Лев Толстой - Анна Каренина Страница 39

вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим

горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен".

Но прошло три месяца, и он не стал к этому равнодушен, и ему так же,

как и в первые дни, было больно вспоминать об этом. Он не мог успокоиться,

потому что он, так долго мечтавший о семейной жизни, так чувствовавший себя

созревшим для нее, все-таки не был женат и был дальше, чем когда-нибудь, от

женитьбы. Он болезненно чувствовал сам, как чувствовали все его окружающие,

что нехорошо в его года человеку единому быти. Он помнил, как он пред

отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с

которым он любил поговорить: "Что, Николай! хочу жениться", и как Николай

поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть никакого сомнения: "И

давно пора, Константин Дмитрич". Но женитьба теперь стала от него дальше,

чем когда-либо. Место было занято, и, когда он теперь в воображении ставил

на это место кого-нибудь из своих знакомых девушек, он чувствовал, что это

было совершенно невозможно. Кроме того, воспоминание об отказе и о роли,

которую он играл при этом, мучало его стыдом. Сколько он ни говорил себе,

что он тут ни в чем не виноват, воспоминание это, наравне с другими такого

же рода стыдными воспоминаниями, заставляло его вздрагивать и краснеть. Были

в его прошедшем, как у всякого человека, сознанные им дурные поступки, за

которые совесть должна была бы мучать его; но воспоминание о дурных

поступках далеко не так мучало его, как эти ничтожные, но стыдные

воспоминания. Эти раны никогда не затягивались. И наравне с этими

воспоминаниями стояли теперь отказ и то жалкое положение, в котором он

должен был представляться другим в этот вечер. Но время и работа делали

свое. Тяжелые воспоминания более и более застилались для него невидными, но

значительными событиями деревенской жизни. С каждою неделей он все реже

вспоминал о Кити. Он ждал с нетерпением известия, что она уже вышла или

выходит на днях замуж, надеясь, что такое известие, как выдергиванье зуба,

совсем вылечит его.

Между тем пришла весна, прекрасная, дружная, без ожидания и обманов

весны, одна из тех редких весен, которым вместе радуются растения, животные

и люди. Эта прекрасная весна еще более возбудила Левина и утвердила его в

намерении отречься от всего прежнего, с тем чтоб устроить твердо и

независимо свою одинокую жизнь. Хотя многие из тех планов, с которыми он

вернулся в деревню, и не были им исполнены, однако самое главное, чистота

жизни была соблюдена им. Он не испытывал того стыда, который обыкновенно

мучал его после падения, и он мог смело смотреть в глаза людям. Еще в

феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата

Николая становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого

письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться с

доктором и ехать на воды за границу. Ему так хорошо удалось уговорить брата

и дать ему взаймы денег на поездку, не раздражая его, что в этом отношении

он был собой доволен. Кроме хозяйства, требовавшего особенного внимания

весною, кроме чтения, Левин начал этою зимой еще сочинение о хозяйстве, план

которого состоял в том, чтобы характер рабочего в хозяйстве был принимаем за

абсолютное данное, как климат и почва, и чтобы, следовательно, все положения

науки о хозяйстве выводились не из одних данных почвы и климата, но из

данных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего. Так что,

несмотря на уединение или вследствие уединения, жизнь его была чрезвычайно

наполнена, и только изредка он испытывал неудовлетворенное желание сообщения

бродящих у него в голове мыслей кому-нибудь, кроме Агафьи Михайловны, хотя и

с нею ему случалось нередко рассуждать о физике, теории хозяйства и в

особенности о философии; философия составляла любимый предмет Агафьи

Михайловны.

