Уильям Фолкнер - Избранное Страница 37

— Разве нельзя потом прислать за вещами? — спросила Нарцисса.

Но Хорес стоял, пристально вглядываясь в глубину вагона и снова позабыв о ее присутствии. Оба негра вернулись обратно, и он отошел в сторону, все еще заглядывая в вагон и по-птичьи вытягивая шею.

— Давай пошлем кого-нибудь за вещами, — снова предложила ему сестра.

— Что? Ах, да. Я следил за ними на каждой пересадке, — сообщил он, совершенно забыв, о чем она говорила. — Будет ужасно, если у самого дома что-нибудь пропадет.

Негры подняли сундук и снова ушли, и он опять шагнул вперед и уставился внутрь вагона.

— Между прочим, так уже и случилось — в М. какой-то служащий забыл погрузить его на поезд… ага, вот он, — перебил он самого себя и, по местному обычаю назвав служащего капитаном, в ужасе завопил: — Эй, капитан, нельзя ли полегче? Тут стекло! — когда тот принялся с грохотом выталкивать из дверей какой-то заграничный ящик, на котором по трафарету был выведен адрес воинской части.

— Все в порядке, полковник, — отозвался служащий. — Надеюсь, мы ничего не разбили. А если разбили, вы можете предъявить нам иск.

Оба негра подошли задом к дверям, и, когда служащий поставил ящик стоймя, чтобы вытолкать его наружу, Хорес ухватился за него обеими руками.

— Полегче, ребята, — встревоженно повторил он и побежал рядом с ними по платформе. — Поставьте его на землю, только осторожно. Сестренка, иди сюда, помоги немножко.

— Все в порядке, капитан, — сказал носильщик, — не бойтесь, мы его не уроним.

Но Хорес продолжал ощупывать ящик обеими руками, а когда его поставили на землю, приложился к нему ухом.

— Ну как, все цело? — спросил носильщик.

— Все в порядке, цело, — уверил его проводник, поворачивая обратно. — Пошли.

— Да, кажется, в порядке, — согласился Хорес, не отнимая уха от ящика. — Я ничего не слышу. Очень хорошо упаковано.

Раздался свисток. Хорес вздрогнул и, роясь в кармане, помчался к поезду. Проводник уже закрывал дверь вагона, но успел наклониться к Хоресу, затем выпрямился и приложил руку к козырьку. Хорес вернулся к своему ящику и дал другую монету второму негру.

— Отнеси его в помещение, только поосторожнее. Я сию минуту вернусь, — приказал он.

— Слушаю, сэр, мистер Бенбоу. Я за ним пригляжу.

— Один раз я совсем было решил, что он потерялся, — рассказывал Хорес, под руку с сестрой направляясь к ее автомобилю. — В Бресте его задержали, и он прибыл только на следующем пароходе. У меня тогда был с собой аппарат, который я купил вначале, маленький такой, так он тоже чуть не погиб. Я выдувал у себя в каюте небольшую вазу, как вдруг все загорелось, и сама каюта тоже. Капитан тогда решил, что мне лучше дождаться высадки на берег, а то на борту слишком много народу. А ваза получилась очень хорошо — такая прелестная штучка, — безостановочно болтал он. — Я теперь здорово навострился, правда. Венеция. Роскошная мечта, хотя и несколько мрачная. Мы с тобой непременно туда съездим.

Крепко сжав ей руку, он опять принялся твердить: «Милая старушка Нарси», — словно уютный домашний звук ее ласкательного имени возбуждал у него на языке незабытый вкус какого-то любимого блюда. На станции еще оставалось несколько человек. Кое-кто заговаривал с ним и пожимал ему руку, а какой-то морской пехотинец с эмблемой 2-й дивизии — голова индейца — на погонах заметил треугольник на рукаве Хореса и, надув губы, презрительно фуркнул.

— Здорово, приятель, — сказал Хорес, испуганно бросив на него застенчивый взгляд.

— Добрый вечер, генерал, — ответил морской пехотинец и плюнул — не совсем под ноги Хоресу, но и не совсем в сторону.

Нарцисса прижала к себе руку брата.

— Давай поедем скорее домой, чтобы ты мог надеть костюм, — вполголоса сказала она, прибавляя шагу.

— Снять форму? А я думал, что гимнастерка мне к лицу, — слегка обиженно заметил Хорес. — По-твоему, у меня в ней смешной вид?

— Конечно, нет, — быстро отозвалась она, сжимая его руку, — конечно, нет. Прости, что я это сказала. Носи свою форму, сколько тебе хочется.

— Это прекрасная форма, — убежденно сказал он и, указывая на свою нарукавную эмблему, добавил: — Конечно, я не эту штуку имею в виду.

Они шли вперед.

