Константин Станюкович - Дуэль в океане Страница 4

Петр Васильевич выдержал паузу и продолжал еще взволнованнее:

— А вы, Николай Николаич, уж слишком язвите Васеньку… За что-с?.. Вы все понимаете, а он ничего не понимает, так зачем его вызывать на спор… Это… это… И вообще…

— Что вообще, Петр Васильевич? — с преувеличенною почтительностью высокомерия спросил Байдаров.

— И вообще… Прошу вас, лейтенант Байдаров, не заводить в кают-компании предосудительных разговоров! — вдруг неожиданно для себя, точно от невыносимой боли, крикнул Петр Васильевич.

И лицо его побелело. Челюсти тряслись. И в глазах блестели слезы.

Воцарилось мертвое, напряженное молчание.

Почти все офицеры строго и неприязненно взглянули на Байдарова и, опустивши глаза на тарелки, стали усиленно есть, точно котлеты интересовали их более всего.

Только Сойкин не поднял глаз на Байдарова. Молодого механика подергивало точно в лихорадке.

А Николай Николаевич Байдаров еще выше поднял свою белокурую голову. Его красивое молодое лицо, свежее, румяное и холеное, безбородое, с шелковистыми небольшими усиками, и его голубые, блиставшие резким блеском глаза были дерзко вызывающие. На тонких искривленных губах блуждала усмешка. Маленькая рука с кольцом на мизинце небрежно играла цепочкой на белоснежном жилете.

Прошла минута, другая…

— Уходите, Николай Николаич, — шепнул сосед его.

Байдаров небрежно пожал плечами и тихо промолвил, кивнув на Сойкина:

— Этого… что ли, бояться?..

И едва Байдаров сказал это слово, как Сойкин неожиданно поднялся с места и, едва держась на ногах, крикнул каким-то сдавленным голосом:

— Вы подлец, господин Байдаров!

И в то же мгновение дал пощечину.

Все ахнули. Петр Васильевич замер от ужаса и стыда. Ему казалось, что он сам виноват и так позорно оскорблен.

Сойкин тотчас же стал спокойнее. Он подошел к старшему офицеру и дрогнувшим, робким, молящим голосом произнес:

— Простите, Петр Васильевич… Прикажите арестовать…

— О, голубчик… Что вы сделали?.. Идите в каюту под арест! — упавшим голосом ответил Петр Васильевич, не смея поднять глаз на Байдарова.

Байдаров хотел усмехнуться, и вместо улыбки лицо его искривилось болезненной гримасой. Он обвел позеленевшими глазами присутствующих, остановил долгий злой, смертельный взгляд на Сойкине, точно хотел запомнить его лицо навсегда. И, словно поняв весь ужас и позор оскорбления, вдруг поник головой и, закрыв свою горящую щеку, убежал из кают-компании.

Через пять минут он прислал старшему офицеру рапорт о болезни.

VI

Петр Васильевич, подавленный и грустный, доложил капитану об ужасной истории…

— Добился-таки Байдаров пощечины! — сурово промолвил капитан. — Довел бедного Сойкина… Под суд пойдет… Славный молодой человек…

— И какой скромный… Терпел… терпел… Уж я просил Байдарова…

— Надо было, Петр Васильевич, раньше списать с корвета этого гуся… И мы оба с вами виноваты, что держали его…

— Виноват-с… Этакая история, Владимир Алексеич!

— Как бы Байдаров в Батавии не убил Сойкина на дуэли… Надо как-нибудь не допустить этой глупости… Не пускайте Сойкина в Батавии… И пусть он извинится перед Байдаровым в кают-компании… А Байдаров в Батавии же спишется и пусть едет в Россию… Не захочет, так я сам спишу.

— Сойкин, я думаю, согласится извиниться, да Байдаров…

— Не удовлетворится?

— Едва ли…

— Ну и пусть как знает… Он пощечину поделом получил… Еще удивляюсь, как раньше не получил этот наглец… Воображает, что дядя министр и отец адмирал… Ну, что делать… И вы не волнуйтесь, Петр Васильич. Знаю, какой вы сами миролюбивый… И скажите Сойкину, чтобы он не тревожился… Попрошу в Петербурге, чтобы не очень покарали…

— Сойкин и так собирается бросить службу… хочет в художники.

— Тем лучше для него… Успокойте беднягу…

— Слушаю-с, Владимир Алексеич.

— И с Байдаровым переговорите… Может, ваше миротворство на этот раз и вывезет…

Старший офицер ушел от капитана и зашел в каюту к старшему штурману.

Тот только что заснул полчасика после обеда и потягивал портер.

— История, Афанасий Петрович! — вздохнул старший офицер.

— Все плавание нам испортил этот брандахлыст… Аристократ!.. Верите, и у меня чесалась рука, чтобы запалить ему в морду… Портерку?

— Ну его… Вы, Афанасий Петрович, портер, а тут…

— Что тут?.. Получи в морду и иди с корвета… Все перекрестятся!

