Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник Страница 36

— Шайка негодяев! — вскричал герцог. — Тори, якобиты, мятежники!{58} Добрая половина их должна получить по заслугам и дрыгать ногами на Тайберне{59}.

С этими словами он отошел и начал обход, заговаривая с каждым из присутствовавших на приеме с любезной развязностью, но, к кому бы он ни обращался, достаточно ему было открыть рот, чтобы все перепутать, забыв, кто его гость и чем он занимается. Он походил на комедианта, которого наняли изображать министра в смешном виде.

Напоследок вошел в комнату весьма благообразный человек; его светлость устремился к нему, заключил его в объятия и, воскликнув «Дорогой мой Ч.!», увел его во внутренние покои — sanctum sanctorum[27] этого политического храма.

— Это мой друг Ч. Т.{60}, — сказал капитан С., — единственный одаренный человек, чего-нибудь стоящий среди теперешних министров. Впрочем, он мог бы не иметь никакого веса, если бы правительство не считало абсолютно необходимым использовать его таланты в различных чрезвычайных обстоятельствах. Что до обычных текущих дел государства, то они идут по привычной колее благодаря клеркам различных учреждений; если бы этого не было, колеса управления остановились бы при постоянной смене министров, из коих каждый еще более невежествен, чем его предшественник. Подумайте только, какая была бы неразбериха, если бы все клерки казначейства, государственных секретарей, военного ведомства и адмиралтейства порешили покинуть свои должности в подражание прославленному инвалиду!{61} Но возвратимся к Ч. Т. Он в самом деле знает больше, чем все министры и вся оппозиция вместе взятые, и умеет говорить, как ангел, о самых разных предметах. Если бы в его характере были твердость или постоянство, он был бы великим человеком. Впрочем, надо сознаться, ему не хватает смелости — в противном случае он никогда не позволил бы запугать себя крупному политическому задире, чей ум он справедливо презирает. Я сам видел, как он боялся сего наглого Гектора, будто ученик своего учителя, хотя сей Гектор, я сильно подозреваю в глубине души, — трус. Но, кроме этого недостатка, у Ч. Т. есть другой, который он слишком плохо скрывает. Его словам доверять нельзя, и нельзя верить его обещаниям. Однако, надо воздать ему должное, он очень любезен и даже доброжелателен, когда чего-нибудь у него добиваешься. Что же до убеждений, то об этом лучше не говорить. Одним словом, он человек с большими дарованиями и оратор весьма занимательный, и часто он блистает даже в ущерб тем министрам, приверженцем которых является. Это доказывает, что он очень неосторожен, и он сам сделал всех министров своими врагами, как бы они этого ни скрывали, и рано или поздно ему придется пожалеть, что он полагался только на самого себя. Я предупреждал его на сей предмет несколько раз, но это все равно, что проповедовать в пустыне. Его тщеславие закусывает удила, одерживая верх над благоразумием.

Я невольно подумал, что и самому капитану пошли бы на пользу такие же советы. Его хвалебная речь, в которой он упомянул, что у Ч. Т. не было ни убеждений, ни искренности, напоминает мне некогда подслушанную мной в Спринг-гарден перепалку между двумя торговками яблоками. Одна из этих фурий, обвиненная другой в вольном поведении, подбоченилась и закричала: «Болтай, сколько тебе угодно, потаскуха! Плевать мне на твой злой язык! Ну что ж, пускай я шлюха и воровка! Что ты еще можешь сказать? Черт побери, что ты еще можешь сказать? Об этом и так все знают. А вот попробуй осмелься только сказать, что у меня нос на лбу!»

Мы не стали ждать возвращения Ч. Т., но, после того как капитан С. рассказал нам обо всех присутствующих, отправились с ним в кофейню и позавтракали чаем и булочками с маслом. Дядюшку столь позабавили анекдоты капитана, что он пригласил его к нам на обед и попотчевал превосходным палтусом, которому тот воздал должное.

Вечер того же дня я провел с несколькими друзьями в кофейне, и один из них рассказал мне немало о капитане С., а когда я передал слышанное мною дядюшке, он выразил сожаление, что завязал такое знакомство, и порешил отказаться от него без всяких церемоний.

Мы стали членами общества поощрения искусств и присутствовали на нескольких оживленных собраниях, которые проведены были с большим здравомыслием. Дядюшка питает большое пристрастие к этому учреждению, которое и в самом деле принесет немалую пользу публике, если только демократические порядки не изменятся в дурную сторону и не приведут к злоупотреблениям. Вы уже знаете об отвращении дядюшки к толпе, которая, по его мнению, враждебна ко всякому, кто выше ее и для которой порядок несносен. Его ненависть к черни усугубляется страхом с той поры, когда он лишился чувств в зале Бата. Этот страх не позволил ему посетить театрик на Хаймаркет и другие увеселительные заведения, куда мне выпала честь сопровождать наших леди.

