Стефан Жеромский - О солдате-скитальце Страница 4

— А вы понимаете, о чем идет речь? — спросил Ле — Гра двух солдат, слушавших его с необыкновенным интересом.

— Oui, je comprends!.. Oui![21] — ответил один из них, указывая рукой на гору. — L’ennemi là—nous là! Après nous l’ennemi[22]… сзади за шиворот и коленом в зад мерзавца! Vous comprenez?[23] — Ряд быстрых, порывистых и четких движений иллюстрировал ответ старого солдата и был отлично понят всеми окружающими.

— Вот, вот, именно так! — со смехом сказал капитан.

— А ты понял, что я говорил? — обратился старый солдат к младшему товарищу, с которым только что разговаривал.

— Кое‑что соображаю, да вот только не пойму, как это будет.

— А вот как будет. Твои швабы сидят на той горе, что стоит поперек, верно?

— Ну, верно.

— Если бы мы пошли к ним низом, они бы нас огтуда камнями забросали. Так говорил Ле — Гра — и правильно говорил. Видишь ли, братец, этот старый швейцарец из Гутанова, которого вчера поймал Ле — Гра, должен показать нам туда другую дорогу. Понял?

— Да как же там пройдешь? Одурели вы, что ли? — распетушился молодой. — Много вы понимаете, что они болтают! Да кто же влезет на такую стену?

— А это уже не моего ума дело. Говорят, влезем. Когда я смотрел оттуда, так женераль и те две роты шли, как по гладкой стене, все равно как муха по стеклу, а там небось есть дорожка — и неплохая. Понял теперь?

— Ах, какие глупые, глупые люди… Надо же в таких горах жить! Слыхано ли дело!

— Погоди, брат, вот забьет тебе шваб пулю в зубы на таком уступчике, тут‑то покувыркаешься, пока не разобьешься на этих камнях. Э, да что там… Rira bien, qui rira le dernier[24]. Понимаешь, к чему эта поговорка?

— А на что мне сдалась ваша поговорка?.. Тошно мне глядеть на все это…

— На, хлебни‑ка красненького. За горелку оно не сойдет, это верно, а все же маленько отрезвит…

Оба потянули по привычке из фляги и закусили ломтем черствого хлеба.

Старый солдат был стреляный воробей. Немало повидал он на своем веку и не на одной войне подставлял лоб под пули. Из Берлина, куда он попал после окончания первой в его жизни войны[25], он направился с несколькими товарищами во Францию, услышав, что там лихо дерутся, и соблазнившись обещаниями, что найдет там больше земляков. Товарищи разбрелись по дороге, он один дотащился до французской границы и в поисках земляков записывался то в один, то в другой полк. Меж тем годы шли, а поиски оставались тщетными. Он немного подучился французскому языку, привязался к капитану Ле — Гра, капралам и сержантам своего батальона, которые рассказывали ему на биваках разные разности. Так он у них и остался.

Недавно, в начале войны с Австрией[26], он встретился с земляком. Это был молодой пехотинец, взятый в плен вместе с другими австрийскими солдатами в стычке под Цюрихом[27]. Старый ветеран приложил все старания, чтобы уговорить пленного вступить в ряды французских войск и убедить начальство зачислить его в батальон. Когда это ему удалось, он стал оказывать новичку чисто братское покровительство. Учил его французскому языку, хотя сам объяснялся с грехом пополам, чистил ему карабин, чинил мундир, заплетал косу, выручал всегда и во всем и отдавал ему лучшие куски. В награду за все это он получил возможность беседовать с ним… И молодой солдат привязался к ветерану так горячо, как это бывает только на войне. За шесть месяцев они так сжились друг с другом, как в живом теле срастаются две половины одной кости.

Едва солдаты успели съесть по краюшке хлеба, как командиры объявили по ротам приказ о начале подъема на гору. Разговоры сразу утихли, и колонна медленно двинулась с места, как чудовищная змея, сверкая чешуей штыков и патронташей. Проводник, шедший впереди/ ввел первый батальон, который следовал за ним, на тропу около водопада Гельмербах. Солдаты все время видели перед собой белую полосу воды, низвергающейся в долину с высоты более ста метров. Вскоре строевой порядок нарушился, каждый, как мог и как умел, карабкался на гору. Тропа терялась в груде обвалившихся камней и деревьев, и только кое — где в глине можно было различить глубокие, скользкие, отвесно поднимающиеся следы. Эта сторона горного хребта все еще находилась в тени. Капли росы белели, как снег, на елях и травах. Мокрые сосны протягивали из чащи длинные ветви, преграждая солдатам путь.

Люди шли бодро, охваченные желанием поскорее узнать, что ждет их за уступом, с которого сбегал водопад; с безотчетным наслаждением они вдыхали чистый разреженный воздух и, как огромная компания веселых туристов, сокращали себе путь, пересекая зигзагообразную тропу. По всему лесу у подножия горы раздавался все нарастающий гул голосов, заглушивший вскоре грохот водопада. Старшие и младшие офицеры не пытались навести порядок, сами увлеченные прелестью подъема на крутой склон в такое чудесное утро.

