Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы Страница 39

Коренцио. Встряска была недостаточно сильна.

Фауро. Тут-то Фламма и увидел спасение в необходимости войны, борьбы за существование.

Леони. Но гвельфы медлят. Вавилонскому-то пленению еще и конца не видно. Строители республики отстраивают Авиньонский дворец!

Коренцио. Ты увидишь, что Комнена предложит посадить антипапу в Ватикане, чтобы повторить раскол с Запада.

Фауро. А почему бы и не так? Великолепная идея, но найдите мне наместника нового Бога. Найдите мне дух, «способный заставить звезды вращаться вокруг себя», как выразился бы Фламма. Все существо человека, дорогой Леони, никогда не было так похоже на твою глину, как теперь. Оно взывает: «Лепите меня по образу Счастья». А те, к кому оно взывало, снова втискивают его в рамки формул.

Коренцио. А кто ухитрится раз навсегда освободиться от власти формул? Это — власть волшебная, как власть кругов, очерченных палочкой Мерлина.

Фауро. Именно — волшебная. Живой пример — Фламма, который заявил себя человеком жизни, а вот уже близок сделаться человеком формул!

Леони. По-видимому, он позволяет навязать их себе и успокаивается, однако я думаю, что он намерен воспользоваться ими как орудием отрешения, а не устрашения, как орудием оздоровления, а не правления. Глина, о которой ты говоришь, еще нуждается в обработке, чтобы твердые и упорные зерна окончательно размягчились. С другой стороны, было невозможно, не подвергаясь опасности, отказать людям пашни в обещанных преобразованиях. Все восстание деревень произошло по кличу Марко Аграте: «Земля принадлежит землепашцам». Депутаты сельских союзов собираются выработать нечто вроде Семпрониева закона, а Марко Аграте — их Гракх.

Коренцио. Впрочем, Фауро, главенство деревни было бы теперь справедливо. Среди упадка всех классов крестьянин — сильный, грубый, трезвый, выносливый, здоровый — разве не он теперь лучший? А будучи лучшим, он должен теперь царствовать, было бы справедливо, чтобы он царствовал. Такова мысль Фламмы.

Фауро. Эх, загорелые на солнце цари, оздоровляйте чумное болото!..

Леони. Торжество завтрашнего утра будет отличаться духом древней торжественности, величественным оттенком римского духа. Следует прославлять Фламму за эту его любовь к человеческим празднествам.

Фауро. Ах, без сомнения, он мог бы облагородить жизнь. Этот государственный человек не забыл, что итальянская жизнь была украшением мира! У него есть чувство латинского достоинства, чутье нашего самобытного гения. Разве не это влекло нас к нему? Слава его основана на попытке всюду пробуждать подобное чувство, подобное чутье… Ведь немыслимо же, не правда ли, чтобы столь великий переворот мог совершиться без варварского искажения прекрасных городов. Вот мы в зале упраздненного дворца, где мифологические фрески остались нетронутыми на древних стенах и вода поет в сосудах из порфира, как во времена Павла III. Еще можно жить в радости… Ах, если бы у него хватило мудрости следовать руководству самих вещей, выше всякого подражания, наперекор чуждым формулам!

Леони. Он доискивается, пробует, делает опыты. Ты думаешь, легко снова привести к ритму радости жизнь, омраченную однообразным господством принуждений и лжи?

Коренцио. «Пусть снова повеет духом древней общественной свободы над единой и разнородной Италией», — сказал он.

Фауро. Именно: вы помните эту его речь о процветании общин? И другую, о республиках? Когда же деятельные силы народа, разнообразие труда, мудрость учреждений, первенство оптиматов, пыл гражданской страсти, влияние человека на вещь, орудие, ставшее живым, камни, соединенные повелением славы, общественная мощь, выраженная зданием, город, изваянный, как статуя, все это великое, многогласное единство, составлявшее свободное государство, — когда же все это находило своего более сильного и более горячего истолкователя?

Леони. Если он провидел, то будет действовать согласно своему видению. Ты требуешь чуда!

Фауро. Повторяю, я требую одного: чтобы он служил жизни, — истинной, великой жизни, понимаешь? — в каком угодно виде, и, если так и нужно, даже при условии продолжения этой диктатуры, которая была бы ему предоставлена на шесть месяцев народным собранием, в римском духе, для восстановления республики.