Старого чудака раздражает мысль, что он не может принимать участие даже в самых светских столичных развлечениях без того, чтобы не смешаться с чернью, ибо чернь вторглась в настоящее время во все ассамблеи, начиная с бала в Сент-Джемском дворце вплоть до жалкого зала для танцев на Ротерхит.

Недавно я видел нашего старого знакомца Дика Айви, которого мы почитали умершим от пьянства, но он не так давно вышел из тюрьмы Флит{62} благодаря памфлету, который он написал против правительства и не без успеха выпустил в свет. Продажа этого сочинения позволила ему появиться в чистом белье, и теперь он занят тем, что охотится за подписчиками на свои поэмы, а что до его штанов, то вид у них еще непрезентабельный.

Дик в самом деле заслуживает поддержки за свою неустрашимость и упорство. Никакая неудача, никакая хула не могут привести его в отчаяние. После нескольких безуспешных попыток подвизаться на стезе поэзии он стал торговцем бренди и, мне кажется, сам поглотил весь свой товар. Потом он вступил в сожительство с молочницей, которая держала погребок на Петти Френс. Но ему не удалось надолго удержать за собой это место, оно занято было капралом второго полка пешей гвардии, который прогнал его в конурку на чердаке. Потом он жил под мостом у Блекфрайерс, откуда прямая дорога во Флит. Раньше он не преуспевал в панегирике и потому теперь обратился к сатире и, кажется, в самом деле обнаруживает талант в сочинении пасквиля. Если он сможет продержаться до открытия парламента и подготовится к новой атаке, он либо очутится у позорного столба, либо получит пенсион; и в том и в другом случае фортуна ему улыбнется.

Тем временем он приобрел некоторый вес у почтенных писателей, а так как я подписался на его сочинения, он на днях сделал мне одолжение, введя в общество сих гениев, но они показались мне весьма церемонными и скрытными. Они боялись друг друга и один другому завидовал, а каждый из них как бы отталкивался от остальных, точно частица пара, пребывающая в атмосфере, которая ею же наэлектризована. Дик, у которого бойкости больше, чем здравомыслия, не раз пробовал оживить беседу; он острил, шутил, сыпал каламбурами, наконец он даже завязал разговор на избитую тему, сравнивая белый стих с рифмованным, и тут-то у профессоров развязались языки; но, вместо того чтобы держаться ближе к делу, они пустились в скучные рассуждения о поэзии древних авторов, а один из них, бывший школьный учитель, изложил все, что он почерпнул о просодии у Диспутера и Радимена{63}.

В конце концов я решился сказать, что не понимаю, как можно разъяснить упомянутый вопрос, ссылаясь на поэзию древних авторов, которым были совершенно неведомы белые и рифмованные стихи, ибо их стихи измерялись долготой, тогда как наши измеряются количеством слогов. Это мое замечание как будто обидело педанта, каковой немедленно окутал себя облаком греческих и латинских цитат, которое никто не попытался разогнать. Вслед за этим какие-то нелепые замечания и комментарии слились в неясный гул, и в общем я никогда в своей жизни не проводил более скучного вечера. Впрочем, среди них несомненно были люди ученые, умные и не лишенные способностей. Но так как они боятся задевать друг друга, каждому из них следовало бы приносить с собой собственную мишень или точильный камень для забавы всей компании. Дядюшка говорит, что у него нет ни малейшего желания быть в обществе более чем одного умника. Один умник, подобно свиной ножке в супе, придает ему вкус и аромат, но несколько умников могут только испортить похлебку.

А теперь я опасаюсь, что предложил вам неудобоваримое месиво, лишенное всякого аромата, за которое можете поблагодарить вашего друга и слугу

Дж. Мелфорда.

Лондон, 5 июня

Доктору Льюису

Любезный Льюис!

Ваша басня о свинье и обезьяне, как говорят итальянцы, ben trovata [28]. Но я не буду пересказывать ее моему аптекарю, гордому, весьма обидчивому шотландцу, который, может быть, уже имеет в кармане докторский диплом. Истый шотландец всегда имеет две тетивы на луке, он, так сказать, in utrumgue paratus[29]. Однако же не подлежит сомнению, что я не избег слабительного, но благодаря сему слабительному мне удалось избежать более худшего — может быть, сильного приступа подагры или ревматизма, ибо я начал терять охоту к пище, а в животе у меня начало бурчать, а сие не обещало мне ничего доброго. Как бы то ни было, но я не могу избавиться от этих напоминаний, предостерегающих меня, что мне следует бежать из сего средоточия заразы.