Халлдор Лакснесс - Возвращенный рай Страница 4

— Опасно сажать детей на такого коня, — заметил судья. — Лучше их привязывать к старой кляче.

— Да я не часто пока что разрешаю им садиться на него. Но зато должен сказать, что я всякий раз привожу в пример Крапи, когда рассказываю им о сверхъестественных лошадях, таких, например, как Грапи — конь, на котором восседал Сигурд Убийца Фафнира,[4] отправляясь сражаться с драконом, или Фахси, лошадь Храфнкеля, годи Фрейра,[5] которую ее хозяин посвятил богу Фрейру, объявив, что всякого, кто посмеет сесть на эту лошадь, кроме него самого, постигнет смерть; не забываю я и о Слейпнире, который так прыгает по Млечному Пути своими восемью копытами, что звезды разлетаются во все стороны; или рассказываю им, что жеребенок наш, наверное, водяной конь и что выбросила его на берег морская пучина. Так-то вот, старина.

— Что толку рассказывать мне старые басни? — молвил судья, зажигая трубку. — Я и сам могу сочинить не хуже этих. Вы, мужики, забываете, что Сигурд Убийца Фафнира давным-давно провалился в преисподнюю со своим драконом и прочим барахлом. А вот Бьёрну из Лейрура вы позволяете отбирать у вас все, что ему заблагорассудится, даже душу, если она у вас есть и если она ему понадобится.

— Я пока еще не думаю отдавать моему другу Бьёрну из Лейрура в долгое пользование Крапи, хотя Бьёрн, на мой взгляд, заслуживает всяческой похвалы, — сказал Стейнар из Лида.

— Придет день, милый мой, когда конек твой выскользнет у тебя из рук, и ты за него вовсе ничего не получишь. Вот тогда-то и пожалеешь, что отказал мне, — заявил судья, усаживаясь в седло.

Стейнар вновь рассмеялся, стоя на пороге.

— Что ж, я прекрасно понимаю — трудно вам смириться с тем, что у простого крестьянина хорошая верховая лошадь. Вы, важные господа, такого не прощаете, это уж точно. Тут уж вам становится не до шуток. Но, честно говоря, вскоре эта лошадь будет не более примечательна, чем все остальные, и, пожалуй, такой день уже наступил, хотя мне все еще трудно в это поверить.

Не раз уж бывало, что, чем больше приставали с чем-нибудь к Стейнару из Лида, тем добродушнее становилась его усмешка и хихиканье. Но долгожданное слово «да», и так не очень щедро употребляемое им, отодвигалось все дальше, пока не исчезало в бесконечности, там, где начинается область слова «нет».

Стейнар из Лида понимал толк в шутке не хуже знатных. И не секрет, что многие посмеивались, когда стало известно, что он отказался продать лошадь и Бьёрну из Лейрура, и судье; Стейнар дал понять, что сам собирается к концу уборки на своей лошади встретить его величество.

Заранее было решено, кто из именитых людей в округе поедет вместе с судьей на юг встречать короля; следует ли говорить, что Стейнара из Лида не было в их числе. Но он, кажется, нисколько не огорчился тем, что поедет один.

Несомненно, что-то в этой лошади было такое, что отличало ее от других. В сравнении с ней они становились незаметными; что-то в движении ее ног, в осанке, взгляде, во всех повадках говорило о том, что, пожалуй, неправильно считать, будто лошадиная порода застыла в своем развитии с тех пор, как утеряла рога; развитие продолжалось и после того, как у лошади образовалась самая совершенная нога, всего с одним-единственным пальцем, обутым в твердый башмак. Лошадь, о которой идет речь, была все равно что папа римский; она возносилась не только над другими лошадьми, но и надо всем, что ее окружало, — зеленой равниной, водой, горами.

Нет сомнений, что именно на этой лошади Стейнар из Лида собирался предстать перед королем или, как он с присущей ему скромностью говорил соседям: «Крапи собирается в Тингведлир, чтобы с неприметным жителем Лида на спине приветствовать его величество».

В округе нашлось немало зубоскалов, которые тут же передернули его слова, говорили, что лошадка из Лида решила отправиться в Тингведлир верхом на своем хозяине, чтобы поглазеть на короля.

