Луи Арагон - Избранное Страница 40

Около четырех тысяч человек вместе с гренадерами графа де Ларошжаклен, шедшими во главе колонны, тронулись с места в полном мраке под потоками воды, лившейся с небес. И так их уже промочило до нитки за время многочасового ожидания. Колонна по преимуществу состояла из гвардейцев личного королевского конвоя, из кадровых эскадронов роты герцога Граммона, которую герцог, состоявший при его величестве, передал восемнадцатого числа под командование Тони де Рейзе, была тут и рота де Ноайля, которой за отсутствием последнего командовал господин де Фурнель, шотландская рота под командованием де Вилье-Лафэй, заменившего герцога Круа д’Аврэ, тоже взятого в личную свиту короля, и рота Мармона, герцога Рагузского, командовал которой вместо него господин де Ламартори. Но основное ядро кавалерии составляли королевские кирасиры во главе с графом Этьеном де Дюрфор, легкая кавалерия графа Шарля де Дама́ и серые и черные мушкетеры под командованием Лористона и Лагранжа. Однако продвижение колонны стесняла пехота, и не столько кадровая, представленная ныне только Швейцарской сотней, вернувшейся из Мелэна вместе с четырьмя артиллерийскими орудиями и состоявшей под командованием господина де Мортемар, сколько случайные пехотинцы, сведенные из различных рот, особенно же гвардейцы из личного королевского конвоя, не успевшие вовремя приобрести коней, и пятьсот королевских волонтеров, не присоединившихся в Венсене к бравому старцу Вьоменилю и двинувшихся в окружении королевского конвоя походным маршем прямо с площади Людовика XV вслед за гренадерами Луи де Ларошжаклена. Этот колеблемый, словно ветром, караван, где конные и пешие двигались вперемешку, как бог пошлет, охраняли с тыла черные мушкетеры господина де Лагранж, прибывшие позже других из Селестенских казарм. Почти в полном молчании вышли они из Парижа. Но уже совсем глубокой ночью число экипажей, в которых удирала из столицы перепуганная знать, удвоилось. Топот ног, стук лошадиных копыт, мерный шум дождя, падавшего на размокшую землю, — все эти звуки сливались в трагическую симфонию, и в ее уныло однообразной и певучей мелодии растворялись мысли этой массы людей, столь ошеломленных неожиданным поворотом событий, что теперь большинство было равно неспособно ни рассуждать, ни бояться. Они проходили одну заставу за другой, отмечая их про себя как безмолвные этапы кровавой игры в «Матушку Гусыню». Куда их направляют? Только командиры подразделений знали, что они идут в Сен-Дени.

Сезар де Шастеллюкс был как раз одним из этих знающих, он знал даже больше: господин Дама́ шепнул тайком своему зятю название их последнего этапа — «Лилль». И Сезар не мог сдержать дрожи при мысли о роковом возвращении короля в тот самый город, имя коего присоединяли к имени Людовика вплоть до прошлого года, в часы горьких испытаний монарха. Зато Тони де Рейзе, ветрогон Тони, которому он бросил несколько слов по этому поводу, напротив, счел это весьма добрым предзнаменованием. Этим вербным воскресеньем совершался, только в обратном порядке, прошлогодний путь славы: скоро они достигнут Сен-Дени, где тогда Людовику Желанному поднесли на малиновой бархатной подушке золотые ключи от города в присутствии графа Нарышкина и его казаков… Сегодня вечером, в вербное воскресенье, начинались крестные муки короля. За ним скорбным путем пойдет вся эта армия, которая нынче ночью должна совершить воистину чудовищный переход. Сколько могут пройти, покуда доберутся до места, эти дворянские сынки, сопровождающие престарелого монарха? Что творится там, позади, в этом огромном, забывшемся тревожным сном городе, который лежит теперь уже за их спиной? Один серый мушкетер, присоединившийся к колонне у заставы Этуаль сразу же после того, как король покинул дворец, рассказал господину де Дама́, который дружил с его отцом, — так вот, этот мушкетер, по фамилии Удето, рассказал, что в ту самую минуту, когда королевский кортеж тронулся в путь, на Тюильри налетел бурный порыв ветра, ударился о стены, поднял с земли, завертел бумаги, песок, а из открытых окон вдруг донесся зловещий стук: это в Павильоне Часов ветром свалило огромное белое знамя — тем лучше, значит, не придется его снимать.