Коренцио. В том же, конечно, духе он будет говорить и завтра в Капитолии, передавая власть над землей депутатам сельских союзов. Послушаем.

Фауро. Пора бы и закрыть потоки красноречия, друзья мои.

Леони. Зрелище будет не лишено величия, Фауро. Депутатов около двух тысяч от всех областей, всякой крови, избранных из числа самых мощных образцов нашего племени. Я видел их вчера в термах Каракаллы, на собрании. Марко Аграте говорил перед ними речь. Они показались мне удивительными в этом месте, с этим их невозмутимым и открытым спокойствием, среди этих исполинских стен. У них был вид довольных завоевателей, пришедших взять власть над землей, уверенных, доверчивых, — во имя Рима. Ты их увидишь. В глазах у каждого отразились то родная гора, то родная речка, то родные леса.

Коренцио. Среди них есть и такие, что сеяли рожь на склонах Альп, и такие, что жали хлеба в золотой котловине, и такие, что сажали виноград вокруг Везувия, и такие, что пололи коноплю в долине По, и такие, что собирали маслины на Тосканских холмах, среди них есть такие, что…

Перечисление земледельцев прерывается внезапным приходом лиц, которые приносят печальную новость.

Дечио Нерва, Фульвио Бандини, группа партизан, громко говоря, в беспорядке.

Некоторые. Где Фламма? Где Фламма? Фауро, Леони, вы его видели? Где он? Вы видели, как он ушел? Или он еще здесь? Да где же он? Мы его ищем. Необходимо разыскать его.

Леони. Что случилось?

Коренцио. Что вам от него нужно?

Фауро. Мы сами ждем его. Да что же такое случилось? Говорите!

Нерва. Завязалась драка между частью народа и поселянами в термах. По-видимому, драка вызвана намеренно. Клавдио Мессала прибег к хитрости. Его сторонники стреляют в этих людей… Окружили термы, некоторые взобрались на стены и открыли огонь по толпе без разбора. Похоже, что Марко Аграте пал. Теперь уже, быть может, никого не осталось в живых.

Бандини. У этих людей не было оружия. При первых неожиданных выстрелах ими овладела паника. У выхода они натыкались на ружейные дула. Страшные крики. Бешенство быков. Тела загромоздили мозаичный пол…

Один. Некоторые из них прятались под эти груды тел. Я видел, как какой-то человек спрятался под одной грудой — скрылся, как в нору.

Другой. Другой, прислонившись к стене, поставил перед собой труп, как щит от пуль.

Другой. Какая-то кучка теснилась на развалинах и в отчаянии швыряла кусками мрамора, как булыжниками.

Другой. Я видел, как один из них поднял капитель, как связку листьев.

Другой. А колосс?

Другой. А колосс? Геркулес из Умбрии?

Другой. Из Беттоны.

Другой. Что был на целых три пяди выше всех двух тысяч.

Другой. Красавец, цвета бронзы, с зелеными глазами.

Другой. Что одним ударом валил на землю быка, схватив за рога.

Другой. Что поднимал жернова.

Другой. Что должен был нести плуг на плечах в Капитолий.

Другой. Геркулес из Умбрии.

Другой. Который все улыбался, все улыбался на улицах.

Другой. С веткой маслины за ухом.

Другой. Что вечно улыбался…

Леони. Да, да, я его видел, вижу. Ну и что же?

Нерва. Он один умер, отомстив.

Бандини. Он нашел себе дубину.

Нерва. Руку статуи среди обломков.

Бандини. Руку императора!

Нерва. Ужасное оружие в его кулаке.

Бандини. И бросился в самый огонь с такой быстротой, что ему удалось проникнуть в круг, разорвав его, выбраться наружу, в толпу, раздавив не одного…

Нерва. Паника перед ним!

Бандини. Несколько мгновений вокруг него — ширь, пустота.

Один из группы. Все кричали, а он молчал.

Другой. Заливаясь кровью, раненный в нескольких местах…

Другой. Пуля в затылок свалила его.

Другой. Грохнулся на землю ничком.

Другой. За ухом у него все еще была веточка маслины…

Другой. Рука статуи разбилась.

Нерва. Вся в крови после того, как ею убито…