Стефани Майер - Ослепленная правдой Страница 4

Понятие совести, столькими безумцами порицаемое и еще большим их числом -  отвергаемое, тем не менее существует и всегда существовало, это вовсе не измышление  философов четвертичного периода, когда душа чуть только успела выйти из стадии смутного  замысла. С течением времени, обогатясь опытом совместного проживания и плодами  генетического обмена, мы в конце концов поместили совесть в состав крови, в соль наших слез  и, мало того, превратили глаза в подобие зеркал, обращенных внутрь, в результате чего они  беззастенчиво опровергают то, что тщатся утверждать уста. Прибавьте к этому такое весьма  распространенное, особенно у простых душ, свойство нашей натуры, как способность  смешивать раскаянье с первобытными страхами разного рода, от какового смешения  злоумышленник получает кару, несоразмерную своему неблаговидному проступку, по крайней  мере вдвое более тяжкую, и кара эта, фигурально выражаясь, без ножа его режет. И  следовательно, нет ни малейшей возможности определить, в какой степени муки, взявшиеся  терзать угонщика, чуть только отъехал он от дома, порождены были страхом, а в какой -  угрызениями совести. И очень, очень мало способствовало душевному спокойствию, что он  оказался на месте человека, который держал этот же руль в тот самый миг, когда вдруг ослеп,  глядел через лобовое стекло и внезапно перестал что-либо видеть, и потому даже без помощи  чересчур пылкого воображения мысли эти пробудили и заставили поднять голову мерзкое  пресмыкающееся под названием страх. А заодно с ним и раскаянье, сгущенное выражение  совестливости, как уже было сказано несколько выше, или когтистый, по выражению  классиков, и, от себя добавим, весьма зубастый зверь, явило пред мысленным взором угонщика  образ беспомощного и растерянного слепца таким, каков был он в тот миг, когда закрывал  дверь своей квартиры. Не нужно, не нужно, я справлюсь сам, повторял тогда бедняга, которому  отныне и впредь шагу не ступить без посторонней помощи.

Вор удвоил внимание, чтобы не дать этим пугающим мыслям полностью завладеть собой,  ибо знал, что нельзя допустить даже самой ничтожной ошибки и отвлечься хоть на миг. Стоит  лишь полицейскому, которых на улицах полно, остановить его и сказать: Ваши права,  пожалуйста, и документы на машину, как все будет кончено: опять тюрьма и все связанные с  нею прелести и тягости. И потому он беспрекословно подчинялся светофорам: не проскакивал  на красный, уважительно относился к желтому, терпеливо ждал зеленый. Через какое-то время  заметил, однако, что начинает следить за чередованием цветов уже почти как одержимый. И  сменил тактику - стал подгадывать так, чтобы попасть под зеленую волну, даже если для этого  приходилось превышать скорость или, наоборот, сбрасывать ее до предела, сильно раздражая  этим едущих следом. Наконец, вконец сбитый с толку, сам не свой от напряжения,  взвинченный донельзя, свернул на поперечную второстепенную улицу, где светофоров, как он  знал, не было, и помчался по ней куда глаза глядят, уповая на свое водительское мастерство. Он  чувствовал себя на грани нервного срыва и примерно этими же словами характеризовал свое  состояние: Нервы прямо на пределе. Стало вдруг нестерпимо душно. Он опустил стекла слева и  справа, но воздух, если и проникал в салон, прохлады не приносил, атмосферу не разряжал. Что  ж это я делаю, спросил он себя. Гаражи, куда следовало доставить автомобиль, далеко, в  загородном поселке, в таком состоянии ему нипочем туда не добраться. Либо сцапают, либо  вмажусь в кого-нибудь, что еще хуже, пробормотал он и решил, что надо ненадолго выйти из  машины, остыть, привести мысли в порядок. Может, дурь из мозгов выдует, если тот малый  ослеп, это не значит, что и со мной случится то же самое, это же не грипп, пройдусь немного и  пройдет. Он вылез, даже не стал запирать машину, ибо вокруг не было ни души, и пошел.  Однако не сделал и тридцати шагов, как ослеп.

