Проспер Мериме - Переулок госпожи Лукреции Страница 4

— Тогда это — привидение, не сомневайтесь в этом. Постойте, еще одна гипотеза: вы ошиблись домом. Черт возьми, дайте подумать: около сада? Маленькая низенькая дверь? Ну, так это моя добрая приятельница Розина. Года полтора тому назад она была украшением этой улицы. Правда, она с тех пор окривела, но это пустяк… Она еще очень недурна в профиль.

Но ни одно из этих объяснений меня не удовлетворило. Когда наступил вечер, я медленно прошел мимо дома Лукреции. Никаких признаков жизни. Прошел еще раз — опять ничего. Три или четыре вечера подряд, возвращаясь на палаццо Альдобранди, я караулил под окнами моей незнакомки без всякого успеха. Я начал уже забывать таинственную обитательницу дома № 13, как вдруг, проходя однажды около полуночи по переулку, я явственно услышал женский смех за ставнями того окна, у которого появилась женщина, подарившая мне цветок. Я еще раз услышал женский смех и никак не мог подавить в себе чувство ужаса, когда в ту же минуту увидел, как в другом конце улицы показалась группа кающихся в капюшонах, со свечами в руках, провожавшая на кладбище покойника. Когда они прошли мимо, я снова занял свой сторожевой пост под окном, но ничего больше не услышал. Я пробовал бросать камешки, даже звал несколько раз вполне отчетливо, — никто не показывался. Разразившийся ливень заставил меня удалиться.

Мне стыдно признаться, сколько раз я останавливался около этого проклятого дома, не будучи в состоянии разрешить мучившую меня загадку. Случилось однажды так, что я проходил по переулку г-жи Лукреции с доном Оттавио и его неотлучным аббатом.

— Вот дом Лукреции, — сказал я.

Я заметил, что дон Оттавио изменился в лице.

— Да, — ответил он. — Согласно народному преданию, очень недостоверному, Лукреция Борджа избрала этот дом местом своих тайных развлечений. Если бы эти стены могли говорить, сколько ужасов они бы нам поведали! А между тем, друг мой, сравнивая тогдашние времена с нашими, я начинаю сожалеть о них. При Александре Шестом еще были римляне. Сейчас их больше нет. Цезарь Борджа был чудовище, но он был великий человек. Он хотел изгнать варваров из Италии, и, проживи его отец дольше, ему бы, может быть, удалось осуществить этот великий замысел. О, если бы небо послало нам тирана вроде Борджа и освободило нас от этих мелких деспотов, которые превращают нас в тупых скотов!

Когда дон Оттавио пускался в область политики, остановить его было невозможно. Мы дошли до Пьяцца дель Пополо, а он еще не кончил своего панегирика просвещенному деспотизму. Про меня и мою Лукрецию не было уже и помину.

Однажды поздно вечером я пошел навестить маркизу. Она сказала мне, что ее сыну нездоровится, и попросила пройти к нему в комнату. Он лежал на кровати одетый и читал французскую газету, которую я утром переслал ему, тщательно запрятав ее в том «отцов церкви». С некоторых пор творения отцов церкви служили нам для подобных посылок, которые следовало скрывать от аббата и маркизы. В дни, когда приходила почта из Франции, мне присылали большой том ин-фолио. Я отсылал в обмен другой, в который вкладывал газету, полученную от секретаря посольства. Это внушало самое высокое представление о моем благочестии маркизе и ее духовнику, который иногда пытался вызвать меня на богословские собеседования.

Поболтав некоторое время с доном Оттавио, я заметил, что он был очень взволнован и что даже политика не могла поглотить его внимание. Я посоветовал ему лечь в постель и попрощался с ним. Было холодно, а плаща я не захватил с собой. Дон Оттавио стал упрашивать меня взять его плащ. Я согласился, но попросил научить меня сложному искусству закутываться в плащ, как это делают истые римляне.

Завернувшись в плащ до самого носа, я вышел из палаццо Альдобранди. Не успел я сделать несколько шагов по тротуару площади Св. Марка, как какой-то человек из простонародья, сидевший у ворот палаццо, подошел ко мне и сунул скомканную бумажку.

— Ради Бога, прочтите, — сказал он.

Затем он пустился бежать со всех ног и скрылся.

Держа бумажку в руках, я стал искать место посветлее, чтобы прочитать ее. При свете лампадки, зажженной перед Мадонной, я увидел, что это была записка, написанная карандашом и, очевидно, дрожащей рукой. Я с трудом разобрал следующее:

«Не приходи сегодня вечером, иначе мы погибли! Известно все, кроме твоего имени. Ничто не сможет нас разлучить. Твоя Лукреция».

