Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров Страница 36

     – Неужели в тюрьму посадите?

     – Я сказал, что не готов  делиться с вами моими соображениями по этому поводу, но  уж коль скоро  мы зашли  с вами достаточно  далеко в  обсуждении дела,  я  поделюсь.  На  ваш  вопрос,  мистер  Вустер,  я  могу   дать  лишь утвердительный ответ.

     Гробовое молчание. Он по-прежнему стучал концом  ручки по указательному пальцу,  а я,  если  память мне не  изменяет,  принялся поправлять  галстук. Расстроился я ужасно. Бедняга Пинкер, его вот-вот заключат в темницу, ведь я его  друг,  меня  кровно  волнует  его  судьба,  его  карьера,  как  тут  не волноваться. Ничто так не  мешает  продвижению священника вверх на избранном им поприще, как отбывание срока в каталажке. Бассет положил ручку.

     – Ну-с,  мистер Вустер, вы,  кажется, хотели поведать мне, что привело вас сюда?

     Я слегка вздрогнул. Не подумайте, что я забыл о миссии,  которую явился выполнить, просто все  эти малоприятные разговоры отодвинули ее на периферию сознания, и столь грубое напоминание о ней немного травмировало меня.

     Я  понимал,  что,  прежде  чем   приступить   к   главному,   необходим предварительный обмен  репликами.  Если  отношения между двумя собеседниками натянутые, не может один просто брякнуть другому, что хочет жениться  на его племяннице. Конечно, если он обладает чувством такта, а Вустеры своим тактом всегда славились.

     – Ах да, конечно. Спасибо, что напомнили.

     – Не за что.

     – Мне просто захотелось заглянуть к вам и поболтать.

     – Понятно.

     Теперь нужно было деликатно подойти к теме, и я этот подход нашел.

     – Скажите, мистер Уоткин, вы  когда-нибудь  задумываетесь  о любви? – Это я положил  первый мяч,  удар по  которому,  как я  надеялся, приведет  к доверительному разговору.

     – Простите, о чем?

     – О любви. Вам доводилось размышлять об этом предмете?

     – Вы что же, пришли ко мне болтать о любви?

     – Да,  именно  о  ней.  Не  знаю,  заметили  ли  вы  одну удивительную особенность – она  буквально  окружает нас. От нее  никуда  не скрыться. От любви то  есть. Куда  ни повернись, она тут как  тут, переполняет все живое. Совершенно поразительно. Возьмите, к примеру, тритонов.

     – Мистер Вустер, вам, кажется, нехорошо?

     – Нет,  благодарю вас, я отлично себя чувствую. О чем бишь я? Ах да, о тритонах. Вы  не поверите, но Гасси Финк-Ноттл рассказывал  мне, что в сезон спаривания  они  влюбляются как безумные. Выстраиваются в  ряд  и  буквально часами машут хвостом  перед своими избранницами.  Так же и  морские  звезды. Подводные черви от них не отстают.

     – Мистер Вустер...

     – И  даже, как утверждает Гасси,  ленточные водоросли. Вы  удивлены? Я тоже удивился. Но он уверяет, что это истинная правда. Убей меня Бог, если я смогу вам объяснить,  на  что надеется  влюбленная  морская водоросль, но  в полнолуние она  явственно слышит зов любви и откликается  на него всем своим существом.  Наверно,  ее  вдохновляет  мечта, что ею будут  восхищаться  все остальные  морские  водоросли, которые, несомненно, испытывают на себе  чары полнолуния.  Как бы  там ни  было,  я хочу  сказать, что  луна сейчас  почти полная, и уж если она оказывает такое влияние на ленточные  водоросли, можно ли обвинять человека – например, меня, – что он тоже не устоял?

     – Боюсь...

     – Неужели у кого-то повернется  язык?  – решительно наступал я и  для убедительности добавил: – Ответьте по совести.

     Но в его глазах не зажегся ответный блеск понимания. Он смотрел на меня все тем же тупым взглядом – будто он баран, а я новые ворота.

     – Боюсь, мистер Вустер, вы сочтете мой ум недостаточно острым, но я не могу взять в толк, о чем вы ведете речь, хоть убей.

     Вот теперь  настало время нанести ему сокрушительный удар,  и я вдруг с радостью обнаружил, что той трусливой дрожи, которая начала бить меня  еще в спальне Стиффи,  нет и в помине. Не  скажу, чтоб  я обрел прежнюю  галантную развязность  в  обхождении  и   сумел   в  случае  необходимости  с  должным высокомерием  сбить  щелчком  пылинку  с  драгоценного  кружева  брабантской манжеты, однако чувствовал себя вполне спокойно и уверенно.

