Марк Твен - Письма с Земли Страница 37

«Поддержи миссионеров в их трудах, самых благородных трудах, доверенных человеку, дабы воссиял свет во всех пределах языческих земель, еще корящих нас ныне своим духовным мраком». Самочинная молитва, протащенная во время заседания Американского миссионерского совета. Получена почти за 12 часов до тайного моления сердца за No 7. Наш отдел миссионерами не интересуется и не имеет никаких деловых связей с Американским миссионерским советом. Мы были бы рады удовлетворить одну из этих молитв, но обе удовлетворить не можем. Рекомендуем взять назад вознесенную на заседании.

В двадцатый раз обращаем ваше внимание на нежелательность повторения замечания, приложенного к No 8. Шутки, особенно избитые, в молитвах неуместны.

Из 464 отдельных просьб, содержавшихся в ваших публичных молитвах помимо рассмотренных выше, мы удовлетворяем две, отказывая в остальных. Удовлетворяются следующие просьбы: 1) «да будут тучи свершать свое предназначение, 2) а солнце – свое». Собственно, таково и было божественное предначертание, но вам, вероятно, будет лестно узнать, что вы ничем ему не воспрепятствовали. Из 462 отдельных просьб, в которых вам отказано, 61 была произнесена в воскресной школе. В этой связи мне приходится еще раз напомнить вам, что мы не удовлетворяем молитв, возносимых в воскресной школе христианами, использующими свою религию и подпадающими под рубрику, именуемую в нашем отделе «типом Джона Ванемейкера». Мы проводим их по графе «слова» и учитываем, исходя из количества слов, произносимых за определенную единицу времени; зачетный минимум – 3000 слов за четверть минуты. Эксперты воскресных школ обычно без труда выбивают 4200 из 5000 возможных, что приравнивается к двум псалмам и букету, посланным молодой девицей в камеру убийцы в утро казни. Оставшиеся 401 просьба пошли на ветер. Мы сваливаем их в кучу и изготовляем из них противные ветра, чтобы задерживать корабли недостойных людей, но на один порядочный ветер требуется столько этого сырья, что оплачивать его мы не в состоянии.

Теперь я хотел бы добавить несколько слов от себя лично.

Когда люди определенного типа свершают доброе деяние, мы оцениваем его в тысячу раз выше, чем то же деяние, но совершенное хорошим человеком, – принимая во внимание огромные усилия, которых оно стоило. В этом отношении вы стоите гораздо выше своей категории из-за ряда самопожертвований, которые намного превосходили все, чего мы могли от вас ожидать. Много лет назад, когда ваш капитал исчислялся всего ста тысячами долларов и вы послали два доллара своей родственнице, обедневшей вдове, обратившейся к вам за помощью, многие здесь на небесах утверждали, что этого не может быть, а другие придерживались мнения, что деньги были фальшивыми. Ваша репутация сильно укрепилась после того, как была доказана необоснованность этих подозрений. Года два спустя, когда в ответ на новую просьбу вы послали бедняжке четыре доллара, этому поверили сразу, и долгое время только и разговору было, что об этом событии. Два года спустя, когда умер младший сын вдовы, вы послали шесть долларов, и это деяние окончательно покрыло вас славой. На небесах только и слышно было: «Каков Эбнер-то, а?» Ибо к этому времени вас уже ласково называли здесь «Эбнер». Каждые два-три года вы увеличивали сумму ваших пожертвований на церковь, и ваше имя не сходило с наших уст и согревало наши сердца. Все небеса следят за вами, когда вы по воскресеньям в роскошной карете отправляетесь в церковь; и когда ваша рука опускает пожертвование на тарелку, радостный крик достигает даже багровых стен далекой геенны: «Еще пять центов от Эбнера!»

Но все это не идет ни в какое сравнение с вашим последним благодеянием, когда вдова несколько дней назад прислала вам письмо, сообщая, что может получить место учительницы в отдаленном поселке, но что для поездки туда с двумя оставшимися в живых детьми ей необходимы пятьдесят долларов; и вы, подсчитав чистую прибыль, которую принесли вам за последний месяц ваши три шахты, – 22 230 долларов – и прибавив к этой цифре 45 000 долларов, которые вы рассчитываете получить в этом месяце (хотя вернее было бы поставить 50000), взяли перо и чековую книжку и послали ей чек на целых пятнадцать долларов! Да будет над тобой вечное благословение небес, о великодушное сердце! В обители блаженных все до единого проливали слезы умиления, и, пока все ликовали, жали друг другу руки и обнимались, с сияющего престола раздалось громовое повеление: поскольку деяние это затмевает все известные в истории самопожертвования людей и ангелов, да будет оно занесено на отдельную чистую страницу. Ибо рядом с тягчайшими усилиями, которых оно вам стоило, в ничто превращается мужество десяти тысяч мучеников, взошедших на пылающие костры; и все сказали: «Несомненно, жизнь, приносимая в жертву благородным человеком – десятью тысячами благородных людей, – пустяк в сравнении с пятнадцатью долларами, которые выпустил из своих лап подлейший скаред, какого только видел свет».

