Габриэле д'Аннунцио - Речная эклога Страница 4

— Греби, любовь моя, греби! — говорила Мила. Она лежала на корме, откинув назад голову и опустив руки в кильватерную борозду. Знойное солнце заливало ее оранжевым светом, словно пламенем пожара, играло в ее кудрях, обжигало шею. Красивые серебряные диски сверкали у щек, прекрасные глаза раскрылись, как лучистые венчики цветов. Она была счастлива. Чувство блаженства рождало в душе ее нежность ко всему, что окружало их в этот час, когда начинался сладостный поединок дня и ночи и блистанию мира вскоре предстояло померкнуть.

— Греби, любовь моя!

Лодка неслась вперед, вдоль самого берега среди свежего благоуханного шелеста оборванных и упавших в воду веток. Вросшие в запруду корни старых ив походили на свернувшихся змей, стволы их странно изгибались, словно скрюченные от горя человеческие тела, а от этих стволов шли молодые побеги, робко тянувшиеся к воде. Кругом плавали островки сбившихся в кучу зеленых листьев, уступая только яростным ударам весел, которые разбивали и рассеивали их. Выше дремали цветущие тростники — воздушный лес пушистых метелок, которого не тревожило ни дуновение ветерка, ни взмах птичьего крыла; еще выше скорбным сном объяты были деревья, которые не хотели умирать. На эти тростники и деревья понемногу, незаметно начало уже спускаться покрывало сумерек.

Над лиловатой горой высились алые облачные обелиски, а древний город в глубине вод был словно объят пламенем. Но сумеречный покров все опускался, но на полях, уже местами погрузившихся в тень, воцарялось безмолвие, но чары тишины уже охватили реку.

Весла уже не рассекали воду. Лодка свободно, бесшумно плыла по течению.

— Ты устал, бедненький мой, любимый, — прошептала Мила, наклоняясь к рыбаку и перебирая пальцами завитки его влажных от пота волос, от чего по жилам его разливалось наслаждение.

— Нет. Вот видишь! — ответил он, поднимая голубые смеющиеся глаза и в порыве желания крепко стискивая ее в объятиях.

— Ты прекрасна, прекрасна, прекрасна! — повторял он бледный, дрожащий от страсти, ласково опрокидывая ее на дно лодки, чтобы совершить жертвоприношение любви. — Ты прекрасна, прекрасна!

Они находились в извилистой бухте, тихой словно озеро. Берег перед ними казался сплошной зеленой оградой, где высокие стволы деревьев тянулись длинным рядом колонн под хрустальным и металлическим сводом: прорезанное агатовыми жилками небо между этими колоннами мягче светилось сквозь темную листву. С густолиственных деревьев, с небосвода на реку сходил великий покой. В воздухе плыла молочная и золотистая дымка, истома последней нежности, в которой все сущее обретает сладостный сон, утрачивая ощущение жизни. Но этот сонный мир источал некую бессознательную гармонию. Широкая нежная волна звуков поднималась к пустынному сумеречному небу от земли, истомленной своим мощным осенним плодородием.

— Ты прекрасна, прекрасна, прекрасна!

Впереди снова открылись прямые, уходящие вдаль берега. Река снова торжествовала. В печальном безмолвии устремлялись к морю холодные волны, в безмолвии несли они первые павшие деревья, которые не хотели умирать.

— Мила, ты слышишь? — спросил вдруг Йори. Он высунулся из лодки и прислушался.

У мрачной запруды в камышах послышался вдруг шум и треск подмятых стеблей, как будто дикий зверь преследовал там добычу. Из образовавшейся просеки выскочил конь, несущий на себе всадника, и в неистовом порыве бросился в закрутившуюся, запенившуюся воду.

— Зиза, Зиза! — завопила цыганка. Она выпрямилась па коленях в лодке и, оцепенев от ужаса, протягивала руки к водовороту, где обезумевший парень на коне старался выплыть из захлестывающих его волн и добраться до лодки.

В этот миг проявились душевная сила и благородство моряка.

— Тише, Мила, — сказал он и, вместо того чтобы уходить на веслах от врага, протянул ему свою сильную руку.

Но Зиза, ослепленный гневом и жаждой мести, собрав последние силы, вцепился ему в шею, впился ногтями в живое тело, увлекая его в ненасытные холодные волны. И в сумеречной тишине, в ласковом сиянии восходящей медно-красной полной луны, благостно завладевающей пространством, завязалась эта короткая борьба двух человеческих существ.

Лодка уплывала по течению все дальше и дальше. У Милы, охваченной отчаянием, не вырвалось ни крика, ни рыдания. Она сидела неподвижно, словно бронзовая статуя, устремив остановившийся взгляд в смутно бурлящую воду, где неподалеку плавала выбившаяся из сил лошадь, глядя на нее большими глазами, в которых предсмертная судорога зажгла последнюю искру света. Мила была одна, одна в беспредельности, в чистой беспредельности вечера.

Примечания

1

Ребёк — старинная трехструнная скрипка.