Хербьерг Вассму - Сто лет Страница 37

— Неужели ты не знаешь? Тебя зовут Турстейн!

Луисе я зову тетя Висе. Она читает мне вслух книжки и комиксы. Рассказы из журналов и "Лофотпостен". Я единственный ребенок в доме. Дядя Сверре не женат, а тетя Висе не замужем. Дедушки у меня уже нет. У него в пальце получилось заражение крови. Тетя Висе говорит, что дедушка умер из-за своего упрямства — не пожелал идти к немцам за лекарством. Поэтому бабушка Ольга теперь вдова, как и бабушка Элида, правда, бабушка Элида вдова уже второй раз. Можно сказать, что она к этому привыкла. Я вспоминаю всех родных и знакомых, но среди них нет никого такого же упрямого, как этот дедушка.

Мы ходим на кладбище и убираем его могилу. Приведя все в порядок, бабушка садится перед могилой на корточки и вздыхает.

— Тебе нравится, как мы все пропололи, Ханссен? — спрашивает она у дедушки и поглаживает его между цветами.

Потом вытирает глаза и снова вздыхает.

— Ему нравится? — спрашиваю я шепотом.

— Да, он очень доволен нами обеими, — уверенно отвечает бабушка.

— А есть кто-нибудь, кем он недоволен?

— Ты похожа на своего отца, тот тоже любил задавать вопросы.

— Нет, не похожа, — возражаю я.

Бабушка смотрит на меня, глаза у нее карие.

— Твой отец тоже был странным ребенком.

— Я не странная!

Бабушка Ольга вытирает о траву испачканные землей руки.

— Нет ничего плохого, если ребенок похож на своего отца. Он был такой выдумщик. Его все любили!

У маляра Ханссена на стене висит скрипка, на которой никто не играет. А еще он написал те почти черные картины, что висят в гостиной. На одной изображена буря, на другой — парусники. Если не считать того, что тетя Висе говорит о дедушкином упрямстве, она никогда никого не осуждает. Если кто-нибудь говорит, что кого-то не любит, она как-то странно затихает. И слова остаются витать вокруг того, кто их произнес. Тогда хорошо видно, что он со своими словами остался в одиночестве.

Каждый вечер, кроме воскресенья, тетя Висе моет телеграф. Вообще-то это работа бабушки Ольги. Потому что тете Висе и без того каждый месяц платят немного денег за то, что в ранней юности у нее была чахотка, и теперь ей нельзя делать тяжелую работу. Но об этом говорить нельзя. Иногда они моют его вместе, чтобы поскорее кончить работу или просто помочь друг другу.

Вернувшись оттуда, тетя Висе наливает воды в белый эмалированный таз. Он стоит на зеленой подставке в сенях около двери, ведущей в кухню. Она спускает передник и моет лицо, шею и плечи. Потом мочит тряпку, отжимает ее и трет ею между грудями и под мышками. Йордис, моя мама, называет ее роскошной статной дамой. Тетя Висе высокая, а бабушка Ольга низенькая. Бабушка всегда держит спину прямой. А тетя Висе как будто пытается спрятаться за поднятыми плечами. У них у обеих золотистая кожа и темные волосы.

На чердаке стоит сундук, ключ от которого есть только у тети Висе. В нем полно всяких таинственных вещей. Она собирала их, когда думала, что выйдет замуж и у нее будут дети. Однажды, когда мы в лесу рассматривали муравейник, я спросила у нее про этот сундук. Она говорит, что когда-нибудь у нее будет свой маленький домик. Сундук зеленый, и такими же зелеными будут и шкафчики на кухне. Как зеленые яблоки. Она говорит, что навязала зеленых прихваток для кастрюль и нашила зеленых полотенец. Или с зелеными полосками. Они лежат в ее сундуке.

Я все время спрашиваю: а что еще? И она отвечает. Перечисляет все, что там лежит. Иногда я даже не понимаю, что это такое.

— А можно мне посмотреть на это? — спрашиваю я.

Она задумывается, а потом говорит: может быть. Этим словам доверять нельзя. Но когда бабушке Ольге и Сверре пришлось пойти на чьи-то похороны, тетя Висе открывает сундук и показывает мне его содержимое. В сундуке пахнет нафталином и чем-то еще. Как цветами. Все, о чем мне говорила тетя Висе, лежит в сундуке. Однако, когда я это увидела, оно оказалось как будто меньше. Все аккуратно сложено, но слегка пожелтело. Простыни со связанными крючком кружевами. Гладкие и блестящие. Чашки и стеклянные вазочки. Новенький кофейник. Украшения и швейные принадлежности. Две книги с дарственной надписью "Фрекен Луисе Эндресен". Шепотом она говорит мне, что эти книги написаны писателем Кнутом Гамсуном. По ним не видно, чтобы их читали.

— Почитаешь их мне вслух? — спрашиваю я.