Весна долго не открывалась. Последние недели поста стояла ясная,

морозная погода. Днем таяло на солнце, а ночью доходило до семи градусов;

наст был такой, что на возах ездили без дороги. Пасха была на снегу. Потом

вдруг, на второй день Святой, понесло теплым ветром, надвинулись тучи, и три

дня и три ночи лил бурный и теплый дождь. В четверг ветер затих, и

надвинулся густой серый туман, как бы скрывая тайны совершавшихся в природе

перемен. В тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее

двинулись мутные, вспенившиеся потоки, и на самую Красную Горку, с вечера,

разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась

настоящая весна. Наутро поднявшееся яркое солнце быстро съело тонкий ледок,

подернувший воды, и весь теплый воздух задрожал от наполнивших его испарений

отжившей земли. Зазеленела старая и вылезающая иглами молодая трава,

надулись почки калины, смородины и липкой спиртовой березы, и на обсыпанной

золотым светом лозине загудела выставленная облетавшаяся пчела. Залились

невидимые жаворонки над бархатом зеленей и обледеневшим жнивьем, заплакали

чибисы над налившимися бурою неубравшеюся водой низами и болотами, и высоко

пролетели с весенним гоготаньем журавли и гуси. Заревела на выгонах

облезшая, только местами еще не перелинявшая скотина, заиграли кривоногие

ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по

просыхающим, с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду веселые

голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры мужиков, налаживающих

сохи и бороны. Пришла настоящая весна.

XIII

Левин надел большие сапоги и в первый раз не шубу, а суконную поддевку,

и пошел по хозяйству, шагая через ручьи, режущие глаза своим блеском на

солнце, ступая то на ледок, то в липкую грязь.

Весна - время планов и предположений. И, выйдя на двор, Левин, как

дерево весною, еще не знающее, куда и как разрастутся его молодые побеги и

ветви, заключенные в налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие

предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что

он полон планов и предположений самых хороших. Прежде всего он прошел к

скотине. Коровы были выпущены на варок и, сияя перелинявшею гладкою шерстью,

пригревшись на солнце, мычали, просясь в поле. Полюбовавшись знакомыми ему

до малейших подробностей коровами, Левин велел выгнать их в поле, а на варок

выпустить телят. Пастух весело побежал собираться в поле. Бабы-скотницы,

подбирая поневы, босыми, еще белыми, не загоревшими ногами шлепая по грязи,

с хворостинами бегали за мычавшими, ошалевшими от весенней радости телятами,

загоняя их на двор.

Полюбовавшись на приплод нынешнего года, который был необыкновенно

хорош, - ранние телята были с мужицкую корову, Павина дочь, трех месяцев,

была ростом с годовых, - Левин велел вынести им наружу корыто и задать сено

за решетки. Но оказалось, что на не употребляемом зимой варке сделанные с

осени решетки были поломаны. Он послал за плотником, который по наряду

должен был работать молотилку. Но оказалось, что плотник чинил бороны,

которые должны были быть починены еще с масленицы. Это было очень досадно

Левину. Досадно было, что повторялось это вечное неряшество хозяйства,

против которого он столько лет боролся всеми своими силами. Решетки, как он

узнал, ненужные зимой, были перенесены в рабочую конюшню и там поломаны, так

как они и были сделаны легко, для телят. Кроме того, из этого же

оказывалось, что бороны и все земледельческие орудия, которые велено было

осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты были три

плотника, были не починены, и бороны все-таки чинили, когда надо было ехать

скородить. Левин послал за приказчиком, но тотчас и сам пошел отыскивать

его. Приказчик, сияя так же, как и всь в этот день, в обшитом мерлушкой

тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.

- Отчего плотник не на молотилке?

- Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо. Ведь вот пахать.

- Да зимой-то что ж?

- Да вам насчет чего угодно плотника?

- Где решетки с телячьего двора?

- Приказал снести на места. Что прикажете с этим народом! - сказал

приказчик, махая рукой.

- Не с этим народом, а с этим приказчиком!- сказал Левин, вспыхнув. -

Ну для чего я вас держу! - закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь,

остановился на половине речи и только вздохнул. - Ну что, сеять можно? -