Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер Страница 4

Пинкер был помолвлен со Стиффи Бинг, и, на мой взгляд, долгие годы футбольной практики сослужили бы ему хорошую службу в качестве подготовки к семейной жизни с ней. Если каждую субботу с тех самых пор, как ты вышел из младенчества, толпа головорезов в подкованных бутсах шваркает ими тебе по физиономии, то, по-моему, ничего на свете уже не может тебя напугать, даже женитьба на такой девице, как Стиффи, у которой чуть ли не с пеленок что ни день, то какая-нибудь сумасшедшая выходка, способная свести с ума всех окружающих от первого до последнего.

Преподобный Г.П. Пинкер был здоровенный малый. Должно быть, даже в детстве одежда на нем трещала по швам, а весы, стоило ему стать на них, тут же ломались. И теперь, в зрелом возрасте, его можно было бы принять за брата-близнеца Родерика Спода. С виду, конечно, в том только, что касалось мускулатуры, сухожилий и живого веса, потому что если Родерик Спод постоянно высматривал, кого бы сожрать, являя собой постоянную угрозу как для пешеходов, так и для движущихся транспортных средств, то Пинкер — настоящий дьявол в человеческом облике, вносящий смятение в ряды соперников на футбольном поле, — в частной жизни был так кроток, что даже малый ребенок мог из него веревки вить. В самом деле, однажды мне случилось видеть, как Раззява послушно играл в мяч с крохотной девчушкой.

Обычно с лица этого Божьего человека не сходила лучезарная улыбка. Я бы сказал, что его улыбка — одна из местных достопримечательностей и украшает собой Тотли, как прежде, в Оксфорде, украшала колледж Святой Магдалины, где мы с ним учились. Однако на этот раз вид у Раззявы был удрученный, будто он обнаружил ересь среди своей паствы или застукал на церковном дворе мальчишек-певчих, курящих марихуану. Словом, передо мной предстало девяносто килограммов его преподобия, обремененного тяжкой заботой. Опрокинув очередной столик, он уселся и сообщил, что рад меня видеть.

— Так и знал, что найду тебя в «Трутнях».

— И нашел, — подтвердил я. — Скажи, что привело тебя в столицу?

— Приехал на собрание комитета клуба «Арлекинов».

— Ну и как комитет?

— В порядке.

— Рад слышать. Состояние комитета — предмет моей неустанной тревоги. Ну, Раззява, рассказывай, как поживаешь.

— Очень хорошо.

— Пообедаем вместе?

— К сожалению, должен вернуться в Тотли.

— Скверно. Дживс говорит, что сэр Уоткин, Мадлен и Стиффи гостили у моей тетушки в «Бринкли».

— Да.

— Они вернулись?

— Да.

— Как Стиффи?

— Нормально.

— А Бартоломью?

— Тоже нормально.

— А как твои прихожане? Надеюсь, с ними все в порядке?

— О да, в полном порядке.

Интересно, вас ничего не удивляет в этом диалоге, образец которого я тут воспроизвел? Нет? В том смысле, что Раззява Пинкер и Бертрам Вустер, друзья-приятели, знаем друг друга чуть не с пеленок, а беседуем — точно случайные попутчики в поезде. Пинкер цедил слова сквозь зубы, и я все более и более утверждался в мысли, что грудь его исполнена — как ее там? — какой-то злополучной субстанцией, что ли, которая тяжким бременем давит на сердце, как выразился однажды Дживс.[6]

Я не оставлял усилий, стараясь расшевелить Раззяву Пинкера.

— Ну же, Раззява, — сказал я, — что новенького? Что старикан Бассет, отдал ли он тебе приход?

Мой вопрос отчасти пробил броню — Пинкер оживился.

— Нет еще. По-моему, он не может решиться. Сказал, что отдаст, а на другой день объявил, что сомневается и должен еще подумать над этим вопросом.

Я нахмурился. Не по душе мне подобная неопределенность. Представляю, как она затрудняет Пинкеру жизнь и ставит его в ложное положение. Поневоле будешь и встревожен и подавлен. Ведь они со Стиффи не могут пожениться — на жалованье викария он ее не прокормит, стало быть, надо ждать, пока папаша Бассет не расщедрится на приход, которым распоряжается по своему усмотрению. А мне доподлинно известно, что Раззява спит и во сне видит вступить в брак со Стиффи, хотя лично я, при всех моих добрых чувствах к этому юному созданию, готов милю пробежать в тесных ботинках, лишь бы уклониться от женитьбы на означенном создании.

— Все время ему что-то мешает, то одно случится, то другое. Кажется, перед поездкой в «Бринкли» он совсем было решился, но, вот незадача, я нечаянно столкнулся у него с ценной вазой, и она разбилась. Это его немного огорчило.

Я вздохнул. Как сказал бы Дживс, теряешь сон и покой, когда узнаешь, что у твоего друга, с которым вы вместе срывали цветы юности, — по-моему, есть такое выражение, — жизнь складывается совсем не так, как хотелось бы. Я был намерен с неослабевающим вниманием следить за церковной карьерой преподобного Пинкера, но, похоже, события развивались таким образом, что сам факт существования упомянутой карьеры ставился под сомнение.

— И как это ты умудряешься, Раззява, откалывать такие штуки? Наверное, ты и в пустыне Гоби найдешь, обо что споткнуться.

— Никогда не был в пустыне Гоби.

— И не надо. Для тебя это небезопасно. Скажи, Стиффи, наверное, сердится, что у Бассета, как говорится, семь пятниц на неделе? Думаю, она из себя выходит, когда старикашка то говорит «Пожалуй», то «Нет, не решаюсь». Что, Стиффи здорово кипятится?

— Порядком.

— И я ее не обвиняю. На ее месте любая взбеленится. Кто дал право папаше Бассету ставить палки в колеса истинной любви?

— Никто.

— Надо ему наподдать как следует.

— Вот именно.

— Будь я на месте Стиффи, я бы ему в постель жабу сунул или стрихнину в суп подсыпал.

— Вот именно. Что касается Стиффи…

Он внезапно умолк. Пристально в него вглядевшись, я понял, что был абсолютно прав относительно той злополучной субстанции. Безусловно, грудь бедного малого была битком ею набита.

— Что-то не так, Пинкер?

— Да нет, ничего. Почему ты спрашиваешь?

— Ты странно себя ведешь. Как собака, которая преданно заглядывает в глаза хозяину, будто хочет что-то сказать. Ты хочешь мне что-то сказать?

Он сглотнул раз-другой и покраснел, если подобное выражение применимо к человеку, чье лицо даже в спокойном состоянии напоминает цветом эдакую благочестивую свеклу. Казалось, застегивающийся сзади воротничок его душит. Сиплым голосом он произнес:

— Берти.

— Да?

— Берти.

— Я здесь, старина, и ловлю каждое твое слово.

— Берти, ты теперь занят?

— Не более чем всегда.

— Ты не мог бы уехать на два-три дня?

— Думаю, это можно устроить.

— А ты не мог бы уехать в Тотли?

— Погостить у тебя?

— Да нет, погостить в «Тотли-Тауэрсе»?

Я уставился на него, как говорится, во все глаза. Не знай я, что он трезвенник, который даже вне Великого поста редко позволяет себе пропустить что-нибудь более крепкое, чем легкое пиво, мне пришлось бы допустить, что преподобный Пинкер уже успел приложиться к бутылке. Брови у меня полезли кверху, и не останови я их вовремя, они испортили бы мне прическу.

— Где побыть? Раззява, ты не в своем уме, иначе бы не нес эту околесицу. Надеюсь, ты не забыл, какую пытку мне пришлось вытерпеть, когда я последний раз гостил в «Тотли-Тауэрсе»?

— Не забыл. Но Стиффи хочет, чтобы ты ей помог. В чем именно, она мне не сказала, но предупредила, что дело это чрезвычайной важности и что без тебя не обойтись.

Я выпрямился во весь рост. Я был холоден и решителен.

— Ты просто рехнулся, Раззява!

— Не понимаю, что тут особенного!

— В таком случае, позволь тебе объяснить, почему ваш замысел обречен на провал. Во-первых, после того, что произошло между нами, едва ли сэр Уоткин Бассет пригласит меня к себе. Подозреваю, что он меня терпеть не может. Если есть на свете человек, который по моей милости пережил не самые приятные минуты в своей жизни, так это Бассет. Залог счастья для него — это когда между ним и Бертрамом пролегает по меньшей мере сто миль.

— Тебя пригласит Мадлен, ты только пошли ей телеграмму и попроси позволения приехать на денек-другой. Она никогда не советуется с сэром Уоткином, кого ей пригласить. Зовет в дом, кого хочет.

Это была правда, но я пропустил его слова мимо ушей и безжалостно продолжал:

— Во-вторых, я знаю Стиффи. Очаровательное создание, для нее, как я уже сказал Эмералд Стокер, у меня всегда открыты объятия, вернее, были бы открыты, не будь она помолвлена с тобой, но она же помесь полтергейста и ручной гранаты с выдернутой чекой. Совершенно лишена здравой рассудительности, этой добродетели, которая так украшает женщину. Она начинена идеями, и если ты назовешь их эксцентричными, то попадешь в самую точку. Вряд ли стоит напоминать, что, когда я в последний раз гостил в «Тотли-Тауэрсе», она тебя подбивала стащить каску у констебля Юстаса Оутса, а подобный поступок решительно противопоказан викарию, рассчитывающему подняться по служебной лестнице. Короче говоря, крошка Стиффи просто сумасшедшая, тут двух мнений быть не может. Не знаю, что за поручение она собирается мне дать, но, по определению, это должно быть что-то неудобоваримое. Неужели она даже не намекнула?