Остановившись на вершине первой скалы, шедшие впереди с изумлением увидели непроточное озерцо, не больше Черного озера под Костельцем в Татрах. За ним открывалась пустынная долина Дихтерталь, круто поднимавшаяся вверх. Здесь уже не росли деревья, а громоздились мрачные груды обвалов и каменных глыб, между которыми клокотал дикий поток. Справа и слева устремлялись вверх бурые, серые и черные нагие утесы, гладко отполированные водой. Там и сям видны были на них борозды, выемки и волнистые линии, таинственные иероглифы ледников, которые много веков назад спустились отсюда. Внизу за уступы скал цеплялись карликовые сосны, издали похожие на мох. Выше, в воздухе, покачивались их изогнутые ветки, казавшиеся не толще былинок. В одном месте между двумя скалами, выдвинувшись далеко вперед, навис над бездной край ледника. Этот гладкий, необыкновенно ровно. обтесанный карниз, подобный гигантскому мечу, занесенному чьей‑то невидимой рукой, сверкал в лучах солнца и блистающей чистотой льда слепил глаза подходившим батальонам.

Пока они совершали этот первый этап своего пути, Г юден стремительно доскакал до конца долины Хасле и очутился у разрушенного моста на Ааре. Не теряя ни минуты, он бросился верхом в реку и благополучно переправился на другой берег.

Но когда серый арабский конь выскочил из воды, над самым ухом генерала просвистели пули, а из‑за вала, прикрывавшего два гримзельских озера, показался отряд солдат в белых мундирах. Две роты Гюдена переправились через реку и с ходу бросились в атаку на австрийцев. Те дали еще залп и отступили к постоялому двору, стоявшему на берегу озера.

Гюден не стал их преследовать. Он поехал еще дальше в сторону, вверх по реке, остановился там со своими офицерами и стал обозревать окрестности. Только теперь он ясно представил себе что хотел сделать, задумав взять этот перевал. Долина Хасле здесь кончалась. Ее замыкала поперечная гора, на тысячу футов поднимавшаяся над озерами и соединявшая два гигантских горных хребта. Эта перемычка имела форму седла, склоны ее, круто спускаясь, образовали амфитеатр, у подножия которого виднелись два темно — зеленых озера. Это была гранитная пустыня, каменная пропасть, от одного вида которой пробирала дрожь, как при мысли о смерти. Скалы были нагие и скользкие, только внизу поросшие желто — рыжим мхом. Выше то тут, то там проступали серые пятна. Это были пустоты, оставшиеся на месте обвалившихся плит.

Кругом щерили зубы скалы Нэгелисгретли и пирамиды Финстераархорна. У подножия его вырывался из льдов бурый Ааре.

Внимание Гюдена сразу же привлек странный шум этой реки. Воды ее однообразно стонали, словно протяжно повторяя все время гамму ужасающих звуков, жалобно голосили, словно выводя какую‑то страшную песню. Казалось, из холодных глубин природа вещает об исконном труде капель, о неизменной победе воды и умирании камня, о великих передвижениях льда, о напоре, которому подвергаются скалы, и о тепле, рождающем борьбу…

Кучка австрийских солдат, оттесненных к своему лагерю, дала, видно, знать о приходе французов, так как на вершине перевала Гримзель произошло какое‑то движение. На старой тропе засуетились белые фигурки с большими черными головами, казавшиеся не больше кузнечиков; они проворно занимали все повороты тропы, прихотливыми изгибами и изломами сбегавшей по крутому склону горы. Гюден отправил две свои роты под самый лагерь и приказал им в течение всего дня показываться австрийцам, отступать, чинить мост, взбираться на скалы и вообще действовать как полагается авангарду наступающей колонны. Сам он проскакал галопом по всей узкой излучине до самого подножия горы, осмотрелся и во весь опор понесся назад к броду. Переправившись через реку в сопровождении всего только двух субалтернов и ординарца, смотревшего за лошадьми, он поспешно вернулся на то место, откуда войска начали подъем на гору.

Черные следы на росе, примятая трава и изломанные кусты указывали ему, в каком направлении прошли солдаты. Генерал и два офицера спешились, оставили солдату лошадей, а сами тронулись в путь. Гюден, обутый в венгерские сапоги, с низкими, обшитыми галуном голенищами, за которые во время переправы набралась вода, бежал в гору, как олень. От усталости и внутренней тревоги он скоро стал задыхаться, развязал шарф, которым был опоясан, снял с шеи платок, расстегнул мундир, жилет и рубаху и так, с раскрытой грудью, мчался напрямик. Восемнадцать гренадерских рот отдыхали, расположившись полукругом на берегу Гельмерзее, когда на краю скалы появился молодой генерал, до того утомленный, что крупные капли пота текли по его лицу.