— Он-то уйдет… Не уйдет, так капитан спишет… А как бы нам Степана Ильича под суд не подвести… Байдаров на дуэль вызовет…

— А он не иди… Дуэль… Моряки и без того каждый день рискуют, можно сказать, жизнью и не боятся смерти, когда нужно, а… тут иди под пулю?.. Мы, Петр Васильич, будем убеждать Сойкина… Уговорим…

Петр Васильевич рассказал, что придумал капитан, и штурман воскликнул:

— И того умней! Брандахлыста на берег, а Сойкина продержать под арестом… Уйдем из Батавии, и делу конец.

— А все-таки… вы понимаете… какая история…

— Ну что ж?.. История… Не вернешь ее… Извините, Петр Васильич, что я скажу?

— Говорите, Афанасий Петрович…

— Очень уж вы того… добры сверх положения. По-евангельски не всегда можно-с… Блаженны миротворцы, положим, Петр Васильич… Но только — извините — побольше бы давали “ассаже” [5] хлыщу Байдарову, он бы…

Петр Васильевич покраснел до волос. Смешался вдруг и старый штурман.

Оба знали, что красавец Байдаров был одно время любимцем Лидии Викторовны.

— Что ж, обрывай я его, он подумал бы, что я из личности! — проговорил старший офицер. — Эх, скорей бы в Батавию, Афанасий Петрович!

— Все слава богу. — И Афанасий Петрович, суеверный, как все штурмана, сплюнул. — Ветер молодчага… Если так пойдет… разведем пары у экватора и… через пять суток и в Батавии… И письмо от Лидии Викторовны получите… И я от своей команды… Стаканчик, Петр Васильич?

— Разве… Выпью и пойду по дипломатической части!

Штурман с каким-то особенным удовольствием налил стакан портеру Петру Васильевичу.

Тот выпил и сказал:

— И как это люди, вроде Байдарова, не могут в мире жить… Мало ли что бывает, а не поднимай историй… Не обижай людей… Не понимаю этого, Афанасий Петрович.

— То-то оттого и с правилами… Дай бог удачи…

VII

Когда Петр Васильевич вошел в маленькую каюту, у двери которой стоял часовой с ружьем, Сойкин сидел на койке и набрасывал какой-то рисунок.

— Ну вот и я к вам, батенька, посланником от капитана… Эка карандаш…

— Вы меня извините, Петр Васильевич…

— Эх, вы… Еще извиняетесь… Может быть, мне извиниться, что допустил… Ну… милый человек… А так ли не так ли, а вы извинитесь…

Сойкин переменился в лице.

— Нехорошо, Степан Ильич… Вы оскорбили и повиниться не хотите?..

— Трудно, Петр Васильич…

— Положим, Байдаров нехорошо поступил… травил… пакости говорил…

— Это я бы еще снес, Петр Васильевич. Я ведь выносливый… Не хотел скандала… Но этого не вынес…

— А чего?

— Он, право, подлец… Можете себе представить… Он одну мерзость сказал за обедом про одну даму… А я… я… хорошо знаю эту даму… Она… Она… благороднейшая и лучшая женщина, которую я знал… И он знал, что она моя хорошая знакомая, а все-таки… Понимаете? И ведь все подло лгал… Эта дама отвергла его… так он мне мстить выдумал… Ну, все… все меня и заставило ударить его, Петр Васильевич… Так посудите… Могу ли я извиняться?..

Голос Петра Васильевича звучал так нежно и грустно, когда он ответил:

— И все-таки должны… Ради этой самой женщины должны… Разве это расправа… Эх, дорогой юноша, труднее бывают вещи, и все-таки… правильнее не платить за скверное скверным…

Старший офицер еще говорил, рассказывая в третьем лице нечто похожее на прежнее свое положение, и Сойкин наконец согласился…

— Спасибо… Не надо ли чего?.. Лимонад от меня требуйте…

Через минуту Петр Васильевич стучался в двери каюты Байдарова.

— Войдите!..

Байдаров сидел у шифоньерки и писал письмо.

Он обернулся и, увидав старшего офицера, встал.

Его лицо дышало злобой, страданием и решимостью.

— Что прикажете? — резко спросил он старшего офицера.

Петр Васильевич, смущенный, словно виноватый, передал совет капитана списаться в Батавии с корвета и прибавил, что Сойкин хочет извиниться перед Николаем Николаевичем при всех товарищах в кают-компании.

Оба они не глядели друг на друга.

— Я и без приказания капитана спишусь с корвета. А извинения Сойкина не желаю! — ответил Байдаров. И, помолчав, прибавил: — Это, верно, ваша идея моего удовлетворения?

— И моя, Николай Николаич.

— Я так и думал. Вы ведь недаром необыкновенно христиански терпимы. Об этом весь Кронштадт знает! — прибавил Байдаров и засмеялся.

Петр Васильевич выскочил из каюты, ужаленный в самое сердце.