— Лукреция! — воскликнул я. — Опять Лукреция! Что за мистификация подо всем этим скрывается? «Не приходи». Но, милая моя, как найти к вам дорогу?

Погрузившись в глубокое раздумье по поводу этой записки, я машинально свернул в переулок г-жи Лукреции и вскоре очутился напротив дома № 13.

На улице, как и всегда, никого не было, и только звук моих шагов нарушал глубокую тишину, царившую кругом. Я остановился и посмотрел на окно, так хорошо мне знакомое. Нет, я не ошибался: ставня начала приоткрываться. Наконец окно распахнулось. Мне показалось, что на темном фоне комнаты обрисовалась человеческая фигура.

— Лукреция! Это вы? — спросил я вполголоса.

Мне не ответили, но я услышал какое-то щелканье, причины которого я сначала не понял.

— Лукреция! Это вы? — снова спросил я немного громче.

В то же мгновение меня что-то страшно ударило в грудь, раздался выстрел, и я упал на мостовую. Хриплый голос мне крикнул:

— Вот тебе от госпожи Лукреции!

И ставня бесшумно затворилась.

Я тотчас же, шатаясь, поднялся и прежде всего стал себя ощупывать, полагая, что найду большую дыру в животе. Плащ был пробит, платье тоже, но удар пули был ослаблен складками плаща, так что я отделался только контузией.

Мне пришло в голову, что за первым выстрелом может последовать второй, и я поскорей перебрался на ту сторону улицы, где находился негостеприимный дом, и начал красться вдоль стен, чтобы в меня не могли целиться.

Я шел как мог быстрее, едва переводя дух, но вдруг какой-то человек, который шел сзади, взял меня за руку и с участием осведомился, не ранен ли я.

По голосу я узнал дона Оттавио. Как ни сильно я был удивлен, увидев его одного в такой час ночи на улице, расспрашивать было не время. В двух словах я сообщил ему, что в меня стреляли из какого-то окна и что я только получил ушиб.

— Это было недоразумение! — воскликнул он. — Но я слышу — сюда идут люди. В состоянии ли вы идти? Я погиб, если нас с вами застанут вместе. Все-таки я не оставлю вас.

Он взял меня за руку и быстро повел. Мы шли, или, лучше сказать, бежали, покуда мне позволяли силы, но вскоре я вынужден был присесть на уличную тумбу, чтобы перевести дыхание.

К счастью, мы находились неподалеку от большого дома, где давали бал. У подъезда его стояло множество карет. Дон Оттавио договорился с кучером одной из них, усадил меня в карету и отвез в мою гостиницу. Выпив большой стакан воды, который меня окончательно привел в себя, я рассказал дону Оттавио во всех подробностях, что произошло со мной у этого рокового дома, начиная с подаренной розы и кончая свинцовой пулей.

Он слушал меня, опустив голову и полузакрыв лицо руками. Когда я показал ему полученную мной записку, он схватил ее, с жадностью прочел и снова воскликнул:

— Это — недоразумение, ужасное недоразумение!

— Согласитесь, мой друг, — сказал я, — что оно крайне неприятно для меня, да и для вас тоже. Меня едва не убили, а ваш прекрасный плащ продырявили в десяти или двенадцати местах. Черт возьми! И ревнивы же ваши соотечественники!

Дон Оттавио пожал мне руки с огорченным видом и еще раз перечел записку, ничего не отвечая.

— Объясните же мне, что тут происходит, — сказал я ему. — Черт бы меня побрал, если я хоть что-нибудь понимаю.

Он пожал плечами.

— Скажите по крайней мере, что мне делать? — продолжал я. — К кому я должен обратиться в вашем священном городе, чтобы привлечь к ответственности этого господина, который подстреливает прохожих, даже не справляясь об их имени? Признаться, я был бы очень рад послать его на виселицу.

— Боже вас упаси! — вскричал он. — Вы не знаете этой страны. Не говорите никому ни слова о том, что с вами случилось. Иначе вы себя подвергнете большой опасности.

— Как! Подвергну себя опасности? Ну нет! Я очень рассчитываю получить реванш. Если бы еще я оскорбил этого негодяя, тогда другое дело… Но только за то, что я поднял розу… По совести, я не заслуживал пули.

— Предоставьте действовать мне, — сказал дон Оттавио. — Может быть, мне удастся разъяснить эту тайну. Но я убедительно прошу вас, во имя вашей дружбы ко мне, — не говорите об этом ни одной живой душе! Обещаете?

У него был такой печальный вид и он так меня умолял, что у меня не хватило духу отказать ему, и я обещал ему все, о чем он просил. Он горячо поблагодарил меня, сам положил мне на грудь компресс с одеколоном, пожал мне руку и простился.