Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак Страница 43

Эстер на основании анекдота о Нинон могли считать верной хранительницей части состояния Жоржа д’Этурни. Передаточная надпись на вексельном бланке, сделанная Жоржем д’Этурни, обратила Карлоса Эрреpa в обладателя ценностей собственного производства. Этот подлог становился совершенно безопасным с той минуты, когда кто-либо, будь то мадемуазель Эстер или кто иной вместо нее, мог или вынужден был заплатить. Собрав сведения о торговом доме Серизе, Карлос признал в его владельце одну из темных личностей, решивших составить себе состояние, но… законно.

Серизе, подлинный хранитель состояния д’Этурни, был обеспечен солидными суммами, вложенными в биржевую игру на повышение и позволявшими ему выдавать себя за банкира. Так ведется в Париже: презирают человека, но не его деньги.

Карлос отправился к Серизе с намерением воспользоваться его услугами, потому что он случайно оказался обладателем всех тайн этого достойного соратника д’Этурни.

Отважный Серизе жил во втором этаже, на улице Гро-Шене, и Карлос, таинственно приказавший доложить, что он пришел от имени Жоржа д’Этурни, войдя в скромный кабинет, увидел мнимого банкира, бледного от страха. Это был низенький человек с белокурыми редкими волосами, в котором Карлос, по описанию Люсьена, узнал того, кто предал Давида Сешара.

— Мы можем тут говорить спокойно? Нас не подслушают? — обратился к нему испанец, теперь превратившийся в англичанина, рыжеволосого, в синих очках, столь же опрятного, столь же пристойного, как пуританин, направляющийся в церковь.

— К чему эти предосторожности, сударь? — спросил Серизе. — Кто вы такой?

— Вильям Баркер, заимодавец господина д’Этурни; но я могу, ежели вы этого желаете, доказать необходимость запереть двери. Мы знаем, сударь, каковы были ваши отношения с Пти-Кло, Куэнте и Сепирами из Ангулема…

Услышав эти слова, Серизе кинулся к двери, притворил ее, подбежал к другой двери, выходившей в спальню, запер на засов, бросив незнакомцу: «Тише, сударь!» Затем, пристально вглядываясь в мнимого англичанина, он спросил:

— Что вам от меня нужно?

— Боже мой! — продолжал Вильям Баркер. — Каждый за себя в этом мире. У вас капиталы этого бездельника д’Этурни… Успокойтесь, я пришел не для того, чтобы их у вас требовать; но по моему настоянию этот мошенник, который, между нами говоря, заслуживает веревки, передал мне вот эти ценные бумаги, сказав, что есть кое-какая надежда их реализовать; а так как я не хотел предъявлять иск от своего имени, он сказал, что вы не откажете мне в вашем.

Серизе посмотрел на векселя и сказал:

— Но его уже нет во Франкфурте…

— Я это знаю, — отвечал Баркер, — однако ж он мог еще быть там, когда переводил векселя на меня…

— Но я не желаю нести за них ответственность, — сказал Серизе.

— Я не прошу у вас жертвы, — продолжал Баркер, — вам ведь могут поручить их принять, вы и предъявите векселя к уплате, ну а я берусь произвести взыскание.

— Я удивлен таким недоверием ко мне со стороны д’Этурни, — продолжал Серизе.

— Зная его положение, — отвечал Баркер, — нельзя его порицать за то, что он припрятал свои деньги в разных местах.

— Неужели вы думаете?.. — спросил этот мелкий делец, возвращая мнимому англичанину векселя, подписанные им по всем правилам.

— …Я думаю, что вы, конечно, сбережете его капиталы! — сказал Баркер. — Уверен в том! Они уже брошены на зеленое сукно биржи.

— Мое личное состояние зависит…

— …от того, удастся ли вам создать видимость их потери, — сказал Баркер.

— Сударь!.. — вскричал Серизе.

— Послушайте, дорогой господин Серизе, — сказал холодно Баркер, перебивая Серизе. — Вы оказали бы мне услугу, облегчив получение денег у должника. Будьте любезны написать письмо, в котором вы сообщите, что передаете мне эти ценные бумаги, учтенные в пользу д’Этурни, и что судебный исполнитель при взыскании обязан считать предъявителя письма владельцем этих трех векселей.

— Угодно вам назвать себя?

— Никаких имен! — отвечал английский капиталист. — Пишите: «Предъявитель сего письма и векселей…» Ваша любезность будет хорошо оплачена…

— Каким образом?.. — спросил Серизе.

— Одним-единственным словом. Вы ведь не собираетесь покинуть Францию, не так ли?

— О нет, сударь!

— Так вот, Жорж д’Этурни никогда не воротится во Францию.

— Почему?

— Как мне известно, человек пять собираются его прикончить, и он об этом знает.

— Теперь я понимаю, почему он просит у меня денег на дешевый товар для Индии! — вскричал Серизе. — Но, к несчастью, он надоумил меня вложить все сбережения в государственные процентные бумаги. Мы уже должны разницу банкирскому дому дю Тийе. Я еле перебиваюсь.

— Выходите из игры!

— О! Если бы я знал обо всем этом раньше! — вскричал Серизе. — Я упустил целое состояние…

— Еще одно слово! — сказал Баркер. — Молчание… вы способны его хранить… — И — в чем я менее уверен — верность! Мы еще увидимся, и я вам помогу составить состояние.

Заронив надежду в эту грязную душу и тем самым надолго заручившись его молчанием, Карлос под видом того же Баркера отправился к судебному исполнителю, человеку надежному, и поручил ему добиться судебного решения против Эстер.

— Вам заплатят, — сказал он исполнителю. — Это дело чести! Мы хотим лишь держаться закона.

В коммерческом суде в качестве представителя мадемуазель Эстер выступал поверенный, приглашенный Баркером, так как он желал, чтобы в решении суда отразились прения сторон. Судебный исполнитель, памятуя о просьбе действовать учтиво, взял дело в свои руки и пришел сам наложить арест на имущество на улице Тетбу, где был встречен Европой. Как только приговор о принудительном взыскании был объявлен, над Эстер нависла реальная угроза в виде трехсот тысяч неоспоримого долга. Вся эта история не потребовала от Карлоса особой изобретательности. Подобный водевиль с мнимыми долгами в Париже разыгрывается чрезвычайно часто. Там существуют подставные Гобсеки, подставные Жигонне; за известное вознаграждение они соглашаются участвовать в таком казусе, потому что их забавляют эти грязные проделки. Во Франции все, что ни делается, делается со смехом, даже преступление. Так совершаются и вымогательства, когда строптивые родители или жадная скупость вынуждены уступить перед острой необходимостью или мнимым бесчестием. Максим де Трай весьма часто прибегал к этому средству, заимствованному из комедий старинного репертуара. Однако ж Карлос Эррера, желавший сберечь честь своего сана и честь Люсьена, воспользовался подлогом вполне безопасным и слишком вошедшим в практику, чтобы им заинтересовалось правосудие. Близ Пале-Рояля существует, говорят, биржа, где торгуют поддельными векселями, где за три франка вам продадут подпись.

Прежде чем завести речь об этих ста тысячах экю, предназначенных стоять на страже у дверей спальни, Карлос твердо решил принудить господина Нусингена предварительно уплатить еще сто тысяч франков. И вот каким путем. Азия, разыгрывая, по его