Карел Чапек - Как ставится пьеса Страница 4

Автор сидит в зрительном зале и ждет, что будет делаться. Долго ничего не делается, сцена пуста. Собираются актеры, зевают и уходят в уборные, недовольно говоря друг другу:

– Я, знаешь, рольку-то еще не учил.

Потом привозят декорации, и на сцену устремляются рабочие. Автору хочется бежать им на помощь. Ему приятно, что сейчас он увидит готовую сцену. Рабочие в синих спецовках тащат стену комнаты. Превосходно! Волокут вторую стену. Ура! Теперь осталась только третья стена. Но она еще в декорационной.

– Закройте пока каким-нибудь лоскутом! – кричит режиссер, и вместо третьей стены ставят дремучий лес.

Затем все дело застревает из-за какой-то кулисы. Начинается с того, что двое рабочих в синих блузах что-то там привинчивают.

– Что вы там делаете? – кричит мастер.

– Тут надо бы закрепить косячок, – отвечают рабочие.

Мастер бежит навести порядок, садится на корточки и тоже начинает привинчивать.

– С чем вы там возитесь, черт возьми? – кричит через четверть часа режиссер.

– Тут надо закрепить косячок, – отвечает мастер. Режиссер изрыгает проклятие и бежит навести порядок, то есть садится на корточки и созерцает кулису.

– Господин режиссер, почему мы не начинаем? – взывает через четверть часа автор.

– Да тут нужно закрепить косячок, – отвечает режиссер.

Уничтоженный автор садится. Итак, им важнее какой-то косячок, чем пьеса. И что это такое – «косячок»?..

– Господин автор, почему мы не начинаем? – спрашивает из темноты зала женский голос.

– Нужно закрепить косячок, – тоном знатока отвечает автор, стараясь в темноте узнать того, кто спрашивает. Пахнет духами и мылом.

– Это я, Катюша. – И во тьме видна сверкающая улыбка. – Как вам нравится мое платье?

– А, платье! – Автор счастлив, что кто-то интересуется его мнением. С восторгом он заявляет, что именно так представлял себе наряд Катюши – простенький, без претензий…

– Да ведь это последняя модель, – обижается Катюша.

Наконец каким-то чудом загадочное дело с косячком улажено.

– На места! – кричит режиссер.

– Господин режиссер, этот парик на меня не лезет.

– Господин режиссер, а трость мне нужна?

– Господин режиссер, пришел только один статист.

– Господин режиссер, кто-то опять разбил аквариум.

– Господин режиссер, в этих тряпках я играть не буду!

– Господин режиссер, у нас перегорели две лампы по тысяче свечей.

– Господин режиссер, я сегодня буду только подавать реплики.

– Господин режиссер, вас зовут наверх.

– Господин режиссер, вас зовут вниз.

– Господин режиссер, вас зовут во вторую комнату. – Начинаем, начинаем, – орет режиссер, – опустить занавес! Суфлер! Сценариус! – Начинаем! – голосит сценариус.

Занавес опускается, в зрительном зале темно. У автора от нетерпенья захватывает дух. Сейчас, вот сейчас он увидит свое творение.

Сценариус дает первый звонок. Наконец-то писаный текст станет живым действием!

Второй звонок, но занавес не поднимается. Вместо этого вдруг слышится бешеный рев двух голосов, заглушенный занавесом.

– Опять поругались, – говорит режиссер и мчится на сцену наводить порядок. Теперь из-за занавеса слышен рев трех голосов.

Наконец еще один звонок, и занавес, дергаясь, ползет кверху. На сцене появляется совершенно незнакомый усатый мужчина и говорит:

– Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное.

Навстречу ему выходит какая-то дама: – Что с тобой стряслось?

– Стоп! – кричит режиссер. – Потушите рампу. Усильте желтый свет. А почему солнце не светит в окно?

– Как не светит? Светит! – кричит голос из-под сцены.

– Это называется солнце? Сделайте ярче, да быстро!

– Тогда надо ввинтить пару тысячных, – говорит подземный голос.

– Так ввинтите же, черт возьми!

– А откуда их взять? – И на сцену вылезает человек в белом халате. – Я ж говорил, что они перегорели.

– Так ввинтите какие-нибудь другие! – страшным голосом распоряжается режиссер.

И он снова устремляется на сцену, где разражается скандал еще небывалой силы, каким начинается всякая генеральная репетиция.

Автор сидит как на иголках. «Господи боже, – думает он, – в жизни не буду больше писать пьес».

Если бы он сдержал слово!

