Герман Мелвилл - Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания Страница 41

Вновь облекшись в одеяния нищего, наш беглец поспешно направился в сторону Лондона, побуждаемый тем же инстинктом, который приводит затравленную лисицу в глухую чащу. Ибо если безлюдные просторы — самый надежный приют для дикого зверя, то гонимый человек обретает безопасность лишь в толпе — этой истинной пустыне. Израилю предстояло на сорок с лишним лет исчезнуть в глуши столицы, словно он в сумерках вступил в дремучий лес. Но ни леса Германии, ни заколдованная роща Тассо[125] не таили в своей глубине ужасов, подобных тем, которые ему довелось увидеть в тайных расселинах, пропастях, пещерах и ущельях Лондона. Однако тут мы забежали вперед.

Глава XXIII

ИЗРАИЛЬ В ЕГИПТЕ[126]

Был серый пасмурный день, когда измученный, исхудалый, томимый голодом Израиль увидел милях в пятнадцати от Лондона большой кирпичный завод, где трудились десятки жалких оборванцев.

Лепить кирпичи — значит барахтаться в жидкой глине. За границей, там, где дело поставлено на широкую ногу (чтобы, например, снабжать кирпичом лондонский рынок), на такие заводы нанимают нищих и обездоленных, чьи грязные лохмотья как нельзя больше подходят для занятия, от которого чистоты приходится ждать не более, чем от трупа на дне трясины в болоте Дизмал.[127]

Совсем отчаявшийся Израиль решил стать кирпичником и без всякого страха направился к заводу, нимало не сомневаясь, что его рубище послужит ему лучшим рекомендательным письмом.

Короче говоря, он подошел к одному из грубых надсмотрщиков, или, вернее сказать, десятников, и тот, вдоволь поважничав, нанял его за плату в шесть шиллингов в неделю, что равно почти полутора долларам. Его назначили на глиномешалку. Она стояла под открытым небом. Это было неуклюжее примитивное сооружение, представлявшее собой нечто вроде воронки, соединенной с приемником, похожим формой на бочку. В бочке помещалась несуразная машина, которую можно было вращать с помощью изогнутого бревна, напоминающего колодезный журавль, только расположенный горизонтально. К концу бревна припрягалась старая хромая кляча. Хромающие от ревматизма старики кидали лопатами в бункер жидкую грязь, а хромающая от старости кляча устало брела по кругу, перемешивая ее, пока наконец она не выползала из нижней части бочки тестообразной массой, готовой для форм. Рядом с бочкой была вырыта яма так, чтобы формовщик стоял на уровне желоба, в который стекало глиняное тесто. В такой яме и пришлось работать Израилю. К нему вереницей подходили люди и опускали в яму грубые деревянные лотки, разгороженные на ячейки по размерам кирпича. Большим плоским черпаком Израиль захватывал тесто из желоба и заполнял ячейки, затем ровной доской снимал лишнюю глину и возвращал лоток наверх. Стоя по пояс в яме и наполняя бесконечные уродливые лотки, бедняга Израиль больше всего походил на могильщика или даже на осквернителя могил, который в одном углу ямы погребает гробики с мертвыми младенцами и тут же ловко выкапывает их и передает стоящим по другую ее сторону похитителям трупов.

Во дворе завода работало двадцать таких меланхоличных глиномешалок. Двадцать разбитых старых кляч в рваной сбруе, снятой со старых телег, безостановочно тянули за собой сучковатые бревна, а из двадцати дырявых старых бочек глина, словно лава, медленно стекала двадцатью потоками в двадцать старых желобов, чтобы двадцать оборванцев тут же шлепнули ее в двадцать, и еще раз двадцать, и еще раз двадцать старых, расшатанных лотков.

Когда Израиль спустился в яму в первый раз, его поразили надрывно бесшабашные движения формовщиков. Но не успел он проработать в ней и трех дней, как его прежняя тяжкая озабоченность начала сменяться тем же бесшабашным и даже по-своему веселым отчаянием, которое он подметил у других.

Дело в том, что это непрерывное, яростное, небрежное швыряние теста в формы порождало соответствующее настроение у формовщика, — беззаботно шлепая на лоток куски ничего не стоящего жалкого теста, он тем самым приучался в мыслях столь же небрежно отмахиваться и от своей еще более жалкой судьбы, которая еще меньше заслуживала заботы. Для этих чумазых философов люди и кирпичи равно были глиной. «Какая разница, быть ли помещиком или поденщиком, — думали формовщики. — Ведь все — суета и глина». И вот так — шлеп-шлеп-шлеп — эти обездоленные изгои с горьким легкомыслием кое-как бросали тесто на лотки. Если подобную небрежность можно поставить им в вину, что же, пусть так; но этот порок подобен бурьяну, взрастающему на бесплодной земле, — напитайте почву, и он исчезнет.

