Исроэл-Иешуа Зингер - Чужак Страница 37

— Знаешь, Бетти, я купил ферму, — сказал он так спокойно, будто купил какую-то домашнюю ерунду.

Хотя Бетти знала, что ее муж далек от того, чтобы разыгрывать ее, она все-таки рассмеялась над его неожиданной шуткой.

— Лишь бы не Вильямсбургский мост, — отшутилась она, разрезая сочный помидор на тарелке.

Но Шолем не шутил, он говорил серьезно.

— Это в Оуквиле, — продолжал он спокойно, — к тому же задешево. Сегодня, с Божьей помощью, закончил…

Бетти увидела, что муж не шутит, и застыла, не в силах выпустить ни помидор из левой руки, ни нож — из правой.

— Мамочка! — принялась она звать в испуге, хотя мать жила через улицу и не могла ее слышать. — Мамочка!

Маленькая Люси с трудом вытащила у матери из руки зажатый нож. Бетти бросилась на кровать, как в тот раз, когда она обнаружила, что беременна вторым ребенком в девятнадцать лет. Зарыв голову в подушки, она оплакивала свои разбитые надежды, свой ланчонет, электрические лампы, веселых клиентов, кассовый аппарат и все прочее, что уже было у нее в руках и вдруг испарилось.

— Боже, почему я так несчастна? — вопрошала она в своем женском горе. — Почему? Почему?

Люси утешала ее, целовала, ласкала. Но Бетти не давала себя успокоить. Она совсем залилась слезами, когда Бен, ее сын, встал на сторону отца, против нее, матери.

— Stop it, та![178] — закричал на нее Бен, не терпевший женских слез, решительно и с угрозой, необычной для его юных лет. — Прекрати, говорю!

Сразу же после этого он подошел к отцу и товарищески похлопал его по плечу.

— Ты правильно сделал, папа, — похвалил его Бен, — и я поеду с тобой.

С этого дня в семье Мельников начался большой раздор. Она разделилась пополам: с одной стороны, в горном захолустье были Шолем с сыном Беном; с другой стороны, в Вильямсбурге — Бетти с дочерью Люси. Сколько бы Шолем ни пытался воссоединить свою семью на землях Оуквиля, он ничего не мог добиться. Каждая новая встреча с Бетти заканчивалась очередным разрывом и ссорой.

Хотя мнение мистера Феферминца, переплетчика, не имело почти никакого веса в его доме ни в глазах жены Гени, ни даже в глазах дочерей, он тем не менее не переставал говорить, подкрепляя свои речи стихами из Писания, и настаивать на том, что не дело разрушать семью, что грех отрывать мужа от жены, брата от сестры.

— Геня, Бог плачет над такими вещами, — упорствовал мистер Феферминц.

Геня, как всегда, не хотела слушать проповеди мужа, которые в ее глазах выглядели отсталыми и «зелеными», и посылала мистера Феферминца в его маленькую синагогу. Но мистер Феферминц пропускал отповедь жены мимо ушей и продолжал стоять на своем. Каждый раз, когда дочери заходили к родителям, он снова и снова говорил, умолял, приводил примеры из книг и наседал на дочерей, чтобы те вмешались и помирили мужа с женой, чтобы дело не дошло, не дай Бог, до развода. Геня, желая защитить свою бейби, на глазах у собственного мужа и дочерей украла добрых пять лет из Беттиного возраста, чтобы показать, какую удачную партию может составить ее дочь, как только она избавится от своего гринхорна.

— Ничего, женщина в тридцать лет еще найдет приличного мужа, — утверждала она, — она будет нарасхват.

— Тридцать или тридцать пять, — намекал мистер Феферминц на полдесятка похищенных лет, — но мать двух взрослых детей — это не девушка на выданье. Она разобьет жизнь себе, своему мужу и детям.

На исходе субботы он даже стал наведываться к своим американским зятьям и внушать им, что они должны вмешаться в эту ситуацию. Чтобы избавиться от стариковских визитов, проповедей и попреков, зятья, опытные бизнеслайт, переговорили со своим женам о том, что the old man[179] прав и Бетти должна поехать к своему мужу. Как настоящие бизнеслайт, они держали в голове и то, что для них будет выгодней, если у их бедной свояченицы появится кормилец и она перестанет сидеть на шее у богатых родственников. Геня не решилась перечить своим преуспевающим зятьям и уступила. После долгих уламываний, споров и возражений мистер Феферминц довел дело до переговоров между дочерью и зятем.

В одно прекрасное воскресное утро, когда весеннее солнце немного раньше обычного припекло бруклинские стены и мостовые, зятья вывели свои машины, усадили в них жен и Бетти, тестя и тещу и отправились все вместе в горы, чтобы наконец самим поглядеть на ферму Шолема Мельника и помирить мужа с женой.

