Сельма Лагерлёф - Иерусалим Страница 4

Ингмар встал, налил коньяку в кофе и поднял чашку:

— Благодарю вас, господин депутат, что вы приехали к нам сегодня, — сказал он и чокнулся с ним.

III

Все утро возился Ингмар с березами у ворот. Он устроил помост, взобрался на него и старался пригнуть друг к другу верхушки деревьев так, чтоб они образовали арку. Но деревья подчинялись ему неохотно, они так и норовили вырваться из рук и снова выпрямлялись, как свечи.

— Что ты там делаешь? — спросила его матушка Мерта.

— Пусть себе они порастут, немножко согнувшись, — отвечал он.

Наступило время обеда. После обеда работники и служанки улеглись во дворе спать. Ингмар Ингмарсон тоже спал, только на широкой кровати в горнице.

Во всем доме не спала только одна хозяйка, она сидела в передней и вязала.

Дверь тихонько отворилась, и в комнату проскользнула старуха с двумя большими корзинами, которые висели у нее на коромысле. Она тихо поздоровалась, опустилась на стул возле стола и, не говоря ни слова, приподняла крышки корзин. В одной были сухари и баранки, а в другой — свежеиспеченные булки. Хозяйка быстро подошла к ней и начала выбирать хлеб. Она была скуповата, но так нелегко было устоять перед вкусной булкой к кофе.

Перебирая хлебы, она разговаривала со старухой, которая, как и все торговки, ходила из дома в дом и, видя многих людей, знала все новости и любила поболтать.

— Вы умная женщина, Кайса, на вас можно положиться, — говорила матушка Мерта.

— О, да, — отвечала Кайса, — если бы я болтала обо всем, что знаю, многим не поздоровилось бы.

— Но иногда вы молчите напрасно, Кайса.

Старуха взглянула на нее и сразу догадалась, о чем думает матушка Мерта.

— Да простит мне Господь, — сказала она, и слезы выступили у нее на глазах. — Я говорила с женой депутата, вместо того чтобы идти прямо к вам.

— Так вы говорили с женой депутата?

В тоне, каким она произнесла эти слова, послышалось бесконечное презрение.

Ингмар Ингмарсон проснулся оттого, что дверь в переднюю тихонько отворилась. В комнату никто не вошел, но дверь осталась открытой. Он не знал, отворилась она случайно или кто-нибудь открыл ее. Но ему лень было подняться, и он спокойно продолжал лежать, прислушиваясь к разговору в соседней комнате.

— Скажите мне, Кайса, откуда вы узнали, что Бритта не любит Ингмара? — спросила мать.

— Ах, да с самого начала болтали, что родители принуждают ее, — уклончиво отвечала торговка.

— Говорите прямо, Кайса, когда я вас спрашиваю, вам нечего вилять, чтобы сказать правду. Мне кажется, я смогу выслушать то, что вы можете мне рассказать.

— Ну, так должна признаться, что каждый раз, заходя в то время в Бергскуг, я заставала ее в слезах. И один раз, когда мы остались с ней одни в кухне, я ей сказала: «Ты нашла себе прекрасного мужа, Бритта!» — Она посмотрела на меня так, словно я смеюсь над ней, и потом сказала: «Да, это правда, он очень хорош собой». — Она сказала это таким тоном, что я сразу представила себе Ингмара Ингмарсона. Правда, ведь он некрасив, но я никогда прежде не думала об этом, потому что очень уважаю всех Ингмарсонов, а тут я не могла удержаться и засмеялась. Бритта взглянула на меня и повторила: «Да, он красив», — а потом она быстро отвернулась, выбежала в другую комнату, и я услышала, как она плачет. Но, уходя, я думала: «Все обойдется, у Ингмарсонов все должно идти хорошо». Я не удивлялась родителям, потому что, если бы у меня была дочь и Ингмар Ингмарсон посватался к ней, я не оставила бы ее в покое, пока она не согласилась бы.

Ингмар лежал и слушал.

«Мать делает все это нарочно, — думал он. — Она удивляется, что я убираюсь в доме, устраиваю из берез арку и собираюсь ехать завтра в город. Мать думает, что я хочу привезти сюда Бритту; она не знает, что я даже этого не смогу сделать».