— Люди постигнут это лет через десять, когда истерическая неприязнь к нестроевикам выдохнется и отдельные солдаты поймут, что разочарование изобрел отнюдь не Американский экспедиционный корпус.

— А он что изобрел? — спросила Нарцисса, прижимая к себе его руку и обволакивая его ласковой безмятежностью своей любви.

— А бог его знает… Милая старушка Нарси, — повторил он и, пройдя вместе с нею по платформе, направился к автомобилю. — Значит, гимнастерки тебе уже приелись.

— Да нет же, — повторила она и, выпуская его руку, легонько ее тряхнула. — Носи ее сколько хочешь.

Она открыла дверцу автомобиля. Кто-то их окликнул, и, обернувшись, они увидели, что за ними плетется носильщик с ручной кладью, которую Хорес, уходя, бросил на платформе.

— О господи! — воскликнул он. — Таскаю ее за собой четыре тысячи миль, а потом теряю у дверей своего дома. Большое спасибо, Сол.

Носильщик погрузил вещи в автомобиль.

— Это мой первый аппарат и ваза, которую я выдул на пароходе. Когда мы приедем, я тебе покажу, — сказал Хорес сестре.

— Где твоя одежда? — спросила она, садясь за руль. — В ящике?

— У меня ее нет. Пришлось почти все выбросить, чтобы освободить место для других вещей. Не было места ни для чего.

Нарцисса с ужасом посмотрела на брата.

— Что случилось? — наивно спросил он. — Ты что-нибудь забыла?

— Да нет же. Садись. Тетя Сэлли тебя ждет.

Они тронулись и вскоре поднялись на отлогий тенистый холм, ведущий к площади, и Хорес счастливыми глазами смотрел на знакомые картины. Товарные вагоны на запасных путях; платформа, которая осенью будет уставлена плотными рядами увесистых кип хлопка; городская электростанция — кирпичное здание, из которого постоянно доносился непрерывный ровный гул и вокруг которого весною узловатые китайские ясени развешивают лохматые сиреневые соцветия на фоне рыжих глинистых откосов канала. Дальше улица небогатых, большей частью новых особняков. Похожие друг на друга добротные домики с крохотными газонами — построенные выходцами из деревни и по деревенскому обычаю поставленные вплотную к улице; кое-где дом, возводимый на участке, пустовавшем шестнадцать месяцев назад, когда он уезжал; еще дальше, под зелеными сводами, другие улицы — более тенистые, с домами все более старыми и внушительными по мере удаления от вокзала; пешеходы — в этот час обычно слоняющиеся без дела молодые негры и старики, бредущие к дому вздремнуть или провести в тихой бесцельной сосредоточенности остаток дня.

Холм плавно перешел в плато, на котором более ста лет назад и был, собственно говоря, построен этот город, и улица сразу приняла типично городской вид — показались гаражи, лавчонки с торговцами без пиджаков, покупатели; кинотеатр с вестибюлем, оклеенным цветными литографиями, изображающими в натуральную величину различные эпизоды из кинофильмов. Наконец, площадь — низкие сплошные ряды старинных обветшалых кирпичных зданий, вывески с поблекшими мертвыми именами, упрямо проступающими из-под облупившейся краски; негры и негритянки в потрепанных, отслуживших свой срок гимнастерках; фермеры — тоже иногда в военной форме, — невозмутимо жующие табак; мужчины в шезлонгах перед лавками; торопливо снующие проворные горожане.

Здание суда тоже было из кирпича, с каменными арками под сенью вязов, а посредине площади, окруженный деревьями, стоял памятник — солдат армии южных штатов с мушкетом к ноге каменной рукою прикрывал высеченные из камня глаза. Под портиками суда и на скамейках среди зелени сидели, толковали и дремали отцы города, некоторые тоже в военной форме. Но это были серые мундиры Старого Джека, Борегара и Джо Джонстона, и они сидели с невозмутимой степенностью обладателей мелких политических синекур, курили, поплевывали и играли в шахматы. В плохую погоду они перебирались в контору секретаря выездного суда.

Здесь же околачивались молодые люди. Они метали в цель серебряные доллары, перебрасывались бейсбольными мячами или просто валялись на траве в ожидании вечера, когда наряженные в пестрые платья девушки, надушенные щемящими сердце дешевыми духами, стайками двинутся в аптеку. В плохую погоду парни околачивались в аптеке или в парикмахерской.

— Много народу в военной форме, — заметил Хорес. — К июню все будут дома. А молодые Сарторисы уже вернулись?

— Джон погиб, — отвечала Нарцисса. — Разве ты не знаешь?

— Нет, — огорченно отозвался он. — Несчастный старый Баярд. Им чертовски не везет. Удивительное семейство. Всегда уходят на войну, и всегда их там убивают. Жена молодого Баярда тоже умерла, ты мне об этом писала.