Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6. Страница 4

22

убедить Каткова не спешить: «…я не отчаиваюсь черкнуть когда-нибудь и еще, хотя чувствую, что эта надежда очень неверна, но я столько раз обманывался в хорошем, что считаю себя немного вправе обмануться и в дурном».

Катков принял решение печатать роман на прежних условиях, т. е. поместить в журнале «закругленную» часть первую, и предложил, в дополнение к прежним «условиям», позднее, когда роман будет дописан до конца, «напечатать шестьсот экз‹емпляров› особо» в свою пользу, в чем Гончаров решительно отказал. 3 мая 1857 г. он пишет ему в Москву: «Так как за приведение в порядок первой части и, если смогу, за писание второй я принялся бы не прежде как за границей, на свободе от всех прочих моих занятий, и притом если буду здоров, то договариваться теперь о несуществующем произведении нахожу почти невозможным. ‹…› Но прекращаю разговор об этом, потому что „Обломова” еще нет и, может быть, и не будет». И еще через месяц, за несколько дней до отъезда за границу, в письме от 5 июня 1857 г., повторяет: «Насчет несуществующего романа прибавлю вот что. ‹…› С обоюдного согласия положим прежние условия несуществующими. Если у меня будет что-нибудь написано и если я с рукописью обращусь к Вам, будемте договариваться вновь». Пока же, ссылаясь на усилившиеся болезни, из-за чего «не надеется» и за границей «написать что-нибудь», он все же сообщает, что берет «на всякий случай уже написанные главы „Обл‹омова›” с собою, чтобы, если можно, прив‹ести их в поря›док и напечатать в „Вестнике” ‹или› в другом журнале как по‹следнее› сказанье и потом замолчать». И заключает: «Пусть они так и будут п‹редставлены› публике какнеоконченные, а ‹если в та›ком виде журналы не примут, то могут остаться и ненапеч‹атанными›».

Подтверждением того, что дело с написанной частью романа и с неначатым продолжением обстояло именно так, т. е. что Гончаров готов был бросить все, служат его слова из письма к И. И. Льховскому из Варшавы от 13 (25) июня 1857 г.: «Завтра еду вон, в Дрезден, и там, вероятно, будет не веселее. Так я и кругом света ездил, только тогда я мог писать, а теперь не могу и этого ‹…›. Более литературы не будет».

Это была констатация кризиса первоначального замысла части первой, из которой не было выхода в часть

23

вторую; замысел, таким образом, постигла судьба «Стариков». Но если от «Стариков» не осталось ничего, кроме свидетельств современников,1 то от первого замысла сохранилось «невыработанное начало» – рукопись части первой давно задуманного и «неконченного» романа. Причина кризиса первоначального замысла заключается в том, что замысел этот относился к предшествующей литературной эпохе – эпохе «физиологий», «натуральной школы» с ее методом биографической характеристики героев, и соответственно воплощался в ином литературном «ключе» – со своей архитектоникой, своим составом второстепенных персонажей, с особым отношением автора к главному герою. Именно об этом отношении Гончаров пишет в позднем письме (от 21 августа (2 сентября) 1866 г.) к С. А. Никитенко, в котором сначала признается, что с первых шагов писательства у него был «один артистический идеал: это – изображение честной, доброй, симпатичной натуры, в высшей степени идеалиста, всю жизнь борющегося, ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и, наконец, окончательно охлаждающегося и впадающего в апатию и бессилие от сознания слабости своей и чужой, то есть вообще человеческой натуры». Эти слова, конечно же, относятся к Обломову, но к Обломову из законченного в конце 1850-х гг. романа; далее в письме следует признание, которое непосредственно относится к раннему Обломову – герою «Обломовщины» (и не к нему одному): «Но тема эта слишком обширна, я бы не совладел с нею, и притом отрицательное направление до того охватило всё общество и литературу (начиная с Белинского и Гоголя), что и я поддался этому направлению и вместо серьезной человеческой фигуры стал чертить частные типы, уловляя только уродливые и смешные стороны» (курсив наш. – Ред.). Отношение Гончарова к своему герою проницательно уловил один из самых близких литературных друзей писателя – А. В. Дружинин, несомненно хорошо знакомый с текстом первоначального замысла. В статье по поводу только что вышедшего романа он писал: «Нет никакого сомнения в том, что первые отношения поэта к могущественному типу, завладевшему всеми его помыслами, были вначале

