Одна в мужской компании - Бенедикт Мари Страница 4

Герр Мандль перешел к решительным действиям.

К моему безмерному удивлению, родители молчали. Я-то думала, мама только фыркнет в ответ на такое предложение, сочтя его дерзким и неуместным, или начнет упрекать меня в каких-то мифических прегрешениях, которые и привлекли ко мне внимание герра Мандля. А папа, всегда такой мягкий, когда дело не касается меня, разразится бранью в ответ на подобную просьбу постороннего человека, не связанного с нами ни через друзей, ни через родственников. Но вот их любимые каминные часы, свадебный подарок маминых родителей, отстучали в тишине уже почти минуту, а они оба все молчали.

— В чем дело? — спросила я.

Папа вздохнул — он вообще что-то часто стал вздыхать в последние месяцы.

— Мы должны действовать с осторожностью, Хеди.

— Почему?

Мама осушила рюмку и спросила:

— Ты что-нибудь знаешь об этом человеке?

— Немного. Когда он начал посылать розы мне в гримерную, я расспросила о нем в театре. Кажется, он ведет бизнес, связанный с боеприпасами.

— Так он и раньше присылал тебе цветы? — Голос у папы был встревоженный.

— Да, — тихо ответила я. — Каждый вечер, начиная с премьеры «Сисси».

Они как-то загадочно переглянулись. Потом папа ответил за обоих:

— Я сам напишу ответ герру Мандлю. Мы пригласим его на коктейль в воскресенье к шести, а потом ты, Хеди, пойдешь с ним ужинать.

Я была ошарашена. Мама всегда мечтала, чтобы я вышла замуж как полагается, за какого-нибудь милого молодого человека из Дёблинга, да и папа, кажется, был с ней солидарен, хоть никогда и не говорил об этом. Однако до сих пор они не вмешивались так открыто в мою личную жизнь. Даже когда я отказалась оставить карьеру и принять предложение руки и сердца отпрыска одной из знатнейших немецких семей — фон Хохштеттена. И уж во всяком случае, они никогда не принуждали меня ходить на свидания с кем бы то ни было. Что же случилось теперь?

— A у меня есть выбор?

— Прости, Хеди, но так надо. Этого человека мы не можем позволить себе оскорбить, — печально ответил папа.

Хоть я и догадывалась, что рано или поздно встречи с герром Мандлем не избежать, мне хотелось воспротивиться. Но при виде папиного огорченного лица я сдержалась. Очевидно, что-то заставило, а точнее, кто-то заставил его принять такое решение.

— Почему, папа?

— Хеди, ты родилась уже после Мировой войны. Ты не понимаешь, что такое политика, какой разрушительной силой она может стать. — Он покачал головой и снова вздохнул. Но объяснять не стал. С каких это пор папа что-то скрывает от меня, словно я все равно не способна разобраться в сложных материях? Он же сам всегда говорил, что для меня нет ничего невозможного. Его непоколебимая вера придала мне уверенности, когда я решилась пойти в актрисы.

Я старалась говорить спокойно, не выдавая злости и возмущения.

— Папа, если я выбрала актерскую профессию, это еще не значит, что я не могу разбираться ни в чем, кроме театра. Уж ты-то можешь это понять.

Меня раздражал отцовский покровительственный тон, непривычный после стольких лет, когда он обращался со мной как с равной. Разве мало воскресных вечеров мы провели у камина после семейных ужинов, обсуждая газетные статьи? Я была еще почти ребенком, а он уже подробно пересказывал мне сводки новостей, пока не убеждался, что я досконально вникла во все нюансы внутренней и внешней политики, не говоря уже о ходе развития экономики. Мама в это время потягивала шнапс, неодобрительно качала головой и бормотала себе под нос: «Только время зря убивают…» Почему папа решил, что я изменилась — только потому, что теперь я провожу вечера в театре, а не с ним у камина?

Он слабо улыбнулся и сказал:

— Наверное, ты права, моя маленькая принцесса. Тогда ты должна знать, что всего лишь два месяца назад, в марте, канцлер Дольфус воспользовался несовершенством наших процедур парламентского голосования, прибрал к рукам правительство и распустил парламент.