Как все городские жители, Беттины зятья с большим удовольствием восприняли те несколько часов деревенской жизни, которая была для них отдыхом от городской толчеи и грохота. Мистер Феферминц изо всех сил шумно и с наслаждением втягивал носом резкий горный воздух.

— Вы хоть чувствуете этот золотой воздух? — спрашивал он с энтузиазмом, чтобы отвлечь жену и дочерей, которые кривились, увидев царившее на ферме запустение. — Возвращаешься к жизни.

— Папа прав, — поддерживали его зятья, бизнес-лайт, в которых проснулась мальчишеская тяга к свободе, проделкам и беззаботности.

Взбодрившись и разыгравшись, они даже стали по-семейному, запанибрата хлопать по плечу свояка, на которого в городе и не глядели.

— Кажется, «зеленый» умнее нас, американцев, — заявили они, — он живет здесь спокойнее, чем мы в городе.

Шолем стеснялся, как юный жених, который не знает, как ему помириться со своей рассердившейся невестой, и в замешательстве соскабливал пятна со своего оверолса.

— Тут еще много работы, — говорил он, — но если постараться, то со временем можно будет заработать на хлеб с маслом. Только моргедж нужно выплатить.

Зятья закивали сигарами в сторону своих жен в знак того, что «зеленый» говорит дело. Геня молчала из почтения к зятьям, Бетти все еще бунтовала и хмурилась. Но тут одному из зятьев, тому, что был старше и богаче всех, пришла в голову практичная мысль. Как опытный бизнесмен, который повсюду чует деньги, он и здесь почувствовал выгоду.

— Бетти, я бы на твоем месте устроил тут что-то вроде летнего отеля, — подпустил он идею вместе с густым облаком сигарного дыма, — разве я не прав, Бетти?

И не успели еще остальные бойс, зятья, подтвердить его правоту, как он потащил всех мимо пустовавших построек фермы, словно это была его собственность, показывая, где можно выгородить комнаты, где следовало бы достроить, пристроить, подправить. Воодушевленный своей удачной затеей, он, самый старший и самый богатый из зятьев, начал даже демонстрировать широту своей натуры.

— Чтоб я так жил, как здесь можно делать деньги, — провозгласил он, — а если потребуется подставить плечо, не беспокойся, Бетеле, ты можешь положиться на каждого из нас. Разве не так, бойс?

Бойс закивали в ответ на выступление самого старшего и самого богатого зятя.

Беттины глаза загорелись впервые за все время. Это были уже не стряпанье и уборка на заброшенной ферме, а бизнес, где нужно постоянно иметь дело с людьми, с новыми гостями, веселый бизнес, полный жизни, света и движения. Это было уже почти как в Вильямсбурге, почти как ланчонет на углу улицы, заведение, к которому ее сердце тянулось годами. Щолем молчал, обеспокоенный речью свояка. Мистер Феферминц одной рукой взял грубую, натруженную руку своего зятя, другой рукой — пухлую ручку своей дочери и соединил их.

— На счастье и на долгие годы, — торжественно пожелал он, как желают жениху и невесте во время помолвки.

Все сестры расцеловались с матерью и Бетти.

— Мазл-тов! — по-еврейски пожелали зятья, которым уже хотелось спуститься к машинам, чтобы уехать с фермы: она приелась им через пару часов и их неудержимо потянуло в город.

Никто из них и слышать не хотел о том, чтобы взять Бетти к себе в машину, все они настаивали на том, чтобы она переночевала на ферме. Прощаясь, зятья отпускали сальные шуточки насчет помирившейся парочки, как это делается, когда прощаются с молодоженами перед первой брачной ночью. Жены громко смеялись мужниным скабрезностям. Шолем Мельник краснел, как жених.

На той же неделе Бетти прочно обосновалась на ферме мужа, перевезла все свои вещи, все наряды, посуду, все цацки и безделушки, скопленные годами. Вместе с ней на ферму переехала суета.

Прежде всего, Бетти в первые же дни впрягла мужчин, и Шолема и Бена, в большую домашнюю уборку. Она провела настоящую генеральную уборку, прежде чем согласилась доверить деревенскому дому самое себя, Люси и их вещи. Вместо того чтобы заниматься фермой, Шолем мыл стены, мел полы, протирал окна. Бен без остановки перетаскивал вещи из комнаты в комнату. Бетти никак не могла решить, как их расставить, как получше украсить комнаты вазочками, занавесками, статуэтками, ковриками и подушечками. Куда бы она ни поставила какую-нибудь вещь, ей казалось, что в другом углу она будет больше к месту, будет смотреться красивее.