Что правда – то правда. Авраам, рыдая, вытряхнул все прежнее содержимое своего лона и вывесил на нем красноречивейший плакатик: «Права заявлены», а Петр, рыдая, сказал: «Мы встретим его факельным шествием!» Клики восторга загремели на небесах, и все здесь возликовали, узнав, что вам суждено попасть сюда. И ад тоже возликовал.

(Подпись) Ангел-регистратор (печать).

ВОЕННАЯ МОЛИТВА[48]

То было время величайшего волнения и подъема. Вся страна рвалась в бой – шла война, в груди всех и каждого горел священный огонь патриотизма; гремели барабаны, играли оркестры, палили игрушечные пистолеты, пучки ракет со свистом в треском взлетали в воздух; куда ни глянь – вдоль теряющихся вдали крыш и балконов сверкала на солнце зыбкая чаща флагов; каждый день юные добровольцы, веселые и такие красивые в своих новых мундирах, маршировали по широкому проспекту, а их отцы, матери, сестры и невесты срывающимися от счастья голосами приветствовали их на пути; каждый вечер густые толпы народа затаив дыхание внимали какому-нибудь патриоту-оратору, чья речь задевала самые сокровенные струны их души, и то и дело прерывали ее бурей аплодисментов, в то время как слезы текли у них по щекам; в церквах священники убеждали народ верой и правдой служить отечеству и так пылко и красноречиво молили бога войны ниспослать нам помощь в правом деле, что среди слушателей не нашлось бы ни одного, который не был бы растроган до слез. Это было поистине славное, удивительное время, и те немногие опрометчивые люди, которые отваживались неодобрительно отозваться о войне и усомниться в ее справедливости, тотчас получали столь суровую и гневную отповедь, что ради собственной безопасности почитали за благо убраться с глаз долой и помалкивать.

Настало воскресенье – на следующий день войска выступали на фронт; церковь с утра была набита до отказа, здесь же находились и добровольцы, чьи юные лица горели в предвкушении ратных подвигов; мысленно они уже были там – вот они наступают, упорно, все быстрее и решительнее, стремительный натиск, блеск сабель, враг бежит, паника, пороховой дым, яростное преследование, капитуляция! – и вот они снова дома: вернулись с войны закаленные в боях герои, долгожданные и обожаемые в золотом сиянии победы! С добровольцами сидели рядом их близкие, гордые и счастливые, вызывая зависть друзей и соседей, не имевших братьев и сыновей, которых они могли бы послать на поле брани добыть отчизне победу или же пасть смертью храбрых. Служба шла своим чередом: священник прочел военную главу из Ветхого завета, потом первую молитву; загудел орган, сотрясая здание; молящиеся поднялись в едином порыве, с бьющимся сердцем и блестящими глазами, и в церкви зазвучал могучий призыв:

Господи, грозно на землю взирающий, Молнии, громы послушны тебе!

Затем последовала «долгая» молитва. Никто не мог бы припомнить ничего равного ей по страстности и проникновенности чувства и по красоте изложения. Просили в ней больше всего о том, чтобы всеблагой и милосердный отец наш оберегал наших доблестных молодых воинов, был бы им помощью, опорой и поддержкой в их подвигах во имя отчизны; чтобы он благословлял их и охранял в день битвы и в час опасности, держал их в своей деснице, дал им силу и уверенность и сделал непобедимыми в кровавых схватках; чтобы помог он им сокрушить врага, даровал им, их оружию и стране вечный почет и славу…

В эту минуту в церковь вошел какой-то пожилой незнакомец и неторопливо, бесшумной поступью направился по главному проходу к алтарю. Глаза его были устремлены на священника, высокую фигуру облекала одежда, доходившая до пят, и седые волосы пышною гривой падали на плечи, обрамляя изборожденное морщинами лицо, неестественно, даже мертвенно-бледное. Все с недоумением смотрели на него, а он, молча пройдя между скамей, поднялся на кафедру и выжидающе стал рядом со священником. Смежив веки и не догадываясь о присутствии незнакомца, священник продолжал читать свою волнующую молитву и закончил ее страстным призывом: «Благослови наше воинство, даруй нам победу, господи боже наш, отец и защитник земли нашей и оружия!»