Джозеф Конрад - Прыжок за борт Страница 42

Он бесстрашно вскинул голову и, признаюсь, в первый и последний раз за все время нашего знакомства я неожиданно почувствовал к нему неприязнь. Зачем это парение в облаках? Он шагал по комнате, размахивая рукой и то и дело нащупывая кольцо на груди. Какой смысл ликовать человеку, назначенному торговым агентом в страну, где вообще нет торговли? Зачем бросать вызов вселенной? Не так следовало подходить к новому делу; такое настроение, сказал я, не подобает ему… Да и всякому другому.

Он остановился передо мной. В самом деле я так думаю? — спросил он, отнюдь не успокоившись, и в его улыбке мне вдруг почудилось что-то дерзкое. Но ведь я на двадцать лет старше его. Молодость дерзка, это ее право, она должна утвердить себя, а всякое самоутверждение в этом мире сомнений является вызовом и дерзостью.

Он отошел в дальний угол, а затем вернулся, чтобы растерзать меня, выражаясь образно, ибо даже я, который был так добр к нему, даже я помнил… помнил о том, что с ним случилось. Что уж говорить об остальных?.. Что удивительного, если он хочет уйти… Уйти навсегда? А я рассуждал о подобающем настроении!

— Дело не в том, что я помню или остальные помнят! — крикнул я. — Это вы, вы помните!

Он не сдавался и с жаром продолжал:

— Забыть все… всех, всех… — Затем тихо добавил: — Но вас?

— Да, и меня тоже, если это вам поможет, — так же тихо сказал я.

После этого мы некоторое время сидели молчаливые и вялые, словно истощенные. Затем он сдержанно сообщил мне, что мистер Штейн посоветовал ему подождать месяц и выяснить, сможет ли он там остаться, раньше чем начинать постройку нового дома; таким образом он избегнет «лишних трат». Мистер Штейн иногда употреблял такие забавные выражения… «Лишние траты» — это очень хорошо… Остаться? Ну, конечно! Он останется. Только бы туда попасть — и конец делу. Он ручался, что останется. Никогда не уйдет!

— Не будьте же безрассудны, — сказал я, встревоженный его угрожающим тоном. — Если вы проживете долго, вам захочется вернуться.

— Вернуться? Зачем? — рассеянно спросил он, уставившись на циферблат стенных часов.

Помолчав, я спросил:

— Значит, никогда?

— Никогда! — повторил он задумчиво, не глядя на меня; затем вдруг оживился: — О, Боже! Два часа, а в четыре я отплываю!

Это была правда. Бригантина Штейна уходила в тот день на запад. Джим должен был ехать на ней, а приказа отсрочить отплытие дано не было. Думаю, что Штейн забыл. Джим стремительно умчался укладывать вещи, а я отправился на борт своего судна, куда он обещал заглянуть, когда отплывет на бригантину, стоявшую на внешнем рейде. Он явился запыхавшись, с маленьким кожаным чемоданом в руке. Это не годилось, и я ему предложил свой старый жестяной сундук; считалось, что он не пропускает воды или, во всяком случае, сырости. Свои вещи Джим переложил очень просто: вытряхнул содержимое чемодана в ящик, как вытряхивают мешок с зерном. Я заметил три книги — две маленькие, в темных переплетах, и толстый зеленый с золотом том — полное собрание сочинений Шекспира за два с половиной шиллинга.

— Вы это читаете? — спросил я.

— Да, очень хорошо действует на настроение, — быстро сказал он.

Меня поразила такая оценка, но некогда было начинать разговор о Шекспире.

На столе лежал револьвер и две маленьких коробки с патронами.

— Пожалуйста, возьмите это, — сказал я. — Быть может, он поможет вам остаться.

Не успел я выговорить эту фразу, как понял, какой зловещий смысл можно ей придать.

— Поможет вам добраться туда, — поправился я.

Однако он не размышлял о темном смысле фразы; горячо меня поблагодарив, он выбежал из каюты, бросив через плечо:

— Прощайте.

Я услышал его голос за бортом судна: он торопил своих гребцов; выглянув в иллюминатор на корме, я видел, как лодка обогнула подзор.[14] Он сидел на носу, крича и жестикулируя, подгонял гребцов, в руке он держал револьвер и, казалось, целился в их головы; я никогда не забуду перепуганных лиц четырех яванцев. С бешеной силой взмахнули они веслами, и видение скрылось. Тогда я повернулся и увидел на столе две коробки с патронами. Он забыл их взять.

