Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава Том 1 Страница 39

Однажды он поехал вместе с Валереком, у которого было какое-то дело к матери: Валереку все чаще требовались деньги, и он выуживал у Ройской последние гроши, несмотря на ее сопротивление. Валерек вошел в дом, а Каликст остался на улице. Как раз в это время Ганя Вольская, посланная отцом подмести тротуар, стояла в воротах и разглядывала прохожих, которые вышли прогуляться по улице в этот погожий весенний вечер. Ганя была в белой блузке, которую Эльжуня подарила ей перед отъездом, на плечах — весеннее пальтишко. Девушка была очень хороша собой, и Каликст сразу заметил это. Когда Валерек спустился со второго этажа и заговорил с Ганей по-польски, Каликст вмешался:

— Пойдем, пойдем, Ройский. Не губи время с девушками. Или уж пригласи барышню в экипаж.

— Ганя, давай прокатимся, — предложил Валерек.

Но Вольская только сверкнула глазами, громко засмеялась и, насмешливо показав нос Душану, юркнула в калитку. Валерек уже сидел в двуколке, а Душан все еще не трогался с места, глядя на ворота, будто ожидал, что девушка появится снова.

— Что это за девица? — спросил он наконец.

— Ганя, дочь дворника. Ученица Эльжбетки Шиллер. Поет.

— И хорошо поет?

— Откуда мне знать? Я в этом не разбираюсь. Говорят, хорошо.

С того вечера Душан, выезжая в город, чаще брал с собой не Горбаля, а Валерека. И каждый раз спрашивал, нет ли у него какого-нибудь дела к матери, даже уговаривал Валерека навестить семью. Ройскую удивляли столь частые и притом совершенно бескорыстные визиты сына. Как-то она даже поделилась с пани Шиллер:

— Знаешь, Паулина, мне кажется, я порой несправедлива к Валереку.

Но прошло еще какое-то время, и Валерек перестал посещать дом на Дерибасовской. Просто Каликст Душан уже не брал его с собой. Не брал он и Горбаля. Пришлось Валереку ездить трамваем, а если возвращался поздно, то идти пешком.

Формирование эскадрона (Душан был кавалеристом) продвигалось медленно: не хватало лошадей. Осенью семнадцатого года родился весьма доходный промысел, связанный с большим риском и требовавший немалой храбрости. Торговцы лошадьми из Киева, Одессы и других городов отправляли целые экспедиции на разлагавшийся фронт. Там у интендантов можно было приобрести что угодно и в первую очередь купить за бесценок армейских лошадей; порой случалось наткнуться даже на совершенно безнадзорных лошадей, до которых уже никому не было дела. Главная трудность состояла в том, чтобы провезти легко нажитое добро сквозь толпы отступавших солдат, мимо бодрствовавших подлинных и самозваных комитетов, лесных советов, которые не располагали уже никакими войсками, но тоже не прочь были поживиться хоть на время табуном и обозами со всяким имуществом. Теперь эти трофейные кони были уже припрятаны у торговцев и перекупщиков, которые заламывали за них непомерную цену. А вообще-то достать лошадей было невозможно. Душан из кожи вон лез. В этих поисках хорошим помощником ему стал сержант Горбаль, который, начисто позабыв о своем актерском прошлом, стал солдафоном до мозга костей. Лишь изредка Горбалю приходило в голову вызвать какой-то интерес к театру у своих потерявших человеческий облик товарищей и поставить спектакль в полковом «клубе» — грязном зале в соседнем полуразрушенном корпусе. Напасть на след лошадей, которые в большом количестве (Душан пока называл цифру восемьдесят) требовались эскадрону, можно было при встречах с темными дельцами в ночных ресторанах; в заведениях такого рода не только хлестали водку, а случалось, и шампанское, — там во время австрийской оккупации можно было разузнать, где и что продается. Там же совершались различные сделки, чаще всего фиктивные; можно было купить вагон сахара, вагон велосипедов или вагон пшеницы. Самым крупным заведением подобного рода было в те дни ночное кафе «Люкс», где выступали обычно певцы, танцоры, фокусники. Постепенно Душан, Валерек и Горбаль стали завсегдатаями этого злачного места. Впрочем, приходили они обычно порознь, Душан с некоторых пор стал сторониться компании унтер-офицеров (к тому времени Валерек каким-то чудом получил две нашивки).

