- Уж не заходили ли вы в лавку для того, чтобы купить серебряную корову.

- Конечно, нет. Я ходил в лавку так, из-за пустяков. Да и покупка моя не удалась…

Мало-помалу я узнаю, что он приехал покупать себе лошадь, он решил, наконец, приобрести лошадь. Я узнал также, что он обработал новый луг, а кроме того, я узнаю - спасибо за внимание,- что жена его здорова.

- Да, что я хотел сказать… вы пришли сюда через горы?- спрашивает он.

- Да, зимой, в декабре.

- Если бы я только это знал!

Я объяснил ему, что мне некогда было зайти к нему, я торопился, у меня было дело…

- Ну, конечно,- сказал он.

В общем разговор у нас не налаживался, Николай остался тем же молчаливым человеком, каким был раньше. К тому же у него кое-какие дела в городе, надолго отлучаться из дому ему нельзя, завтра он уже отправляется домой.

- Что же, купили вы себе лошадь?

- М-нет, не купил.

- Так из этого ничего не выйдет?

- Не знаю. Я хочу, чтобы мне скинули половину, двадцать пять крон.

Немного спустя, днем, я опять увидал, что Николай входит в лавку золотых дел мастера. Народу там было очень много.

Теперь у меня мог бы быть хороший попутчик через горы, - подумал я. Теперь весна, а разве я не отправляюсь всегда странствовать весною? И я начинаю укладывать свой мешок.

Николай выходит из лавки с такими же пустыми руками, с какими вошел туда.

Я отворяю окно и спрашиваю, купил ли он лошадь?

- М-нет, он не уступает, тот человек.

- А вы не можете уступить ему?

- Да,- отвечает он нерешительно.- Но у меня не хватает шиллингов.

- Не могу ли я ссудить вам несколько шиллингов? Николай улыбается и качает головой, словно я ему предложил невесть что.

- Спасибо!- сказал он, уходя.

- Куда же вы теперь идете?- спросил я.

- Хочу посмотреть другую лошадь. Она старая и не очень-то хорошая, но…

Уж не слишком ли я интересуюсь лошадью Николая и не навязываюсь ли я ему? Я? Почему? Не понимаю. Он обиделся, что я прошел мимо его дома зимой, и теперь мне надо загладить это, вот и все.

Но, чтобы не упрекать себя ни в чем, я перестаю укладывать свой мешок и принимаю решение не навязываться Николаю в попутчики. Вслед за этим я иду бродить по городу. Кажется, я имею право на это, как и всякий другой.

На улице я встречаю Николая, он ведет под уздцы молодую кобылку.

Мы перекидываемся несколькими словами:

- Купили?

- Да, кончилось тем, что я купил. Тот наконец, сдался,- ответил он с улыбкой.

Мы идем вместе, отводим лошадь в конюшню, задаем ей корму, похлопываем ее.

Это кобыла, ей два с половиной года, она рыжая, грива и хвост у нее почти белые, прелестная дамочка.

Вечером Николай по своему собственному почину приходит в мой угол и начинает болтать о кобыле и о дороге через гору, потом он прощается и направляется к двери.

- Что я хотел сказать,- говорит он вдруг - я не хочу вам навязываться, но теперь вам было бы удобно отправить ваш мешок. Мы были бы уже на месте послезавтра,- прибавляет он.

Неужели же мне еще раз обижать его!

Мы прошли целый день, переночевали в пограничной избушке в горах и снова пошли дальше. Николай всю дорогу нес мой мешок, а, кроме того, свои собственные свертки; когда я предложил ему разделить ношу, он ответил, что это пустяки, что и нести-то нечего. Дело в том, что Николай берег свою рыжую дамочку.

В полдень мы увидели внизу фиорд. Николай останавливается и еще раз необыкновенно нежно гладит кобылу. По мере того, как мы спускаемся, мною все более и более овладевает чувство тоски, какого-то угнетения,- это морской воздух. Николай спрашивает, что со мной, но я отвечаю, что ничего.

Но вот мы у него на дворе; двор чисто подметен, в дверях мы видим спину женщины, которая стоит на коленях и моет пол. Сегодня суббота.

- Тпрру!- говорит Николай излишне громко и останавливается.

Женщина в дверях оборачивается, она седая. Но это она, это фрекен Ингеборг, фру Ингеборг.

- Господи!- говорит она и быстро кончает вытирать пол.

- Да, здесь моют полы хоть куда!- говорит Николай шутливо.- Это ей нравится!- говорит он.

А я-то думал, что столяр Николай никогда не шутит. О, но всю дорогу он был в таком прекрасном настроении духа, он так гордился своей дамой, которую теперь привел домой, и он продолжает похлопывать ее.

Фру Ингеберг встает с колен, юбка у нее мокрая и местами потемнела. Все это мне так нравится, она совсем седая, мне надо некоторое время, чтобы прийти в себя, да и ей надо дать опомниться, а потому я отворачиваюсь.