Генеральная репетиция в разгаре

Люди театра, как известно, суеверны. Не вздумайте, например, сказать актрисе перед премьерой: «Желаю успеха». Надо сказать: «Ни пуха ни пера». Актеру не говорите: «Желаю удачи», а скажите: «Сломи себе шею», – да еще плюньте в его сторону. Так же и с генеральной репетицией: для того чтобы премьера прошла гладко, считается, что на генеральной репетиции обязательно должен быть скандал. В этом, видно, есть какая-то доля истины. Во всяком случае, нельзя доказать обратного, потому что еще не бывало генеральной репетиции без скандала.

Масштабы скандала различны – в зависимости от авторитета режиссера. Наиболее внушительный скандал бывает, когда пьесу ставит сам художественный руководитель. Если же режиссер слабоват, нужный скандал обеспечивает сценариус, заведующий постановочной частью, старший электрик, машинист, бутафор, суфлер, главный костюмер, заведующий гардеробом, мебельщик, рабочий на колосниках, парикмахер, мастер или иной технический персонал. Единственное ограничение в этих стычках – не разрешается применять огнестрельное и холодное оружие. Все остальные способы нападения и защиты допустимы, особенно крик, рев, рык, плач, немедленное увольнение, оскорбление личности, жалобы в дирекцию, риторические вопросы и другие виды насилия. Я не хочу утверждать, что театральная среда особенно дика, кровожадна и агрессивна. Она только, как бы сказать, немного шальная. Дело в том, что коллектив большого театра состоит из самых разнообразных людей самых разнообразных профессий. Между театральным парикмахером и человеком, который «делает гром», меньше общего, чем, например, между депутатом Гакеном[3] и депутатом Петровицким[4], которые все-таки как-никак коллеги. Между драпировщиком и бутафором никогда не иссякают споры о сфере компетенции: скатерть на столе подведомственна драпировщику, тарелка на этом же столе – бутафору. А если на столе стоит еще лампа – это уже хозяйство осветителя. Театральный портной принципиально презирает работу столяра, который платит ему тем же. Рабочие сцены усердно мешают мебельщику, а он им; и оба они портят жизнь осветителю с его кабелями, прожекторами и рефлекторами. Драпировщик со своей стремянкой и коврами еще обостряет эту игру интересов и обычно выслушивает проклятья от всех. К этому производственному ералашу прибавьте еще бешеный темп, в котором он развивается: вечно что-нибудь не докончено, режиссер кричит на сценариуса, сценариус на всех остальных, – уж полдень, а репетиция еще не начиналась! – и вы поймете напряженную, аварийную атмосферу генеральной репетиции.

Но хватит. Режиссер махнул рукой на недоконченные декорации, театральный портной натянул на актера не-дошитый пиджак, парикмахер приладил временный парик, костюмер где-то раздобыл для него слишком большие перчатки, бутафор сунул ему в руки трость – можно начинать. Занавес поднимается, герой выпаливает: «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное», – и… режиссер вопит истерически срывающимся голосом: опять что-то не в порядке… Конечно, освещение!

«И сказал бог: да будет свет. И стал свет». Но в Священном писании не сказано, был ли этот свет желтый, красный или синий, там ничего не упомянуто о прожекторах, рефлекторах, рампе, софитах, об «ординарке», «двойке» и «тройке», о «пятидесятисвечовых», «сотенных» и «тысячных», о реостатах, «горизонте», тенях и прочих деталях сценического освещения.

Господь не повелевал: «Включите второй софит на шесть желтых», не изрекал: «В портал дайте синюю… нет, черт дери, не синюю, зачем синюю? Включите в люстре лунный свет да слегка прикройте ее… Плохо, плохо, на горизонте нужен оранжевый отблеск и чтобы портал не отсвечивал»… И так далее. Богу было легче, потому что он сперва создал свет, а потом человека и театр. Генеральная репетиция есть репетиция под девизом: «Да будет свет», – только это дело идет не так гладко, как при сотворении мира.

– Господин режиссер! – восклицает наконец главный герой на сцене. – Уже час дня. Будем репетировать или нет?

– А почему вы не репетируете? – злобно сипит изнемогший от крика режиссер.

– «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»

Режиссер вскакивает.

– Плохо, плохо, потушите наполовину третий софит!

– «Что с тобой стряслось?»

– Еще! Уменьшите еще! Ну, что вы там копаетесь?

– Господин режиссер! – кричит осветитель. – Да ведь третий софит совсем не светит.

– Что же там такое светит?

– Это люстра. Вы сами велели ее включить.

– Не ваше дело, что я велел! – рычит режиссер. – Выключите люстру и включите третий софит на шесть.