Однажды запыхавшиеся Горбаль и Валерек ввалились в «Люкс» около десяти часов вечера. Они притащились пешком из казарм и очень устали. Валерек проклинал Каликста за то, что тот в одиночку ездит в город, а Горбаль щурил свои маленькие черные глазки и усмехался усмешкой Будды. Посетителей было мало, большие люстры горели еще не всюду, и в ложах царил полумрак. Они заняли небольшой столик и заказали черный кофе. И Горбаль и Валерек в последнее время были сильно стеснены в деньгах. Когда на эстраде закончился очередной номер и зажглись все люстры, они заметили неподалеку в ложе за столом, уставленным бутылками, весьма большое общество. В компании этой все были им знакомы, но подобралась она довольно странно. Валерек засмеялся и показал Горбалю на собравшихся. В центре восседал здоровяк Каликст с раскрасневшимся, пьяным лицом и глазами навыкате, пот каплями покрывал его бритое темя; справа от Каликста в голубой блузке и шляпке с перьями, в которой Валерек тут же узнал шляпку пани Ройской, сидела Ганя Вольская, веселая, улыбающаяся, как будто ее подменили; слева — средних лет еврей с очень бледным лицом, в нем Валерек признал торговца лошадьми из Сквиры, знакомого ему еще по Молинцам. Каликст тоже заметил их, помахал рукой, потом встал, попросил извинения у Гани и деревянным шагом направился к их столику. Похоже было, что он очень пьян, но изо всех сил старается взять себя в руки.

— Подсаживайтесь к нашему столику, — сказал Каликст, — но ни о чем не спрашивайте. Понятно? Никаких вопросов, потом все расскажу.

Горбаль и Валерек перебрались в ложу. Официант поставил перед ними фужеры и налил шампанского.

— Я не прочь бы поесть, — сказал Валерек Душану.

Каликст кивнул на еврея из Сквиры.

— Сегодня здесь хозяин пан Липовецкий.

— Пожалуйста, пожалуйста. — Липовецкий улыбнулся, подозвал официанта и велел принести меню.

— Было да сплыло, — засмеялся Валерек и, обратившись к Гане, сказал:

— Ты прекрасно выглядишь!

Ганя бросила на него беспокойный взгляд, не зная, расценить ли эти слова как насмешку или принять их за чистую монету. Тронув пальцем свою круглую шляпку с черными страусовыми перьями, она спросила:

— Узнаешь?

Валерек повел плечами. Какое ему дело до этого!

— Во всяком случае, выглядишь ты великолепно, — шепнул он ей.

Каликст покосился на них и повернулся к Лииовецкому:

— Итак, пан Липовецкий, мы договорились. За восемьдесят верховых лошадей полк дает вам два миллиона керенками. Или украинками, как хотите.

Липоцевский метнул взгляд на новых гостей, усевшихся за столиком. Душан продолжал:

— Мы можем говорить совершенно открыто, эти господа вместе со мной ведают полковой кассой, и им так или иначе все будет известно об этой сделке.

Хорошо, что Каликст заранее предостерег их от излишнего любопытства, Валерек и Горбаль переглянулись, но в этот момент официант принес заказанные блюда. Оба они знали, что полк отпускает на покупку лошадей только полмиллиона керенок — почти все деньги, имевшиеся в кассе. Значит, Каликст ведет какую-то игру.

Валерек не без страха смотрел на своего приятеля. Душан возвышался над столом, как гора, могучий, с абсолютно бесстрастным лицом циркового силача. Его крупные голубые навыкате глаза тоже ничего не выражали. Казалось, мундир поручика слишком туго стягивает воротником его бычью шею и от этого ему трудно дышать и глаза вылезают из орбит.

— Значит, так. В один из ближайших дней по вашему усмотрению, Давид Абрамович, вы доставляете лошадей в казармы. В тот же день после полудня вы получаете деньги.

— А задаток? — спросил Липовецкий и исподлобья взглянул на Ганю, словно стыдясь вести деловые переговоры в присутствии дамы.

— Ну да, получите задаток, а лошадей потом ищи свищи! Говорю же вам: лошади в конюшне — расчет немедленно. Слово шляхтича. Или недостаточно?

Горбаль взглянул на Валерека и чуть не подавился рыбьей костью. Душан был сыном крестьянина из Жмуди и не раз говорил об этом своим друзьям, вспоминая жмудские пасеки и озера. В зале опять наполовину погасили свет, и жонглер на эстраде стал швырять вверх свои лампы и тарелки. Каликст поднял бокал с шампанским.

— Итак, слово? — спросил он.

— Слово, — не очень уверенно ответил Липовецкий.

— Ваше здоровье! — рявкнул Душан, да так, что люди вокруг на него оглянулись, и осушил бокал. После этого он сидел неподвижно, говорил мало и только по глазам, уставившимся в одну точку и почти не мигавшим, можно было определить, как сильно он пьян.

Через некоторое время все поднялись. Липовецкий попрощался с ними еще в гардеробной, швейцар крикнул мальчишку, караулившего двуколку Душана, и вскоре зацокали конские копыта. Была влажная весенняя ночь. Душан властно усадил Ганю в экипаж и сказал Горбалю: