Оливер Голдсмит - Векфильдский священник Страница 4

И хоть речи его были разумны, вел он себя, как последний глупец.

И вот, окруженный наглецами и уже бессильный удовлетворить всех, кто к нему обращался, он стал вместо денег раздавать обещания. Это было все, что у него осталось, огорчить же кого-либо отказом у него не хватало решимости. Таким образом он собрал вокруг себя целую толпу прихлебателей, которых он жаждал облагодетельствовать, а вместо того невольно обманывал. Люди эти некоторое время продолжали осаждать его, затем, осыпав заслуженными упреками, с презрением его оставили. При этом чем ничтожнее становился он в глазах людей, тем более жалким начинал он казаться самому себе. Он привык полагаться на лесть, и теперь, когда лишился этой опоры, голос сердца не в состоянии был утешить его, ибо он не привык к нему прислушиваться.

Все переменилось. Друзья более не расточали ему восторженных похвал, ограничиваясь простым одобрением, да и оно все чаще стало принимать форму дружеского совета, а за советом, если он его отвергал, следовали упреки. Тут он понял цену друзьям, которых привлекали к нему блага, им расточаемые. Тут-то понял он, что, если хочешь, чтобы сердце другого человека принадлежало тебе, нужно отдать ему взамен свое. Тут-то понял я, что... что... что же это я хотел сказать? Забыл!.. Короче говоря, сударь, он решил подумать о себе и составил план спасения своего быстро тающего состояния. Своеобычный и тут, он исходил пешком всю Европу, и теперь, хотя ему нет еще тридцати, он сделался богаче прежнего. Щедрость его стала разумнее и умереннее, но он по-прежнему слывет чудаком в благодеяния свои облекает в самую затейливую форму.

Я слушал мистера Берчелла с таким увлечением, что даже ни разу не взглянул вперед; но вдруг до моих ушей донеслись тревожные крики, и, повернув голову, я увидел младшую свою дочь посреди бурного потока, с которым она тщетно боролась: лошадь выбросила ее из седла. Она уже дважды погрузилась в воду с головой, а я не мог соскочить достаточно проворно, чтоб поспеть ей на помощь. Да и смятение мое было так велико, что я все равно не был бы в состоянии ее спасти; гибель ее казалась неминуемой. Но тут мой спутник, увидев, какая ей угрожает опасность, кинулся в воду и после значительных усилий доставил ее на противоположный берег,

Меж тем мы поднялись несколько выше по течению, нашли брод и благополучно переправились на ту сторону; вместе с дочерью пытались мы выразить свою признательность ее избавителю. Впрочем, благодарность ее легче представить, чем описать! Не столько словами, сколько взглядами выражала она своп чувства, продолжая между тем опираться на его руку, словно все еще нуждаясь в его поддержке. Жена тоже высказала надежду, что ей представится случай когда-нибудь отблагодарить его под нашей кровлей.

Затем, после того как мы все вместе подкрепились обедом в ближайшей харчевне, мистер Берчелл простился с нами, так как отсюда путь его лежал в другую сторону; мы поехали дальше, причем жена не преминула заметить, что он ей до чрезвычайности понравился, прибавив, что, если бы он был человеком благородного происхождения и обладал приличным состоянием, позволяющим ему думать о такой семье, как наша, она лучшего жениха для своей дочери и не пожелала бы. Я не мог удержаться от улыбки, слушая эту горделивую речь; впрочем, я никогда не считал нужным осуждать невинные заблуждения, если они доставляют человеку немного радости.

Глава IV

Даже при самом скромном достатке возможно счастье, ибо оно заложено в нас самих и не зависит от внешних обстоятельств

Новое наше пристанище находилось в небольшой деревушке, где поселяне пахали свою землю сами, не ведая ни нужды, ни избытка. В собственном хозяйстве находили они почти все необходимое и лишь изредка выезжали в город за покупками. Вдали от света они сохранили первозданную простоту и, скромные и неприхотливые от века, даже не вменяли себе в заслугу свою умеренность. В будние дни они трудились, весело и с охотою, а в праздник предавались отдыху и развлечениям. В сочельник пели гимны, в утро святого Валентина[9] дарили девушкам ленты, на масленицу пекли блины, первого апреля изощрялись в остроумии и накануне Михайлова[10] дня свято соблюдали обычай колоть орехи.

Предупрежденная о нашем прибытии, вся деревня в праздничных нарядах, под звуки флейты и барабана высыпала встречать своего нового священника. В нашу честь было приготовлено пиршество, и мы весело уселись за стол; пусть шутки и не блистали остроумием, зато смеялись им от души.