Я приказал немедленно приготовить мне гичку, но гребцы Джима, убежденные, что жизнь их висит на волоске, пока в лодке сидит этот сумасшедший, неслись с невероятной быстротой. Я не успел покрыть и половины расстояния между двумя судами, как Джим уже перелез через перила. Бригантина была готова сняться, грот поставлен, и брашпиль застучал, когда я ступил на борт. Капитан, юркий маленький полукровка лет сорока, с круглым лимонным лицом, живыми глазами и редкими черными усиками, свисающими на толстые темные губы, улыбаясь, пошел мне навстречу. Несмотря на самодовольный и веселый вид, он оказался человеком желчным. Когда Джим на минутку спустился вниз, он сказал в ответ на какое-то мое замечание: «О, да. Патюзан».

Он доставит джентльмена до устья реки, но подниматься по реке «ни за что не станет».

Его английские фразы, казалось, почерпнуты были из самоучителя, составленного помешанным. Пожелай мистер Штейн, чтобы он поднялся, он «с великим почтением» привел бы возражения против опасного предприятия. В случае отказа он подал бы в отставку. Год назад он побывал там в последний раз, и хотя мистер Корнелиус «многими приношениями добивался милости» раджи Аллан га и населения, но условия для торговли были невозможны; судно, спускаясь по реке, подверглось обстрелу со стороны населения, скрывавшегося в лесу; матросы, спасая свою шкуру, попрятались в укромные местечки, и бригантина едва не наскочила на мель, где ей грозила гибель. Раздражение, появившееся в нем при этом воспоминании, и гордость, с которой он прислушивался к своей плавной речи, поочередно отражались на его широком простоватом лице. Он хмурился, улыбался и с удовольствием следил, какое впечатление производит на меня его речь.

Темные морщины тронули гладкую поверхность моря, и бригантина с поднятым марселем и поставленной поперек гротреей, казалось, недоумевая, застыла.

Затем он, скрежеща зубами, сообщил мне, что раджа был «забавной гиеной» (не знаю, почему ему пришло в голову это выражение), а кто-то другой оказался «коварней крокодила». Искоса следя за командой, работавшей на носу, он дал простор своему красноречию и сравнил Патюзан «с клеткой бешеных зверей». Он не намеревался, вскричал он, «умышленно подвергать себя нападению». Протяжные возгласы людей, поднимавших катом[15] якорь, смолкли, и он понизил голос.

— Довольно с меня Патюзана, — энергично закончил он.

Как я впоследствии слышал, он был настолько неосторожен, что его привязали за шею к столбу, стоявшему посередине грязной ямы перед домом раджи. В таком не весьма приятном положении он провел большую часть дня и всю ночь, но есть основания предполагать, что над ним хотели лишь пошутить. По — видимому, он вспомнил эту жуткую картину, затем ворчливо обратился к матросу, который шел к штурвалу. Снова повернувшись ко мне, он заговорил рассудительно и бесстрастно. Он доставит джентльмена к устью реки у Бату-Кринг — «город Патюзан», заметил он, «находится на расстоянии тридцати миль в глубь страны». По его мнению, продолжал он вяло, джентльмен в данный момент «как бы труп».

— Что? — переспросил я.

Он принял грозный вид и изобразил, как наносят удар в спину.

— Все равно что труп, — пояснил он самодовольно, радуясь своей проницательности.

За его спиной я увидел Джима, который молча мне улыбался и поднял руку, задерживая мое восклицание.

Затем, пока полукровка очень важно отдавал команде приказания, Джим и я пожали друг другу руку и торопливо обменялись последними словами. В сердце моем не было того тупого недовольства, какое меня не покидало, как и интерес к его судьбе. Глупая болтовня полукровки сделала опасности на его пути более реальными, чем заботливые предостережения Штейна. Кажется, я назвал его «милым мальчиком», а он, выражая свою благодарность, назвал меня «старина», словно риск, на который он шел, уравнивал наш возраст и чувства. Был момент настоящей и глубокой близости, неожиданный и мимолетный, как проблеск какой-то вечной правды. Он старался меня успокоить, словно из нас двоих старшим был он.

— Хорошо, хорошо, — торопливо и с чувством говорил он, — Я обещаю быть осторожным. Да, рисковать я не буду. Конечно, нет! Я хочу пробиться. Не беспокойтесь. Боже мой! Я чувствую себя так, словно ничто не может меня коснуться. Как! Да ведь есть счастье в этом слове: «Иди!» Я не стану портить такой прекрасный случай…

Прекрасный случай! Что ж, случай был прекрасен, но ведь случаи «делаются» людьми, а как я мог знать? Он сам сказал: даже я… даже я помнил его проступок. Да, это была правда. И лучше всего было для него скрыться.

Моя гичка очутилась в кильватере бригантины, и я отчетливо видел Джима: он стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца и высоко держал над головой фуражку. Донесся заглушённый крик: