Робертсон Дэвис - Мир чудес Страница 39

Все было ясно, и, помедлив несколько минут, — чтобы продемонстрировать, что с них не так-то легко сбить спесь, Инджестри, Юрген Линд и Кингховн покинули нас.

2

На следующее утро мы с Лизл сопровождали Магнуса в его сентиментальном путешествии. Лизл было интересно узнать, кто такая Миледи; нежность и почтение, с которыми Магнус говорил о женщине, казавшейся Инджестри смешной, разбудили любопытство Лизл. Меня же интересовало все, касающееся Магнуса. Ведь мне в конечном счете нужно было думать о моем документе. И потому мы оба отправились с ним за розами. Лизл принялась возражать, когда он купил дорогой букет из двух дюжин цветов.

— Если ты оставишь цветы на улице, их непременно украдут, — сказала она. — Твой жест ничуть не пострадает, если это будет не букет, а всего одна роза. Не бросай денег на ветер.

Я еще раз получил возможность подивиться отношению очень богатых к деньгам: то они снимают роскошный номер в «Савое», а то препираются из-за нескольких цветков. Но Айзенгрима не так-то просто было сбить с намеченного курса.

— Никто их не украдет, и ты увидишь почему, — сказал он.

И Магнус отправился пешком по Стрэнду,[106] поскольку счел, что поездка на такси пойдет во вред торжественности его паломничества.

Памятник Ирвингу стоит на довольно большой открытой площадке; неподалеку на камнях мостовой деловито рисовал мелом уличный художник, рядом с памятником бродячий актер распаковывал веревки и цепи, ему помогала женщина. Магнус снял шляпу, возложил цветы к подножию, поправил, чтобы они лежали, как ему нравится, сделал шаг назад, задрал голову, улыбнулся и произнес что-то себе под нос. Потом спросил у бродячего актера:

— Чудесным освобождением промышляешь?

— Точно, — ответил тот.

— И надолго здесь?

— Да пока зрителям не надоем.

— Присмотри за этими цветами. Это Хозяину. Вот тебе фунт. Я вернусь до ленча, и если ты еще будешь здесь и они будут здесь, дам еще фунт. Я хочу, чтобы цветы пролежали тут не меньше трех часов, а потом — пусть забирает кто хочет. А теперь давай посмотрим твой номер.

Бродячий актер и женщина взялись за дело. Она застучала в бубен, а он, потрясая цепями, обратился к прохожим — свяжите, мол, меня, чтобы не освободиться. Собралось несколько зевак, но никто из них, казалось, не спешил связывать бродячего артиста. Наконец это сделал сам Магнус.

Не знаю, что было у него на уме, и мне даже пришла в голову мысль — не хочет ли он унизить беднягу, связав его и оставив бороться с цепями, — ведь Магнус и сам когда-то прославился в этом жанре, а поскольку человек он был цинический, то вполне мог отмочить такую шутку. Завязывал он этого парня тщательно, и, прежде чем закончил, собралось человек пятнадцать-двадцать зрителей. Не каждый день кому-то из этих жалких бродяг ассистирует прилично одетый джентльмен. Я увидел, как за спинами собравшихся остановился полицейский, и начал беспокоиться. Мое философское безразличие к человеческим страданиям отнюдь не такое полное, как мне бы хотелось. Если Магнус свяжет беднягу и оставит в таком виде, что делать мне? Вмешаться или убежать? Или просто торчать поблизости и смотреть, как будут развиваться события?

Когда наконец Магнус, довольный своей работой, отошел от парня, тот был надежно упакован в цепи и веревки. Парень упал на землю и принялся извиваться, как змея. Это продолжалось несколько секунд, потом он поднялся на колени, наклонил голову и попытался зубами добраться до одного из узлов, но не удержался, упал лицом вперед и, казалось, больно ударился. Зрители сочувственно вздохнули и встали чуть плотнее. И тут артист внезапно издал торжествующий крик и вскочил на ноги, а цепи и веревки клубком упали на мостовую.

Магнус зааплодировал первым. Женщина пустила по кругу поношенную шапку для сбора денег. Туда упали несколько медных и поменьше — серебряных монеток. Лизл расщедрилась на монету в пятьдесят пенсов, я нашел такую же. Сбор был неплохой. Я думаю, очень неплохой для первого выступления.

Когда зрители разошлись, артист негромко спросил у Магнуса:

— Вы что, профи?

— Да, профи.

— Я так и подумал. Не будь вы профи, вам бы ни за что так не завязать. Выступаете в городе?

— Нет. Но выступал когда-то. Давно. Точно на этом месте, где мы теперь стоим.

— Да ну?! Наверно, неплохо выступали, да?

— Неплохо. Я начинал здесь, под памятником Хозяину. Про цветы не забудь.

— Да уж не забуду, будьте спокойны. И спасибо.

Мы пошли прочь. Магнус улыбался; его переполняла невысказанная тайна. Он знал, как нам хочется выяснить подоплеку только что увиденного, и был преисполнен решимости заставить нас его упрашивать. Лизл, у которой в таких вещах самолюбия меньше, чем у меня, заговорила еще до того, как мы миновали зону порнографических магазинов и вышли на Лестер-Сквер.[107]

— Ну ладно, Магнус. Хватит. Мы хотим знать, а тебе хочется рассказать. Я же чувствую. Когда это ты выступал на лондонских улицах?

— После того как бежал из Франции, и из бродячего цирка, и от тени Виллара. Я приехал в Лондон, что было небезопасно с моим паспортом, но я рискнул, и все прошло благополучно. Что мне было делать? Работу в театре-варьете не получить, просто обивая там пороги. Этим занимаются агенты; этому может способствовать заметка в газете или знакомство с влиятельной персоной. А я был на мели. У меня не осталось ни гроша. Нет, не совсем так. У меня оставалось сорок два шиллинга, и этого хватило, чтобы купить несколько старых веревок и цепей. И вот я произвел ревизию Вест-Энда и скоро обнаружил, что наилучшее место для шоу под открытым небом — та самая площадка, где мы только что побывали. Но она была занята — у бродячих актеров со стажем прав на нее было побольше. Я пытался показывать свой номер, когда они не работали, но трое из них отвели меня в сторонку и объяснили, что я вел себя нетактично. Тем не менее, хоть и с синяком под глазом, мне удалось показать им немного из того, что я умел, и один из них согласился взять меня в качестве дополнения в свой номер, пообещав платить какие-то гроши. Но главное — я оказался на виду, и всего через несколько дней меня отвели к Миледи, а после этого все было просто великолепно.

— А зачем ты понадобился Миледи? Нет, Магнус, ты просто невыносим. Ведь ты же так или иначе решил все нам рассказать, так почему из тебя приходится клещами вытягивать каждое слово?

— Если я расскажу вам все на улице, то это будет несправедливо по отношению к Линду. Ему ведь тоже интересно.

— Ну вот, ведь ты вчера вечером просто выставил Линда с его друзьями из отеля. Что теперь — передумал?

— Меня разозлил Инджестри.

— Да, я знаю. Но что он такого сказал? Он не согласился с тобой в оценке Миледи. Что, у человека не может быть своего мнения? Или каждый должен с тобой соглашаться? Инджестри вовсе не плохой парень.

— Неплохой парень. Разве что глуповат.

— С каких это пор глупость считается преступлением? Ты сам ведешь себя глупо, особенно когда дело касается женщин. Я требую, чтобы ты рассказал все об этой Миледи.

— Я и расскажу, моя дорогая Лизл. Непременно расскажу. Только тебе придется дождаться вечера. Я гарантирую, не успеем мы прийти в «Савой», как выяснится, что звонил Линд и Инджестри готов принести извинения, а нас всех троих приглашают сегодня на обед, чтобы я только соблаговолил и дальше излагать подтекст для «Hommage». А я как раз не против. И Рамзи будет доволен, потому что бесплатный обед слегка сократит издержки, которые он понес, участвуя в расходах на вчерашний ужин. Видишь, все содействует ко благу любящим Бога.[108]

— Иногда я жалею, что я не христианский проповедник и не имею права сказать, как меня раздражает твое богохульное цитирование Библии. И прекрати ты издеваться над Рамзи. Он не имел тех преимуществ, что получил ты. Он никогда не был по-настоящему беден, а мужчинам это сильно мешает в жизни. Ты обещаешь соблюдать приличия с Инджестри?

Странноватый звук. Это рассмеялся Айзенгрим. Если мне когда и доводилось слышать смех Мерлина — вот он.

3

У Магнуса случился один из его невыносимых приступов, когда он оказывался прав во всем. После просмотра «Hommage» Линд и в самом деле пригласил нас на обед. В тесной маленькой просмотровой нам показали практически готовую версию. Все лишнее уже вырезали, но нужно было доснять и смонтировать еще несколько крупных планов Магнуса. Я не переставал удивляться, потому что все это я уже видел во время съемок, но меня восхищали перебивки темпа и мастерский монтаж, построенный на контрастах. Ясно, что сильное впечатление, которое производил материал, было не в последнюю очередь делом рук Гарри Кингховна, но и логика Линда оставила на нем легко узнаваемый след. Его фильмы несли в себе нечто, принадлежащее только ему — скрытое содержание; то, что апостол Павел назвал «уверенностью в невидимом».[109]