— Возможно. Когда ты станешь постарше. Но брать их вниз нельзя.

— Почему?

— Их нужно было сжечь. Это позорные книги.

— Как это — позорные?

— Их объявили позорными после войны. Теперь нельзя держать в доме его книги. Говорят, что Гамсун был нацист, — шепчет она.

— Это опасно? — Я тоже перехожу на шепот.

— Это позорно! Но когда живешь там же, где жил он, и говоришь с теми же людьми, уже не так-то легко сжечь его книги. Он с женой и детьми жили в том большом доме, что стоит у подножья холма по дороге на Хауген.

— Ты его знала?

— Нет, его никто не знал. Он только писал книги. Но его жена подарила мне эти две книжки, когда я помогала ей с детьми.

Неожиданно тетя Висе начинает плакать. Я хочу спросить, почему она плачет. Но не знаю, как о таком спрашивают.

— Да-да, вот как бывает в жизни, — говорит она и сморкается.

Я нарисовала рыбку и повесила ее на стене в гостиной. Под синей полкой с красными, похожими на цветы завитушками. Сверре выпилил их лобзиком. Он говорит, что моя рыбка такая же красивая, как его полка. Но, по-моему, он надо мной смеется. На полке стоит маленький домик с двумя дверцами. В хорошую погоду из одной дверцы выходят двое детей, а если идет дождь, из другой дверцы появляется старая женщина. Такой у них порядок. Там есть еще один человек, но он стоит возле домика и не двигается ни в какую погоду. А еще есть лесенка, курица и оленья голова с рогами. Сверре говорит, что этот домик не игрушка.

Однажды бабушке Ольге сообщили по телефону, что за мной должны приехать Йордис и Ханс. Их пароход называется "Тьотта", он причалит в Престеиде. Тетя Висе рассматривает красную сыпь, которая неожиданно появилась у меня на животе и на шее. Кожа горит и чешется.

— Крапивница, — говорит Сверре, ему меня жалко.

Бабушка Ольга считает, что в этом виновата тетя Висе — это она разрешает мне есть все подряд. Щавель, зеленый лук, фиалки — что угодно. Я чешусь и заявляю, что с тетей Висе так разговаривать нельзя.

— Ты можешь пойти с нами на пристань, — говорит Сверре.

Я почему-то лягаю ногой ящик для дров.

— Обычно ты этого не делаешь, — замечает тетя Висе.

Мне становится стыдно, и я сажусь под лестницу, что ведет на второй этаж, там стоит маленький стульчик.

До того как маляр Ханссен умер, он сделал этот стульчик для девочки, которую звали Гудрун. Она уже большая и живет в Швеции.

Сверре встречает Йордис и Ханса со своим велосипедом. В чердачное окно я вижу, как они возвращаются, на руле велосипеда с двух сторон висит по чемодану. Я сижу под лестницей. Теперь стульчик как будто мой.

Йордис входит в дом и зовет меня. Она садится передо мной на корточки, и мы становимся примерно одного роста. Йордис красивая, добрая, и от нее хорошо пахнет. Потом мы с нею идем в столовую к остальным. Все очень много говорят.

Ханс дарит мне куклу-негритенка в комбинезоне и клетчатой рубашке. У меня как будто пропали руки, но я говорю спасибо. Он смотрит на мой рисунок, что висит на стене, и говорит, что рыбка красивая.

— Это Турстейн, — говорю я.

— Турстейн? — удивляется Ханс.

— Ее так зовут, — сердито объясняю я.

Поездка на юг

— Я думала, этот салон только для пассажиров первого класса, — кисло проговорила какая-то дама, проходя мимо и устраиваясь как можно дальше от них.

Вообще-то салон на корме был почти пустой. Но громко вздыхающую даму с муфтой и в меховом воротнике, несмотря на жару, окружало недовольство, словно вонь от протухшей сельди.

— Мы можем перейти во второй класс, — тихо сказал явно смутившийся Фредрик.

Он расположился в салоне с Йордис и Агдой, пока Элида и остальные дети переносили на борт их багаж. Конечно, они шумели. Элида сняла пальто, от работы ей стало жарко. Волосы у нее растрепались, нос блестел. Шаль зацепилась за пуговицы блузки, но Элида этого не замечала. Она вытянула губы трубочкой и подошла к даме в мехах. Шаль тащилась за ней.

— Мы вам чем-то помешали, сударыня? — спросила она.

Дама вздрогнула. Двое других пассажиров — господин, прикрывшийся газетой, и женщина с крохотной собачонкой в корзине — наблюдали за происходящим.

— Что вам угодно? — процедила дама в мехах и дернула себя за мочку уха.

Собачонка высунулась из корзины и тревожно зарычала. Хозяйка осторожно сунула ее обратно в корзину. Но собачонка тут же снова высунулась оттуда.