Гюстав Флобер - Иродиада Страница 4

Едва Иасим вошел, они побежали к нему, точно овцы, завидевшие своего пастуха, и, вытянув шеи, тревожно смотрели на него своими невинными глазами. По обыкновению, он крикнул хриплым гортанным голосом, и от этого зова они сразу повеселели. Они поднимались на дыбы, томимые жаждой простора, тоскуя о скачке.

Антипа из опасения, как бы Вителлий не отнял лошадей, велел запереть их сюда — в особое помещение для животных на случай осады.

— Плохая у тебя конюшня,-сказал проконсул. — Ты рискуешь погубить коней… Внеси их в инвентарь, Сизенна!

Мытарь вынул из-за пояса дощечку, сосчитал лошадей и записал.

Сборщики податных товариществ подкупали правителей, чтобы грабить провинции. И этот Сизенна, с пронырливой мордочкой и моргающими веками, всюду совал свой нос.

Наконец все возвратились во двор крепости.

Местами, на каменной настилке двора, водоемы были прикрыты круглыми бронзовыми щитками. Сизенна обратил внимание на один из таких щитков, побольше других и не так гулко, как остальные, звеневший под ногами. Он по очереди постучал по ним и вдруг неистово завопил и затопал ногами:

— Вот они! Вот они где, Иродовы сокровища! Разыскивать эти сокровища было особой страстью римлян.

— Никаких сокровищ здесь нет и не было! — клялся тетрарх.

— А что же там?

— Ничего! Так… один человек, узник.

— Покажи его! — сказал Вителлий.

Тетрарх ослушался: иудеи могли узнать его тайну. Нежелание открыть щиток выводило Вителлия из терпения.

— Выломать! — крикнул он ликторам.

Маннэи угадал их намерения. Но, увидев секиру, он подумал, что они хотят обезглавить Иоканана. Он остановил ликтора при первом же взмахе секиры, просунул между бронзовым щитком и камнями нечто вроде крюка, затем, вытянув худые длинные руки, слегка приподнял щиток; тот отвалился. Все удивились силе этого старика. Под крышкой с деревянной обшивкой находился трап одинаковых с нею размеров, Маннэи ударил кулаком, и трап распался на две створки. Тогда увидели дыру, огромную яму, куда спускалась лестница без перил; и те, которые нагнулись, различили на дне ее что-то неясное и страшное.

На земле распростерлось человеческое существо; длинные волосы перепутались с шерстью шкуры, покрывавшей его спину. Человек поднялся. Лбом он касался решетки, горизонтально вделанной в яму, и время от времени исчезал в глубине своей норы.

Солнце играло на верхушках тиар, рукоятках мечей, накаляло каменные плиты; над двором, вспархивая с фризов, кружили голуби, — в этот час Маннэи обычно кормил их зерном. Он сидел на корточках перед тетрархом, который стоял рядом с проконсулом. Сзади них галилеяне, священнослужители, воины образовали круг. Все молчали в тревоге перед тем, что случится.

Сначала донесся глубокий, замогильный вздох.

Иродиада услыхала его на другой стороне дворца. Как завороженная, прошла она сквозь толпу; и она внимала ему, положив руку на плечо Маннэи, склонив стан.

Раздался голос:

— Горе вам, фарисеи и саддукеи, порождение ехидны, мехи надутые, кимвалы звучащие!

Все узнали Иоканана. Имя его переходило из уст в уста. Подбежали еще люди.

— Горе тебе, о народ! Горе вам, предатели иудейские, пьяные ефраимиты[28], вы, жители тучных долин, шатающиеся от винного дурмана! Да иссякнут они, как вода, пролитая на землю, расточатся, как слизень пресмыкающийся, как недоносок женщины, которому никогда не увидеть солнца!.. Придется тебе, Моав, прятаться подобно воробью в ветвях кипарисов, укрываться в пещерах подобно тушканчику. И будут сокрушены врата крепостей легче ореховой скорлупы, стены низвергнутся, города пожрет огонь; и не перестанет разить бич Предвечного. В собственной крови вываляет он члены твои, как шерсть в чану красильщика. Как новой бороной, раздерет твою плоть и разбросает куски ее по горам!

О каком завоевателе говорил он? Может быть, о Вителлии? Одни лишь римляне могли произвести такое истребление. И раздались жалобы:

— Довольно, довольно! Пусть замолчит! Он продолжал еще громче:

— Малые дети будут ползать возле трупов своих матерей, лежащих во прахе. Ночью, надеясь на свой меч, люди пойдут добывать хлеб среди развалин. На городских площадях, где ввечеру вели беседу старики, шакалы будут вырывать один у другого кости. Девы твои, глотая слезы, игрою на кифаре будут увеселять пирующих чужеземцев. Храбрейшие сыны твои согнут спину под тяжестью непосильного бремени!