Три месяца с лишком, снося понукания десятника, трудился Израиль в своей яме. Работая, он был осужден пребывать в земляной темнице, подобной свежевыкопанной могиле, но и выбираясь из нее, чтобы поесть, он не видел вокруг ничего, сулившего надежду. Завод со всеми его бесконечными навесами, печами и глиномешалками располагался на дикой пустоши среди болот и трясин. И все это, словно канатом, было стянуто пустым горизонтом.

Часто выпадали сумрачные злые дни; взлохмаченное, пятнистое небо, казалось, было исполосовано бичами, или на мили вокруг все затягивал душный морской туман и, выискав каждую ревматическую косточку в человеческом теле, начинал их терзать; хромающие жертвы прострела дрожали и стучали зубами; их лохмотья впитывали промозглую сырость, словно губки. И даже в град укрыться было негде. Навесы предназначались для кирпичей. А ведь согласно Писанию, каждый человек — такой же кирпич;[128] это название вполне достойно сынов Адама. Чем был Эдем, как не кирпичным заводом? А что есть всякий смертный? Две-три злосчастные пригоршни глины, сформованные в форме, положенные для просушки и вскоре ожившие под лучами солнца для своих нелепых прихотей. И разве люди не слагаются в общину точно так же, как кирпичи — в стену? Вспомните огромную Китайскую стену, поразмыслите над огромным числом жителей Пекина. И как человек пользуется кирпичами, так им самим пользуется бог, из миллиардов ему подобных возводя творения своей воли. Человек достигает достоинства кирпича только в совокупности с другими людьми. И все же между кирпичами, как живыми, так и мертвыми, есть разница, о которой в отношении последних мы сейчас расскажем.

Глава XXIII

ИЗРАИЛЬ В ЕГИПТЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Всю ночь напролет люди просиживали перед жерлами печей, подбрасывая в них топливо. Над печами поднимался бурый дым — дым их смертной муки. Было любопытно следить, как под воздействием огня меняется цвет печи — точно у рака, брошенного в кипяток. Когда наконец обжиг кончался и огонь гасили, Израиль любил заглядывать под своды топки в основании печи, где еще недавно трещали дрова. Кирпичи, непосредственно составлявшие стенки топки, все до единого превращались в бесполезные комья, черные, как сажа, и самых гротескных форм. Следующий ряд бывал не столь прокопчен, но также не годился в дело; но постепенно, осматривая кладку печи ряд за рядом, вы добирались до средних слоев, слагавшихся из звонких, ровных, безупречных кирпичей, за которые подрядчики платят дороже всего. Дальше вверх ряды постепенно утрачивали совершенство, однако, хотя кирпичи самого верхнего слоя и уступали лежащим ниже, они все же ничем не напоминали изуродованные кирпичи топки. Кирпичи топки были обезображены прямым соприкосновением с огнем, средние зарумянились под воздействием умеренного и благодетельного жара, а верхние хранили томную бледность потому, что были слишком уж укрыты от необходимости выносить силу пламени.

Эти печи воздвигались, словно временные храмы, и каждый кирпич укладывался на свое место с такой тщательностью, будто ему предстояло лежать тут века. Но едва огонь угасал, печь рассыпали в бесформенную кучу и кирпич отправляли в Лондон, чтобы снова слагать из него горделивые постройки, которые в глазах истинного философа с кирпичного завода почти столь же преходящи, как и печь для обжига кирпича.

Порой, накладывая тесто в лотки, Израиль невольно задумывался над загадкой собственной судьбы. Любовь к родине заставила его возненавидеть ее врагов — тех самых чужестранцев, среди которых он трудился тут, — и вот теперь он, обязавшийся в качестве солдата и матроса убивать, жечь, уничтожать их самих и все, что им принадлежит, теперь он служит этим самым людям, как раб, изготовляя для них кирпичи вместо того, чтобы поджигать их корабли. Мысль о том, что он всеми силами помогает укреплять стены тиранических Фив,[129] сводила его с ума. Бедный Израиль! Имя твое оказалось пророческим — ты стал рабом в Египте, который зовется Англией. Но он гнал от себя подобные мысли и начинал еще отчаяннее орудовать своим черпаком: «Что за важность, кто мы, где мы и что мы делаем?» Хлоп-шлеп! «Короли, мужики — какая разница? Кто больше, чем ничто?» Бряк! «Все суета и глина!»