Возвратившись с Марсова поля, Сезар заехал пообедать домой, на улицу Бак. Там он усадил в карету свою несчастную сестру, госпожу де Лабедуайер, с пятимесячным сыном, а также свою жену, Зефирину, с дочкой и велел везти их прямо в Буживаль, в замок госпожи де Мэм, не стоило молодым женщинам с детьми оставаться в Париже в наступающее смутное время. Сезара терзала мысль, которую ему неосторожно внушил его дядя де Лорж: почему это герцог Орлеанский так легко согласился дать под командование Шарля де Лабедуайер 7-й линейный полк. Можно сколько угодно утешать себя мыслью, что его рекомендация, а также рекомендация Роже де Дама́ сыграли свою роль… Кто-кто, а он никак не мог думать, что его зять взял этот полк с мыслью перейти на сторону Бонапарта. Ведь он отлично знал, что если в душе Шарля жили какие-то политические идеалы, то склонялся он скорее к Республике, чем к императору. Возможно, на этом-то и строил свои расчеты Луи-Филипп, герцог Орлеанский. А что, если Луи-Филипп с умыслом ставил во главе полков, находившихся в его ведении, людей, склонных участвовать в государственном перевороте? Когда Луи-Филипп был еще герцогом Шартрским в армии Дюмурье, разве не являлся он сам ставленником этого генерала и жирондистов против Людовика XVI? Ведь ходили же весьма странные слухи относительно мятежа в Ла-Фере и действительных намерений генералов Лаллеманов и Лефевр-Денуэтта… А король как раз поручил командование северными армиями, то есть теми, от которых зависела его судьба, своему кузену герцогу Орлеанскому… Правду ли говорят, что герцог был любовником баронессы Лаллеман? Нет дыма без огня…

Когда же они достигли равнины Сен-Дени, похожей больше на пустыню, однообразие которой лишь редко-редко нарушала купа деревьев, когда под копытами лошадей громко захлюпала грязь на размокшей от дождя немощеной дороге, когда небо совсем почернело и слева не стало видно даже очертаний Монмартра, Сезара охватила тревога, граничившая с ужасом. Он чувствовал себя ответственным за происшедшее и не мог себе этого простить: он преувеличивал роль Шарля, он был одержим мыслью о Шарле. Если бы 7-й линейный полк не перешел в Гренобле на сторону императора вместе с оружием и обозами, возможно, тогда и Ней не изменил бы в Лионе. И то, что его зять — причина этому… Но не столько мысль о том, что завтра Наполеон возвратится в Тюильри, сколько то, что вместе с ним в столицу въедет торжествующий Шарль, наполняло душу Сезара горечью и болью.

Равнина Сен-Дени овеяна кровавыми преданиями. Теперь по ней движется королевская гвардия, и всадники окончательно теряют терпение. То и дело приходится останавливаться, поджидать пехотинцев, перестраиваться, чтобы двигаться хоть относительно походным порядком. А все эти непривычные к тяготам походной жизни юнцы еле волочат ноги под своей ношей, уже начинают отставать. Что же будет через несколько часов? Дождь льет не переставая, льет на господ Лорж, Дама́, на Мортемаров, на Ларошжакленов, на всех этих именитых людей, льет на командиров, льет на подчиненных, связанных между собой кровными узами родства и браков, многовековой историей, терпящей крах, а Сезар — он пришпоривает коня, едет вдоль колонны, затем возвращается обратно. Какой-то всадник подъезжает к нему и неуверенно окликает во мраке. Оказывается, это сам герцог Ришелье, ему нужен этой ночью попутчик, ему хочется выговориться.

— Сезар, это вы? Вообразите, дорогой мой, недавно, то есть в половине двенадцатого, я встретил на Елисейских полях господина Шатобриана, и он спросил, что я тут делаю. Сам он спокойненько шел домой, откуда — не знаю. Он и не собирается покидать Париж, Иду спать, говорит. Впрочем, в Павильоне Флоры Дюра́ и Блакас заверили его, уже после десяти часов вечера, что его величество не оставит столицу. Когда же я сообщил ему, что у меня совсем противоположные сведения, передал ему, что шепнул мне князь Пуа в Тюильрийском дворце, и сказал, что Рошешуар получил из Селестенских казарм приказ двинуться к заставе Этуаль, он стал ругаться как сапожник, уверял меня, что все это еще ничего не доказывает, смешивал Блакаса с грязью, впрочем, по-моему, еще недостаточно смешивал, и заявил, что возвращается к себе домой и не тронется из Парижа, пока не узнает об отъезде короля из самых достоверных источников. Известно вам, кстати, откуда он шел? Спускался по улице Руль, а ведь таким путем из дворца не пройдешь на улицу Риволи, где его ждала бедняжка Селеста! Сколько мужчин нынешней ночью вынуждены прощаться со своими женами!

Откровенно говоря, Сезару плевать было на супружеские горести госпожи Шатобриан, а что касается самого автора «Путевых заметок», так он не особенно жаловал этого гордеца и ломаку… «Но ведь герцог Ришелье тоже только что покинул родной очаг, вот уж поистине надо быть святым, чтобы жить с такой супругой! Горб спереди, горб сзади… А я-то думал, что ее уже с 1789 года нет в Париже!» Чтобы только поддержать разговор, он вежливо сказал: