Алексей Захаров - Солнцепёк Страница 4

Я не знал, какой план лучше принять, и поделился своими мыслями с Олесей.

– Последний не годится, – отрезал он, быстро подумав.

– Почему?

– А ты представь, Наглый, что вместо соседки тебя твоя бабка увидит или дед. Или мать. Их же кондрашка хватит. И опозоришься. Нет, тут надо иначе. Хотя бы так, как ты с розами придумал. Цветы и шампанское – по-мужски, романтично, а женщины романтику обожают. Они на романтичных мужчин на раз западают. Да, с шампанским – это по-настоящему. Это – верняк.

– Ты считаешь, Олеся? – я почему-то опять засомневался, будет ли она пить со мною шампанское.

– Сто процентов – верняк, – Олеся утвердительно кивнул головой, подался вперед, сдернул с моего прутика хлеб и начал хрустеть. За разговором я забыл про поджарившийся кусочек, и Серега бесцеремонно воспользовался моею оплошностью.

– А если она откажется, Олеся? Скажет, что рано мне еще баловаться шампанским.

– Большое дело, пускай одна пьет, – он отмахнулся, – тебе же главное не это, шампанского ты и с нами можешь выпить. Тут главное, Никитос, не замешкаться. Не показать вида, что ты робеешь или стесняешься. Чтобы не случилось, как в прошлом году. Помнишь, когда мы у Катьки Сапожниковой в гостях сидели? Еще до того, как я бомбу взорвал. В желания играли. И ты в нужный момент растерялся. Помнишь? Ты в тот раз вместо того чтобы Катьку начать целовать и обнимать ее, стоял столбом и моргал часто-часто, будто тебе по башке врезали. И слова сказать не мог. А ведь Катька сама хотела. Мы же со Штампом видели. Девчонки – они лишь с виду скромницы, а на самом деле того же желают, что и мы – целоваться и тискаться.

– Ладно, знаток выискался, – я не нашелся, что другое ответить, чтобы прервать Олесины воспоминания о том позорном для меня случае.

– Но то, Наглый, Сапожникова. С взрослой женщиной опростоволоситься нельзя. Если решился – нужно действовать до конца, – Олеся дожевал хлеб и смахнул пальцами с угла рта крошки.

Я не стал уточнять, откуда Олесе известно, как следует вести себя с взрослыми женщинами. Наверное, в книжках вычитал. Но в книжках же всего не напишут. Потискаться с Катькой – это одно, а понравиться тридцатипятилетней женщине – совсем другой коленкор. Да еще такой, как моя соседка. Красивой и статной, как телеведущая. Как я ни пытался, у меня никак не выходило представить, чем мы с Татьяной Николаевной заниматься станем, когда окажемся у нее в домике. Хоть ты тресни! Прямо тормоз какой-то! До этого места я еще как-то добирался в своем воображении, а потом все – ни шагу. Я, естественно, знал, что мужчины делают с женщинами. Теоретически, конечно. Нам Штамп однажды растрепал, как он в интернете по взрослым сайтам лазил. Мы с Олесей после уроков и поперлись к нему домой. Но недолго мы по тем сайтам лазили, минут десять всего. Вернулась его мать и застукала нас за этим запретным занятием. Ну, а мы там уже всякого навидались! Не буду врать, что мне не понравилось, но и по башке огрело прилично. Прямо шок какой-то в тот день со мною случился. В голове будто все вверх тормашками перевернулось. Олеся тоже, наверное, минут сорок молчал, не разговаривал ни с кем. Штамп потом хвалился, что все, что мы успели увидеть – только цветочки. Такого нам понарассказывал. Но мы его болтовне не очень-то поверили, уж больно не укладывалось все это в мозгах. Как подобное можно вытворять, да еще выставлять напоказ перед всеми? С ума сойти можно от того, что он нам порассказал. Думаю, Штамп приврал от себя с три короба, он на подобные штуки мастер, хотя, судя по тому, что мы видели, может, и нет, может, и не приврал…

Сейчас я упорно пытался приблизиться к тому моменту, когда Татьяна Николаевна станет целовать меня в губы. Между шампанским или там соком должно же еще что-то произойти. А у меня в этом месте провал был. Пустота и туман кромешный. Я Серегу сперва об этом спрашивать не хотел, откуда ему знать? Кроме Катьки и книжного опыта у него другого не было, в этом я был уверен. Но потом я не выдержал и все же спросил. Уж страшно мне не терпелось посмотреть на то, как он выкручиваться начнет.

– А что дальше, Олеся? – поинтересовался я. – Когда мы с ней вместе в домике окажемся?

– Пускай шампанского выпьет, – не чувствуя с моей стороны подвоха, Олеся расслабленно вытянул ноги к костру и поскреб ногтями коленку.

– А дальше?

– Что дальше? – не понял он.

– Ну, выпьем мы шампанского, цветы я ей вручу. И что? – не унимался я.

– Ну, что дальше… – растерялся Олеся, – а дальше… – он неуверенно посмотрел на меня.

– Что, начать тискать ее, как Сапожникову? – ухмыльнулся я, довольный тем, что подловил Серегу.

Олеся сообразил, что я над ним насмешничаю и разозлился.

– Ну, ты, Наглый, даешь! Она ведь не Катька! С нею нельзя так…

– А какая разница, – неожиданно встрял Гаврош, ему, видно, надоело слушать нашу болтовню, – женщины, они, как и девчонки, тоже пообниматься не прочь.

Мы с Олесей обалдели от его слов. То он молчит себе в тряпочку, пока мы обдумываем, как мне лучше зарекомендовать себя перед Татьяной Николаевной, то выдает вот такое.

– Тебе-то откуда известно?! – почти хором воскликнули мы.

– Да надоели вы, пацаны. Все про баб и про баб, – отмахнулся Гаврош. Он поправил за козырек свою синюю, захватанную бейсболку, поджег в костре прутик и прикурил от него сигарету. – У нас одна воспиталка с детдомовскими старшаками шашни крутила, пока ее за это директриса не вытурила…

Внезапно Гаврош осекся. Где-то через улицу послышались громкие мужские голоса. Мы разом притихли и начали тревожно прислушиваться, стараясь определить – где говорят. Гаврош привстал с матраса, сел на колени и, часто и нервно затягиваясь сигаретой, принялся беспокойно вертеть головой, точно вспугнутый суслик. Мы с Олесей схватили жестяные носилки и накрыли ими костер, после чего тоже принялись крутить головами, силясь рассмотреть за кустами силуэты людей. На душе сразу муторно сделалось – неизвестно, кто мог в это время бродить по брошенным дачам. Уж точно не владельцы участков. К тому же Гаврош нам недавно рассказывал, что слышал среди ночи жуткие вопли. И, по его словам, непонятно, кто это кричал. Человек или зверь. Не разобрать было… Кто-то в тот раз не то стонал, не то выл. А, может, одновременно и то и другое делал. Уж больно протяжные и ужасающие были те крики, словно маялся кто по непонятной причине. Гаврош нам признался, что потом до утра не мог заснуть, все ворочался и к окружающим звукам прислушивался. Я тогда не придал его рассказу значения, а сейчас понял, какого в тот раз было Пашке…

Голоса вдруг пропали также внезапно, как появились. Мы перестали вертеться и теперь сидели возле костра неподвижно, превратившись полностью в слух. Кругом уже сделалось совершенно сине и немного прохладно. За разговорами я не заметил, как на поселок свалились сумерки. Чудилось, что с каждой секундой вокруг становится все темнее, мрачнее. Точно кто черной краской расплескивал в воздухе. Хорошо еще, что вокруг было безветренно, а потому не так страшно. Если б деревья шумели, было бы значительно хуже, подумал я.

Несколько минут мы не произносили ни звука. Вскоре голоса раздались еще раз, но они уже зазвучали далеко, слабо и едва различимо. Непрошенные гости ушли. Мы облегченно вздохнули и сбросили носилки с костра. Гаврош опять прилег на матрас и, беззвучно шевеля губами, принялся смотреть на язычки пламени.

– Кто это, интересно, шатается, парни? – Олеся опустился на прежнее место и, пошурудив в костре веткой, выкатил к ногам печенку. Запас картошки у нас был изрядный. Пашка натаскал с рынка почти два мешка, и мы теперь пекли ее почти каждодневно. Серега подобрал палкой развалившиеся угли и кинул остатки садовой калитки в костер. В небо взметнулась россыпь огненных искр. Обжигаясь, Олеся наткнул печенку на кончик зажатой между ног ветки и, придерживая культей, принялся обирать кожуру. Не дождавшись от нас ответа, он снова спросил:

– Не боязно тебе, Гаврош, одному здесь каждую ночь? Мне бы не по себе было. А тебе, Никитос?

– Не знаю, – я представил, как бы я ночевал один на брошенных дачах, и от этой мысли непроизвольно повел плечами, – если бы никого чужих не было, не страшно бы было… а так неизвестно, кто бродит…

– Конечно, если б никого чужих не было, тогда не страшно, – согласился Олеся и, подув на картошку, откусил желтую мякоть.

– Не, все равно лучше тут, чем в подвале, – сказал Гаврош, – здесь все это время спокойно было, ни милиции, никого.

– А кто ж орал тогда ночью? – спросил я его. – Помнишь, ты говорил?

– Кто его знает, – ответил Гаврош, задумчиво грызя травинку. – Орал кто-то…

Я больше ничего не стал уточнять у Пашки. Олеся тоже не проронил ни слова, сидел и уплетал картошину с такой жадностью, словно его неделю морили голодом.