     Мое волнение улеглось, потому что я знал: через минуту-другую я подложу под старого хрыча динамитную  шашку, и он усвоит урок, что жизнь  состоит не из одних только сплошных удовольствий. Если мировой судья содрал с  вас пять фунтов   в   наказание   за   безобидную  мальчишескую  шалость,   хотя   по справедливости было бы вполне  довольно  погрозить вам пальцем и укоризненно покачать головой, приятно думать, что сейчас он начнет извиваться, как угорь на горячей сковородке.

     – Я веду речь о себе и о Стиффи.

     – О Стиффи?

     – Да, о Стефани.

     – О Стефани? Вы имеете в виду мою племянницу?

     – Совершенно  верно,  вашу  племянницу.  Сэр  Уоткин,  –   произнес я подобающим в столь торжественных обстоятельствах тоном,  –  сэр  Уоткин,  я имею честь просить руки вашей племянницы.

     – Вы... как вы сказали?!

     – Я имею честь просить у вас руки вашей племянницы.

     – Ничего не понимаю.

     – Что ж тут понимать? Я хочу жениться на Стиффи. Она хочет выйти замуж за меня. Теперь уразумели? Вспомните о ленточных водорослях.

     Никому бы и  в голову не пришло, что я охочусь за ее деньгами, – у нее их просто  не было.  После слов "прошу руки вашей  племянницы" он вылетел из кресла  как фазан  из  кустов.  Сейчас  он снова  в него  опустился  и начал обмахиваться ручкой. Казалось, он постарел лет на десять.

     – Она хочет выйти за вас замуж?

     – В общем, да.

     – Но я даже не знал, что вы знакомы.

     – О,  знакомы мы  давно. Сколько  раз  мы, если можно так  выразиться, прогуливались под сенью струй. Ещё бы мне не знать Стиффи.  Ну  как же, если бы я не был с ней знаком, разве я захотел бы на ней жениться, посудите сами.

     Он, видимо, согласился,  что это резонно.  Умолк, сидел не  шевелясь  и тихо постанывал. Я снова вспомнил о правилах хорошего тона.

     – Вы не  потеряете племянницу, сэр  Уоткин. Напротив, у  вас  появится племянник.

     – На кой он мне черт, этот племянник?

     Чего и следовало ожидать.

     Он встал  и, беспрестанно повторяя: "О Боже мой,  Боже мой!", подошел к камину и неверной рукой  нажал кнопку звонка. Потом вернулся к столу,  сел и сжал голову руками. Появился дворецкий.

     – Баттерфилд, –  обратился  к  нему сэр  Уоткин  хриплым шепотом,  – найдите мисс Стефани и скажите, что я хочу поговорить с ней.

     Наступила  сценическая  пауза,  но  не  такая  длинная, как можно  было ожидать. Стиффи появилась минуту спустя, не  больше.  Думаю,  она  пряталась где-то  поблизости,  с  нетерпением  ожидая  приглашения.  Впорхнула  к  нам веселая, счастливая.

     – Вы хотели видеть меня, дядя Уоткин? Ах, Берти, добрый вечер.

     – Добрый вечер.

     – Я  не  знала, что вы  здесь.  Обсуждали с дядей Уоткином  что-нибудь интересное?

     Старик  Бассет вышел  из  ступора, в котором  пребывал,  и издал  звук, напоминающий предсмертное кряканье утки.

     – "Интересное" –  не то  слово. –  Он  провел языком  по бледным  до синевы губам. – Мистер Вустер только что  объявил  мне, что хочет на тебе  жениться.

     Должен признать, эта барышня превосходно сыграла свою роль. Она с изумлением посмотрела на него. Потом с таким же изумлением посмотрела на меня. Стиснула руки. По-моему, даже покраснела.

     – Берти, неужели!

     Старик Бассет сломал ручку пополам. Я все ждал, когда это произойдет.

     – Ах, Берти, я так польщена.

     – Польщена? – Я уловил в  ее голосе нотку недоверия. – Ты сказала – "польщена"?

     – Ну конечно, ведь это  величайший  комплимент,  который мужчина может сказать  женщине.  Все  великие  умы  так  считают.  Я  бесконечно  горда  и благодарна... Но, Берти, дорогой, прошу вас, не сердитесь на меня.  Увы, это невозможно.

     Я всегда считал,  что лишь чудодейственные эликсиры Дживса способны так лихо извлекать  нас из глубин небытия, но слова  Стиффи возвратили Бассета к жизни  еще быстрее.  Только  что перед нами  был  сломленный жизнью  дряхлый старик, он весь сник, съежился, скукожился в кресле,  казалось, никакая сила его  не поднимет.  И  вдруг вскочил, глаза  засверкали,  на губах  появилась улыбка. В сердце ожила надежда.

     – Невозможно? Ты что, не хочешь за него замуж?

     – Нет.

     – Но он сказал, что хочешь.

     – Наверное, он  говорил  о  ком-то другом.  Нет,  Берти, дорогой.  Это невозможно. Понимаете, я люблю другого.

     Старик Бассет так и дернулся.

     – Другого? Кого же?

     – Самого необыкновенного человека в мире.