24

далеко не дружественными отношениями ‹…› Время перед 1849 годом не было временем поэтической независимости и беспристрастия во взглядах; при всей самостоятельности г-на Гончарова он все же был писателем и сыном своего времени. Обломов жил в нем, занимал его мысли, но еще являлся своему поэту в виде явления отрицательного, достойного казни и по временам почти ненавистного. ‹…› представлялся ему как уродливое явление уродливой русской жизни» (Дружинин. С. 449-450; курсив наш. – Ред). Именно «уродливым явлением уродливой русской жизни» и изображен ранний герой на страницах части первой сохранившейся рукописи романа, причем сохранившейся именно в том виде, в каком будущий роман существовал до переломного момента, получившего в литературоведении название «мариенбадского чуда».1 По словам самого писателя, это был лишь «материал» для пока «не существующего» произведения (отдельные главы, сцены, «разговоры», «портреты»), которому предстояло стать единым целым. В этом заключалась особенность творческого метода Гончарова, ярко охарактеризованная им самим в письмах периода «Обрыва». «Я сажусь и начинаю главу, не заботясь, чем она кончится, приведет ли к чему-нибудь, выскажет ли то, что нужно для главной цели всего романа, – писал Гончаров И. С. Тургеневу 30 июня (12 июля) 1866 г. из Мариенбада. – Меня занимает злоба дня, то есть каждая глава отдельно: как ни верти, а выйдет (как у Петрушки в чтении) сцена, разговор, силуэт или портрет лица – и иногда бойко или живо, а всё в целом не годится. И это может продолжаться ad infinitum». Таким был и первый этап в создании будущего «Обломова», как и, впрочем, «Обрыва», о котором идет речь в письме к Е. А. и С. А. Никитенко от 29 июня (11 июля) 1860 г. также из Мариенбада: «…я предпринимаю огромный труд – по написанному начать писать

25

снова, обдумывая каждую главу, не торопясь ‹…› А теперь спешу писать, затем чтоб потом воспользоваться написанным как планом, как материалом».

Как известно, большинство рукописей Гончарова, бережно им хранимых,1 до нас не дошло. Не сохранился ни начальный общий план романа, ни отдельные планы (или «программы»), ни «листки» и «клочки» с «заметками, очерками лиц, событий, картин и проч.».2 Не сохранились ни самая ранняя черновая рукопись с началом романа, с которой переписывалась помещенная в томе 5 настоящего издания первоначальная рукопись части первой, ни беловая,3 ни наборная.4 Все это затрудняет воссоздание документированной истории допечатного текста романа. И тем не менее черновая рукопись романа – в силу некоторых своих особенностей – позволяет судить о предшествующих допечатному тексту этапах создания текста «Обломова». Эта рукопись, хотя и неполная,5 представляет собой конгломерат разновременных и разнородных текстов. Его составляют:

1) переписанный вскоре после 1851 г.6 с несохранившейся рукописи текст будущей части первой романа, главная особенность которого состоит в том, что повествование здесь доведено до конца в полном соответствии с первоначальным замыслом, при этом переписываемая

26

рукопись, начиная с л. 3 авторской пагинации и с л. 4 пагинации архивной, подвергалась по ходу работы дальнейшей авторской правке, что придало всей рукописи абсолютно черновой характер; заключительный текст этой части (ср.: наст. изд., т. 5, с. 176-191) дописывается (а точнее, «закругляется»), скорее всего, во второй половине 1856 г. после предварительного соглашения с Катковым;

2) сохраненные в составе ЧА и восходящие к несохранившейся рукописи фрагменты, от использования которых в дальнейшем, после капитальных попыток их исправления, писатель отказался (таков вариант, относящийся к Тарантьеву, – см.: там же, с. 42-45),1 а также целые отдельные листы несохранившейся рукописи,2 включенные в рукопись первоначальной редакции части первой (таков вариант, посвященный началу служебной карьеры Обломова, и описание утра во дворе дома на Гороховой – см.: там же, с. 87-89 и 134-136; на втором фрагменте сохранилось даже его первоначальное обозначение: «Глава III»3);

3) обширный пласт текстов на полях всей рукописи, представляющих собою различного рода планы изменения написанного текста, проработку новых возможных поворотов сюжета, наброски к последующему тексту и т. д.; особенно большое число таких текстов содержится на полях части первой романа, и относятся они к 1851 – началу лета 1857 г., когда вторую роль в романе играл Андрей Иванович Почаев; с части второй количество таких текстов уменьшается и по мере завершения романа сводится к минимуму;