Наш домик стоял у косогора, позади подымалась прелестная рощица, впереди протекал говорливый ручей, по одну сторону простирался луг, по другую - полянка. Мне принадлежало около двадцати акров пахотной земли, после того над я уплатил своему предшественнику сто фунтов за право владения ею. Невозможно представить себе что-либо прелестней маленьких моих полей, окаймленных кустарником, среди которого высились вязы неописуемой красоты. Соломенная крыша придавала особенно уютный вид одноэтажному домику; внутри стены были чисто выбелены, и мои дочки взялись украсить их произведениями собственной кисти. Правда, одна и та же комната должна была служить нам гостиной и кухней, но нам от этого было только теплее. - К тому же содержалась она в образцовом порядке: блюда, тарелки и медные кастрюли были вычищены и натерты до блеска и стояли по полкам сверкающими рядами, так что любо было смотреть на них, и глаз не требовал более богатого убранства. В доме было еще три комнаты - в первой расположились мы с женой, во второй, смежной с нею, - наши две дочери, в третьей стояли две кровати для мальчиков.

Вот какой порядок был установлен в маленькой республике, которою я управлял: к восходу солнца все собирались в общей комнате, где уже горел огонь, разведенный служанкой. Обменявшись приветствиями, - а надо сказать, что я всегда стоял за то, чтобы близкие соблюдали друг с другом известные обряды вежливости, ибо излишняя свобода в обращении губительна для дружбы, мы склоняли голову и воздавали хвалу всевышнему, даровавшему нам еще один день. Исполнив этот долг, я отправлялся с сыном на обычные наши работы, между тем как жена и дочки приготовляли завтрак, за который мы садились всегда в одно и то же время. Этой трапезе я отводил полчаса, обеду - час; за столом жена и дочки болтали какой-нибудь невинный вздор, мы же с сыном заводили философскую беседу.

Вставая вместе с солнцем, мы прекращали свои труды с его заходом, и возвращались в лоно семьи, где нас ожидали приветливые взоры и уютный очаг, в котором весело потрескивали дрова. Не испытывали мы также и недостатка в гостях. И фермер Флембро, наш разговорчивый сосед, и слепой музыкант со своей флейтой - оба частенько заглядывали к нам отведать нашей крыжовенной настойки; жена не забыла секрет приготовления этого напитка, который по-прежнему составлял гордость дома. Простодушные эти люди помогали нам коротать вечера каждый на свой лад: один играл на флейте, другой ему подпевал, услаждая наш слух какой-нибудь старинной балладой, вроде "Жестокой Барбары Аллен" или "Последнего "прости" Джонни Армстронга"[11]. День завершался так же, как и начинался, - молитвой, и тут я заставлял младших сыновей читать заданную на тот день главу из Писания. Кто читал громче, отчетливей и лучше другого, получал полпенса, которые и опускал в воскресенье в кружку для бедных.

Воскресный день у нас бывал днем истинного великолепия, и все мои попытки как-то ограничить эту пышность оказывались бесплодными. Тщетно чаял я проповедями своими против гордыни подавить тщеславие моих дочерей; тайное влечение к былой роскоши так или иначе обнаруживало себя, и они по-прежнему обожали кружева, ленты, узорную вышивку и стеклярус; и даже матушка их не могла перебороть свою страсть к пунцовому атласному платью, ибо я как-то обмолвился, что оно ей к лицу.

Особенно огорчили они меня в первое наше воскресенье на новом месте. Еще накануне я высказал пожелание, чтобы мои девицы были готовы пораньше, так как привык появляться в церкви задолго до своих прихожан. Они точно исполнили мое приказание; но когда мы утром собрались к завтраку, я увидел, Что жена моя и дочки блистали нарядами совсем как в былые дни - волосы напомажены, лица усеяны мушками, шлейфы собраны сзади в шуршавший при малейшем движении узел. Я не удержался от улыбки при виде такого тщеславия; от жены своей, во всяком случае, я ожидал большего благоразумия. Однако я не растерялся и с важностью обратился к сыну, чтобы тот велел закладывать карету. Девицы были поражены моим приказом, я, однако, повторил его еще торжественнее прежнего.

- Ты, верно, шутишь, мой друг, - воскликнула жена, - мы прекрасно дойдем пешком; нам уже не нужна больше карета!

- Ошибаешься, душа моя, - возразил я, - нам как раз очень нужна карета, ибо если мы пойдем в церковь в этом наряде пешком, то все мальчишки будут улюлюкать нам вслед.