Вальтер Скотт - Пуритане. Легенда о Монтрозе Страница 4

По названию романа можно было бы признать его героем маркиза Монтроза, руководившего походом шотландских роялистов. Но Вальтер Скотт редко отдавал главную роль историческому лицу — в поисках нравственной правды он не хотел стеснять себя ни данными хроник, ни устоявшимися мнениями историков. Монтроз не является главным героем романа, — это только персонаж, создающий сюжетную канву и противопоставленный маркизу Аргайлу, как гениальный полководец искусному политическому интригану.

Нельзя счесть главным героем ни капитана Дальгетти, «одинокого всадника», с которым мы встречаемся в начале романа и не расстаемся до самого конца, ни Аллана Мак-Олея, ни кого-либо другого из действующих лиц. У Скотта почти не бывает главного героя в том виде, в каком он присутствовал во всех романах XVIII и даже XIX века. Как бы глубоко ни были характеризованы персонажи Скотта, ни один из них не является центром художественного интереса, потому что герой его романов — не отдельная личность, а эпоха и народ, изображенный во многих очень индивидуализированных и очень различных его представителях. Это новое понимание героя, введенное в европейскую литературу Скоттом, стало одним из завоеваний искусства XIX столетия. Можно сказать, не слишком преувеличивая, что героем «Легенды о Монтрозе» является горная Шотландия времен английской революции.

Эта Шотландия полна противоречий, невежественна и героична и при всей жестокости населяющих ее дикарей вызывает глубокое сострадание и симпатию. Выбранный Скоттом период шотландской истории отлично характеризуется поговоркой, которую вспоминает Дальгетти: в такие времена, говорит он, «голове надежнее быть в стальном шлеме, чем в мраморном дворце». Вальтер Скотт не хочет ничего смягчать; раздоры между отдельными кланами, истребление целых семей, непрерывные войны, убийства и пытки — все свидетельствует о том, что его герои — люди безудержных страстей, еще не познавшие уз и законов цивилизованного общества.

Чтобы показать страну в единстве ее страшных противоречий, нужно было сплести в одном захватывающем сюжете несколько кланов и многих людей самых различных общественных положений и судеб. Благодаря своему глубокому знанию Шотландии, Вальтер Скотт решил стоявшую перед ним задачу легко и свободно, словно описывал то, что происходило перед его глазами.

В центре романа стоит древняя, неизбывная вражда между «Сынами Тумана» и всеми другими кланами. Эпизоды романа, связанные с судьбой последнего вождя этого клана, наиболее патетичны. Его речи, прощание с внуком, предсмертное обращение к Духу Тумана полны изумительной силы, характерной для поэзии, которую во времена Скотта считали первобытной и потому особенно прекрасной. Скотт, несомненно, вдохновлялся поэмами Оссиана, стихами Библии и Эддой, которые тогда противопоставлялись «правильной» и рациональной поэзии Гомера. Оссиан, очевидно, имел для него наибольшее значение, — по мнению Скотта, поэзия древних кельтов должна была соответствовать психологии и мышлению их отдаленных потомков.

В романе воспроизведена седая древность шотландских окраин, находящихся на границах цивилизации или, вернее, за ее пределами. Аллан Мак-Олей своей кровожадностью, чудовищной силой и даром прови́дения напоминает легендарных героев северных саг. Но такие «провидцы» встречались в этих районах Шотландии еще в недавнее время, и Скотт должен был изобразить и эту специфическую особенность своей страны. Он не назовет ясновидение Аллана бредом больного человека или хорошо продуманным обманом. Устами лорда Ментейта он рационально объясняет эту чудесную способность: Аллан действительно убежден в том, что пророческие видения приходят к нему как сверхъестественное наитие, но они являются результатом его наблюдений, размышлений и страстей, и потому в них нет ничего сверхъестественного. Пророческое видение неясно, как всякое пророчество, но оно заставляет с особым вниманием следить за развитием действия. Тема любви, ревности и убийства связывает отдельные эпизоды романа в остро-драматическое единство.