  Последним в очереди к окулисту был добрый старик с черной повязкой на глазу,  пожалевший бедолагу, который так вот вдруг на ровном месте лишился зрения. Он пришел  всего-то лишь узнать, когда ему удалят катаракту на единственном глазу - пустую орбиту  второго прикрывала повязка, и старику, по его словам, видеть теперь было совсем нечем. Да,  это у вас возрастное помутнение хрусталика, катаракта называется, сказал ему доктор, удалим,  как созреет, и прозреете. Когда старик с черной повязкой ушел и сестра сказала, что приема  никто больше не ждет, доктор достал медицинскую карту слепца, прочел ее раз и другой, на  несколько минут задумался, а потом позвонил одному своему коллеге и имел с ним следующий  разговор. Знаешь, я смотрел сегодня очень странного пациента, можешь себе представить,  человек полностью ослеп, причем - сразу, в один миг, так вот, я его смотрел и ничего не нашел,  никаких нарушений, и врожденной патологии тоже никакой, он уверяет, что не видит ничего,  кроме сплошного белого поля, как будто постоянно перед глазами - густое молоко, ну да, это я  пытаюсь пересказать его ощущения, да понимаю, что субъективно, да нет, молодой еще,  тридцать восемь лет, ты ничего о чем-то подобном не слышал, может быть, в литературе  встречал, потому что я не знаю, как ему помочь, послал его пока делать анализы, может быть,  вместе его посмотрим как-нибудь на днях, сегодня вечером пороюсь в книгах, посмотрю  литературу, глядишь, какой-нибудь след найду, да, конечно, агнозия, психическая слепота, да,  это вероятно, но тогда - это первый случай с такой клиникой, потому что тут полная потеря  зрения, агнозия же, как мы с тобой знаем, есть невозможность идентифицировать увиденное, ну  да, я тоже подумал об этом, церебральный амавроз, так о чем я начал говорить, ах, да, но  здесь-то нечто совершенно противоположное амаврозу, он-то ведь характеризуется полнейшей  черной тьмой, а здесь мы имеем дело с белизной, разве что существует белый амавроз, белая,  так сказать, тьма, ну да, и я тоже никогда ничего, ладно, завтра позвоню, скажу, что хочу вместе  с коллегой еще раз посмотреть его. Завершив разговор, врач откинулся в кресле, посидел  неподвижно несколько минут, потом усталыми медленными движениями стянул с себя белый  халат. Пошел в ванную вымыть руки, но на этот раз не задавал своему отражению в зеркале  метафизических вопросов вроде: Что же это такое, а, а вновь укрепился в научном  мировоззрении, а что агнозия и амавроз подробнейшим образом изучены и описаны, вовсе не  означает, будто в один прекрасный день не может появиться разновидностей, вариантов,  мутаций, так сказать, и день этот, судя по всему, настал. Может существовать миллион причин  для того, чтобы в мозгу заблокировалась зона, отвечающая за зрение, это просто мозг закрылся,  мозг - и больше ничего. Как видим, наш офтальмолог питал слабость к литературе и любил  иногда ввернуть уместную цитату.

Вечером, после ужина, он сказал жене: Такой странный пациент был у меня сегодня, его  случай можно было бы отнести к варианту агнозии или амавроза, но подобное пока нигде не  описывалось. А что такое амавроз и эта, как ее, спросила жена. Доктор удовлетворил ее  любопытство, дав объяснения, доступные разуму непрофессионала, а потом подошел к  стеллажу, где стояли книги по специальности - и старые, еще студенческой поры, и новые, и  совсем недавно вышедшие, пока даже не читанные. Поискал по оглавлению, по предметному  указателю и методично принялся за чтение, намереваясь изучить все, что обнаружил по поводу  амавроза и агнозии, но чем дальше, тем отчетливей испытывая какое-то неудобство, оттого что  вторгался в чужие владения, на заповедные земли, в таинственные области нейрохирургии, о  которой имел лишь самые общие представления. Глубокой ночью он отодвинул в сторону  стопку книг, потер утомленные глаза и откинулся в кресле. С полнейшей ясностью  обрисовалась ему альтернатива. Будь это агнозия, пациент видел бы то же и так же, что и как  всегда, то есть ни в малейшей степени не утратил бы остроты зрения, но мозг его отказывался  бы узнавать в стуле, например, стул, то есть продолжал бы правильно реагировать на световые  стимулы, передаваемые зрительным нервом, но, если избегать специальных терминов и  говорить на языке людей, далеких от медицины, - утратил бы способность знать, что знает, и  вдобавок - говорить об этом. Ну а с амаврозом дело обстояло еще того проще. В таком случае  пациент видел бы, если позволительно употребить здесь этот глагол, только черную  непроницаемую тьму, а вернее - ничего бы не видел. Слепец же категорически заявлял, что  видит - опять же с поправкой на неуместность здесь такого слова - густую и плотную,  однородную белую массу, как если бы нырнул с открытыми глазами в молочное морс. Белый  амавроз, не говоря уж о том, что это словосочетание немыслимо с точки зрения этимологии,  невозможен и неврологически, поскольку мозг, который не в состоянии различать реальность,  не в силах и замазать белой краской, выкрасить в белый цвет без полутонов и оттенков те  предметы, формы и цвета, которые являет эта самая реальность нормальному зрению, сколь бы  ни были сомнительны рассуждения о самом существовании такового. С необыкновенной  отчетливостью осознав, что зашел в тупик, откуда вроде бы нет выхода, и уперся лбом в стену,  врач уныло покачал головой, огляделся. Жена уже ушла к себе - ему смутно припоминалось,  что она подходила к нему и поцеловала в затылок: Пойду спать, в квартире было тихо, на столе  громоздились книги. Что же это такое, а, подумал он и вдруг испугался, как будто сам должен  был в следующий миг ослепнуть и знал об этом. Он затаил дыхание, выждал. Ничего не  случилось. Случилось через минуту, когда он собирал книги, чтобы поставить их на полку.  Сначала понял, что не видит свои руки, а затем - что ослеп.