Во дворе Крапи был ручным, как ребенок, да и когда он пасся на выгоне, без труда можно было набросить ему аркан на шею. Но он превращался совсем в иное существо, когда его хотели поймать в поле. Дома он вел себя как самый добропорядочный жеребенок, заслуживающий всяческих поощрений; так и хотелось выпустить его немедля на простор. В открытом поле жеребенок был сам себе хозяин. Если его хотели поймать, когда он с другими лошадьми пасся неподалеку от двора у песчаной равнины, он улетал от своих преследователей, как дуновение ветра, и, чем ближе подбирались к нему, тем быстрее он удалялся, — как бы превращался в ветер, со свистом проносясь над лугами, болотами, холмами, водой. А когда эта игра ему надоедала, скрывался высоко в горах. Так было и в этот день, когда Стейнар, спрятав недоуздок за спину, направился к пастбищу, чтобы поймать жеребенка: на следующий день он решил тронуться в путь. Крапи резко отскочил, тряхнул холкой, как бы испугавшись, помчался по горным тропинкам к отвесной скале и вскоре исчез за нею. Это означало, что теперь крестьянину со всеми чадами и домочадцами нужно собрать всех лошадей с гор, завести их в загон и уж только тогда удастся ему изловить упрямца.

Когда все семейство из Лида, преследуя жеребенка, добралось до вершины горы, они увидели, как он стоял один на верху холма, резко выделяясь на фоне неба. Он смотрел на ледник и громко ржал.

— Можешь ржать сколько тебе вздумается, дружище, — крикнул хозяин. — Быть может, вскоре тебе придется любоваться совсем другим.

Пыль, вздымающаяся облаком из-под копыт лошадей, везущих господ, ложилась на все тропинки в Стейнлиде, и топот этих лошадей смешивался с топотом лошадей из других округ. Чиновники собирались встретить короля, когда его корабль войдет в Рейкьявикскую гавань. Само собой разумеется, что судьи и депутаты будут самыми почетными гостями на предстоящем празднике в столице.

Поздним летним днем, таким тихим, что, кажется, единственно живыми существами на берегу были спящие вдоль дороги морские ласточки да кулик-сорока, разгуливающий по выгону, — в такую вот тишину, наступившую после отъезда знати, крестьянин из Лида оседлал свою лошадь, чтобы в одиночестве отправиться в путь. Снати закрыли в сарае. Жена, стоя на камне, вытирала с глаз положенные в таких случаях слезы; дети обнимали морду лошади, целуя ее в душистый нос. Они не ушли в дом до тех пор, пока отец их не исчез за грядой восточных гор.

Глава пятая. Осквернение священной лавы

В Огненном ущелье, в том месте Тингведлира, где когда-то сжигали на костре людей, поздним летним вечером за день до приезда короля собралась небольшая группа крестьян. Внизу каменистая почва горы была почти всюду покрыта мхом; на каменную глыбу, высотой с человеческий рост, тоже наполовину поросшую мхом, взобрался человек, чтобы поведать своим соотечественникам что-то очень важное. К этой группке потянулись любопытные, желавшие разузнать, что же такое происходит на этом Тинге.[6] Среди них был и Стейнар из Лида. В руке он держал кнут.

Насколько Стейнар мог расслышать издалека, человек, стоявший на камне, приводил цитаты из Библии. Правда, Стейнара несколько удивило, что лица слушателей были лишены того благоговейного выражения, какое обычно возникает при подобном чтении. Наоборот, одни слушали с кислой миной, другие и вовсе не скрывали неодобрения. Оратора часто перебивали, кричали или смеялись. Но его это нисколько не смущало, он тотчас же находил, что ответить, хотя от природы не был красноречив.

Этот человек был примерно того же возраста, что и крестьянин из Лида; угловатый, костлявый, плечи приподняты, худой, лицо изуродовано — то ли оспой, то ли судьбой; весь его облик свидетельствовал о серьезных жизненных передрягах. В те времена большинство исландцев под бородой были круглолицы, их житейские испытания были так же просты и естественны, как детские печали; даже старики нередко напоминали своим обликом детей. У многих исландцев кожа была светлая, прозрачная, она принимала различные оттенки — от синюшной бледности до багрового румянца, в зависимости от погоды и питания. Лицо же незнакомца было почти серо-коричневым, цвета ледниковой воды глетчера или подогретого кофе, разбавленного снятым молоком. Волосы густые, жесткие, а одежда слишком велика для него. И все же он не выглядел забитым или несчастным.

О чем же говорил в Тингведлире у реки Эхсарау этот человек, нарушающий программу великого национального празднества, когда сердца всех добрых земледельцев страны бились учащенно, предвкушая новые, лучшие времена?

На вопрос Стейнара из Лида, кто сей проповедник, ему ответили, что это еретик.

— Вот как, — удивился Стейнар. — Не скрою, на такого человека интересно бы взглянуть. Через мой хутор прошло много незнакомого люда, но все они исповедовали истинную веру. Позвольте, а вы не знаете, в чем заключается его ересь?