— Потом я видела Бритту, когда уж она жила в Ингмарсгорде, — продолжала старуха. — Я не могла ее ни о чем спросить, потому что в комнате было полно народу, но, когда я вышла в сени, она пошла вслед за мной. «Кайса, — спросила она, — ты давно была в Бергскуге?» — «Я была там третьего дня», — отвечала я. — «Ай, Господи, ты была там третьего дня, а мне кажется, что я не была там много лет». — Я не знала хорошенько, что мне ей на это ответить; у нее был такой вид, будто она заплачет, чтобы я ей ни сказала. «Тебе следует пойти как-нибудь домой и посмотреть, как им там живется», — сказала я. — «Нет, — отвечала она, — мне кажется, я никогда больше не побываю дома». — «Ну, вот еще, — сказала я, — там сейчас очень красиво, лес полон земляники, а все погорелые места покраснели от брусники». — «Голубушка! — воскликнула Бритта, и глаза ее стали такими большими, — неужели брусника уже поспела?» — «Да, тебе следует попросить, чтобы тебя отпустили на денек домой, тогда ты можешь досыта наесться ее». — «Нет, я не думаю, чтобы я это сделала, — сказала она, — если я съезжу домой, то мне еще грустнее покажется, когда я вернусь». — «Я всегда слышала, что у Ингмарсонов житье неплохое, — сказала я. — Это хорошие люди». — «Да, — отвечала она, — это хорошие люди». — «Это лучшие люди в деревне и самые справедливые», — сказала я. — «Да, ведь считается справедливым взять против воли жену». — «И они народ умный». — «Да, они всегда молчат обо всем, что знают». — «Разве они никогда не разговаривают?» — «Они говорят только о самом необходимом».

Мне пора было уже уходить, но тут я еще вспомнила кое о чем и спросила ее: «Вы будете справлять свадьбу здесь или там, у вас?» — «Ее будут справлять здесь, потому что здесь больше места». — «Так позаботься, чтобы свадьбу не очень откладывали», — сказала я. — «Свадьба будет через месяц», — ответила она. Но, уже прощаясь с Бриттой, я вспомнила, что в Ингмарсгорде был неурожай, и сказала, что, по совести, не думаю, чтобы в этом году они справили свадьбу. «Тогда мне остается только утопиться», — сказала Бритта. Месяц спустя я услышала, что свадьбу отложили; я испугалась, не случилось бы какой беды, и пошла в Бергскуг потолковать с ее матерью. «У них там делается что-то неладное», — сказала я. — «Мы должны быть довольны всем, что бы они там ни сделали, — ответила она. — Мы каждый день благодарим Бога за то, что он так хорошо пристроил нашу дочку».

«Мать напрасно так старается, — думал Ингмар Ингмарсон, — здесь никто и не думает ехать в город за Бриттой и привозить ее сюда. Ей нечего было пугаться березовых арок, ведь я это сделал только для того, чтобы оправдаться перед Богом: „Ведь я был готов сделать это! Ты же видишь, что у меня было такое намерение“. Но поступить так на самом деле — это совсем другое».

— Когда я видела Бритту в последний раз, — продолжала Кайса, — стояла глубокая зима. Я шла по узкой тропинке через лес. Идти было очень трудно, потому что снег начинал таять и на тропинке было скользко. Вдруг я увидела, что кто-то сидит на снегу, я подошла ближе и узнала Бритту. — «Что это ты гуляешь одна в лесу?» — спросила я ее. — «Да, я гуляю», — ответила она. Я остановилась и глядела на нее, потому что не могла понять, чего она хочет. — «Я хочу поискать, не найду ли где отвесной скалы», — сказала Бритта. — «Сохрани тебя Бог, уж не хочешь ли ты броситься с нее?!» — спросила я, потому что у нее был такой вид, словно она не хочет больше жить.

«Да, — сказала она, — если я найду скалу достаточно высокую и отвесную, я брошусь с нее». — «Постыдись, Бритта, разве тебе плохо живется». — «Я — дурная женщина, Кайса». — «Да, что ты такое говоришь?!». — «Когда-нибудь я сделаю что-нибудь дурное, лучше мне умереть». — «Что за пустяки ты болтаешь, дитя?» — «Да, я стала злой, когда переехала сюда». — Потом она подошла ко мне совсем близко, и глаза у нее были как у безумной. — «Они только и думают, как бы мучить меня, и я тоже только и думаю о том, как бы помучить их». — «Тебе так кажется, Бритта — они люди добрые». — «Они только и думают, как бы меня опозорить». — «Ты это им говорила?» — «Я никогда с ними не разговариваю. Я все время только думаю о том, что я им могу сделать плохого. Да, я подумываю, не сжечь ли мне усадьбу; ведь он очень дорожит ею. А то я думаю, не дать ли коровам яду: они такие старые и уродливые, и у них такие набрякшие веки, что они почти похожи на него». — «Собака, которая лает, не кусает», — сказала я. — «Что-нибудь дурное, да я уж сделаю ему, — сказала она. — До тех пор я не успокоюсь». — «Ты сама не знаешь, что говоришь, — сказала я. — Ты сама себе не даешь покоя».

Тут Бритта изменилась в лице и начала плакать. Она выглядела такой кроткой и говорила, как ей трудно бороться со всеми этими злыми мыслями. Потом я проводила ее назад в Ингмарсгорд, и на прощанье она обещала мне не делать ничего дурного, если я только буду молчать. И тогда я начала думать, кому я могла бы рассказать об этом, — сказала Кайса, — потому что мне казалось, неловко идти к таким важным господам, как вы.