Народ вновь видел перед собой дни изгнания, все бедствия прошедших времен. То были слова древних пророков. Бросая их одно за другим, Иоканан словно наносил удары.

Но вот голос его стал нежным, сладостным, певучим. Он возвещал освобождение: воссияют небеса, и младенец протянет руку к логову дракона; вместо глиняных сосудов будут золотые, пустыня расцветет, как роза.

— Что стоит сейчас шестьдесят киккар, станет дешевле обола[29]. Из скал заструится молоко, и люди в давильнях отойдут ко сну с переполненною утробою!.. Когда же придешь ты, тот, кого я ожидаю? Заранее склоняют колени все народы, и царствию твоему не будет конца, сын Давида!

Тетрарх отпрянул; существование сына Давидова оскорбляло его, как угроза.

Иоканан стал поносить его владычество: «Нет иного владыки, кроме Предвечного!» Он поносил сады его, статуи его, мебель из слоновой кости. Он поносил его, как нечестивого Ахава![30] Антипа оборвал на груди шнурок с печаткой и кинул ее в яму, приказывая Иоканану замолчать.

Голос ответил:

— Я буду рычать, как медведь, как онагр[31], как женщина рожающая! Бог уже покарал тебя за кровосмесительство. Тебя постигло бесплодие мула!

Послышался смех, подобный плеску волн.

Вителлий упорно продолжал стоять на месте. Толмач с невозмутимым видом переводил на язык римлян все бранные слова, которые гневно выкрикивал Иоканан. Тетрарх и Иродиада вынуждены были выслушивать их дважды. Он задыхался; она, в изумлении, не отрываясь, смотрела на дно ямы.

Страшный человек откинул голову и, ухватившись за решетку, приник к ней волосатым лицом, похожим на густой кустарник, в котором сверкали два уголька.

— А, это ты, Иезавель!..[32] Скрипом сандалий своих пленила ты сердце его. Как кобылица, ржала ты от похоти! На вершине горы ставила ты ложе свое и там приносила жертвы!.. Сорвет господь с тебя твои серьги, твои пурпуровые одежды и льняные покрывала, запястья с рук твоих, и кольца с твоих ног, и золотые украшения, что покрывают чело твое. И отнимет он у тебя серебряные зеркала и опахала из перьев страусовых, перламутровые подошвы, что возвышают рост твой, и гордость твою — алмазы, благовония волос, краску ногтей и все ухищрения неги! Мало камнями побить тебя, блудница!

Иродиада озиралась вокруг, точно искала защиты. Фарисеи лицемерно опускали глаза. Саддукеи отворачивались из опасения оскорбить проконсула. Антипа был похож на мертвеца.

А голос становился все сильнее, все возвышался, грохотал подобно раскатам грома и, повторенный много раз горным эхом, обрушивался на Махэруз.

— Пресмыкайся в пыли, дщерь Вавилона! Мели муку! Сними пояс, развяжи сандалии, подбери подол, переходи вброд реки! Откроется срам твой, и позор твой увидят все люди! И будешь ты скрежетать зубами от рыданий! Предвечному отвратно зловоние преступлений твоих! Будь ты проклята! Будь ты проклята! Издыхай, как псица!

Затвор замкнулся, крышка захлопнулась. Маннэи чуть не задушил Иоканана.

Иродиада исчезла. Фарисеи возмущались. Антипа, стоя среди них, оправдывался.

— Конечно, следует вступать в брак с женою брата, — заметил Элеазар, — но ведь Иродиада не была вдовою и к тому же имела ребенка, — вот в чем мерзость!

— Неверно! Это заблуждение! — возразил саддукей Ионатан.

— По закону такие браки осуждены, но не запрещены безусловно.

— Что из того! Ко мне очень несправедливы! — говорил Антипа. — Ведь сочетался Авессалом с женами своего отца, Иуда — с невесткой, Аммон — с сестрою, Лот — с собственными дочерьми.

В это время снова появился Авл, который уже успел соснуть. Узнав, в чем дело, он одобрил тетрарха. Стоит ли беспокоиться из-за подобных глупостей! И он очень смеялся над упреками священников и злобой Иоканана.

Иродиада с крыльца обернулась к нему.

— Ты ошибаешься, господин мой! Он побуждает народ отказываться от уплаты налогов.

— Это правда? — не замедлил спросить мытарь. Все подтвердили. Тетрарх поддержал их.

Вителлий подумал, что узник может бежать, а так как поведение Антипы казалось ему подозрительным, он приказал поставить стражу у ворот, вдоль стен и во дворе.

Затем он направился в отведенные ему покои. За ним последовали выборные от священников.

Не касаясь вопроса о жертвоприношениях, каждый предъявлял свои жалобы.

Все досаждали ему. Он их отпустил.

Ионатан, уходя, заметил у одной из бойниц Антипу, беседовавшего с длинноволосым человеком в белой одежде, с ессеем; и он пожалел, что принял сторону тетрарха.