В романе иногда звучит музыка — песни, которые поет Эннот Лайл, вскрывают в душе Дункана Кэмбела «родник, иссякший уже много лет тому назад», и успокаивают волнение Аллана. Можно было бы подумать, что это только «романтический орнамент», традиционное украшение нескольких трогательных сцен. Но музыке в первобытном обществе и тем более в северных странах приписывали магический характер, миф об Орфее, так же как бытовавшее еще в начале XIX века убеждение в том, что музыка исцеляет многие болезни, иллюстрирует ее роль в жизни древних. Включение в роман песен позволяет читателю глубже почувствовать характер страны и сюжетную ситуацию.

Вместе с «первобытной» психологией, примеры которой Скотт мог найти и в хорошо известных ему английских и шотландских балладах, с удивительной рельефностью возникают элементы быта и ничуть по поэтических, самых обыденных нравов. Смешные детали, полные юмора сценки словно неожиданной вспышкой магния освещают быт и мышление феодального захолустья горной Шотландии. Сочетание смешного и поучительного, низкого и возвышенного напоминает искусство Шекспира, с которым, несомненно, связано искусство Вальтера Скотта.

Особую роль в этом плане играет Дугалд Дальгетти, в самых трагических обстоятельствах цитирующий латинские тексты и поучающий всех и каждого военному искусству. Этот юмористический персонаж, без конца повторяющий одни и те же фразы и мысли, связан с литературной традицией XVIII века, сохранившейся и в романах Диккенса. Особенностью повторять одно и то же отличается и леди Белленден из «Пуритан». Капитан Дальгетти, болтун и доктринер, сочетающий латинскую премудрость с изобретательностью авантюриста и опытом профессионального воина, может показаться современному читателю не в меру надоедливым, каким он казался и тем, кто разговаривал с ним в романе, но читатель прошлого столетия с радостью встречал подобных чудаков, позволявших ему отдохнуть от страшных сцен и захватывающих приключений.

«Легенда о Монтрозе», изображая нравы и быт горной Шотландии, вскрывает также ее противоречия. Это не только борьба роялистов и республиканцев, но и распри между примкнувшими к Монтрозу вождями. Разорванная на клочья феодальных владений и кланов, фанатически ненавидящих друг друга, упорно сохраняющая закон кровной мести, страна не способна к национальному объединению и свое единство ощущает лишь при столкновении с жителями равнинной Шотландии, «сассенахами» (саксами). Такая страна может вести только войну набегов и грабежей.

Кто прав в войне между роялистами и сторонниками парламента? Скотт не сомневался в том, что, несмотря на «крайности» республиканских вождей, правы республиканцы. Роялист Монтроз политически, а следовательно, и нравственно не прав. Но по своим человеческим качествам он несравненно выше Аргайла, для которого нравственные законы как будто вовсе не существуют. Поэтому и разгром войск Аргайла под Инверлохи скорее радует, чем огорчает, автора, а за ним и читателя. Ни политическая позиция вождей, ни взаимная ненависть кланов, ни варварские нравы средневековья не вызывают у Скотта симпатии, но в преданности клану и традициям, в остром чувстве своеобразно понятого долга он видит высокие свойства духа, героическое начало, выражающееся иногда и в таких страшных формах. Наемный солдат — в общественном смысле явление отвратительное. «Нет более позорной жизни, чем жизнь наемника, который воюет только ради денег, не задумываясь о целях войны», — цитирует Скотт слова Гуго Гроция. Но и у наемника есть своеобразное чувство долга, и Дальгетти не поступится своей совестью даже ради спасения жизни, если он уже получил причитающуюся ему плату.

Аллан Кровавая Рука тоже в известном смысле явление героическое, но непрерывная месть врагам своего рода бесчеловечна и вредна. И в этой мести, как и в слепой преданности вождю и в готовности воевать за кого угодно, заключается несчастье страны, потому что все это мешает утверждению общественной нравственности на более разумных началах и осознанию больших, стоящих перед государством задач.

Так же как в «Пуританах», и в этом романе где-то на заднем плане, за трагедией 1645 года, ощущается мечта о социальной справедливости, которая все же придет когда-нибудь на эту залитую кровью землю. Добрые качества народа со свирепыми страстями дают Скотту основание верить в лучшее будущее.

Созданный Вальтером Скоттом жанр исторического романа сыграл большую роль в развитии европейской литературы. Роман из современной жизни, пришедший на смену историческому уже к середине XIX века, многое у него заимствовал, преодолевая то, что не соответствовало новому материалу и новым задачам эпохи.