— Ну конечно, папа. Это во всех газетах было. Я ведь не только театральный раздел читаю. И колючую проволоку вокруг здания парламента я видела.

— Тогда ты должна понимать, что таким образом Австрия, вслед за Германией, Италией и Испанией, превратилась в диктатуру. Формально мы все еще остаемся страной с демократической конституцией и двумя партиями: консервативной Христианской социальной партией Дольфуса, опирающейся, с одной стороны, на сельских жителей, а с другой — на представителей высшего класса, и оппозиционной Социал-демократической партией. Но в реальности дело обстоит иначе. Власть сосредоточена в руках канцлера Дольфуса, и он делает все для того, чтобы эта власть стала абсолютной. Ходят слухи, что он собирается запретить Шуцбунд — военизированную организацию Социал-демократической партии.

Мне стало не по себе, когда папа отнес Австрию в одну категорию с соседними фашистскими странами, а ее лидера — в один разряд с Бенито Муссолини, Адольфом Гитлером и Франсиско Франко.

— Кажется, я еще не видела, чтобы об этом писали вот так прямо, папа.

Я знала, что Австрия со всех сторон окружена фашистскими диктаторами, но считала, что в нашей стране такие люди не стоят у власти. По крайней мере, пока.

— Может быть, в газетах ты и не видела слово «диктатор», но это именно то, что теперь представляет собой канцлер Дольфус со своим Хаймвером. Эта полувоенная организация успешно заменяет ему личную армию. Ведь, как ты знаешь, после договора об окончании Мировой войны возможность Австрии формировать войска была ограничена. Официальный глава Хаймвера — Эрнст Рюдигер Штаремберг, но за ним стоит его близкий друг и коллега по бизнесу, Фридрих Мандль. Он обеспечивает все военные нужды Хаймвера и, по всей видимости, участвует также и в разработке стратегии.

Когда папа вдруг стал читать лекцию о политике, я решила было, что его занесло куда-то в сторону, но теперь я поняла, к чему он ведет — к герру Мандлю. Теперь становилось ясно, какого рода власть сосредоточена в руках этого человека.

— Я понимаю, папа.

— Не уверен. Это ведь еще не все, Хеди. Ты, конечно же, читала в газетах, что Адольф Гитлер в январе стал канцлером Германии.

— Да, — ответила я, и мама встала, чтобы налить себе еще шнапса. Обычно она ограничивалась одной рюмкой — потягивала из нее потихоньку весь вечер.

— А тебе известно об антисемитской политике, которую Гитлер проводит в Германии?

Я лишь мельком пробегала статьи на эту тему: мне как-то не приходило в голову, что это имеет какое-то отношение к нам. Но признаваться папе в своем невежестве не хотелось, и я сказала:

— Да.

— Значит, ты знаешь, что как только нацисты пришли к власти, они объявили официальный бойкот еврейских предприятий и запретили неарийцам занимать должности в юридической сфере и на государственной службе. Немецкие граждане — евреи — не только подверглись жестоким нападениям, но также лишились всех гражданских прав. Прав, которыми австрийские евреи пользуются с 1840-х годов.

— Я читала об этом, — сказала я, хотя, правду сказать, просматривала статьи на эту тему очень бегло.

— Ну, тогда ты, может быть, читала и об австрийских нацистах, которые стремятся объединить нашу страну с Германией, и, как бы люди ни относились к Дольфусу с политической точки зрения, главный общий страх — что канцлер Гитлер устроит государственный переворот и захватит Австрию. Публично об этом ничего не говорилось, но до меня доходили слухи, что месяц назад канцлер Дольфус встречался с итальянским правителем Муссолини и что Муссолини согласился помочь Австрии с защитой в случае германского вторжения.

— Это, наверное, хорошо, хотя я не уверена, что Австрии следует принимать одолжения от Италии, — заметила я. — Муссолини ведь тоже диктатор, и, может быть, все кончится тем, что мы отобьемся от Гитлера, а получим Муссолини.

Папа перебил меня:

— Это все верно, Хеди, но Муссолини не проводит такую жесткую антисемитскую политику, как Гитлер.

— Понимаю, — сказала я, хотя все равно мне не было до конца ясно, что так тревожит папу. Нас-то эта политика в любом случае вряд ли коснется. — Но какое это имеет отношение к герру Мандлю?