Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак Страница 46

— Пройдемся немного пешком, я не так глупа, чтобы давать настоящий адрес.

— Ти все предусмотрель, — отвечал Нусинген.

— Таково мое ремесло, — заметила она.

Азия привела Нусингена на улицу Барбет, где они вошли в дом, занятый под меблированные комнаты, которые содержал местный обойщик, и поднялись на пятый этаж. Увидев Эстер, склонившуюся над вышиванием, бедно одетую, среди убого обставленной комнаты, миллионер побледнел. Понадобилось четверть часа, — Азия тем временем что-то нашептывала Эстер, — покамест молодящийся старец обрел дар речи.

— Мотмазель, — сказал он наконец бедной девушке, — ви будете так добр, что примете меня как ваш покровитель?

— Что станешь делать, сударь, — сказала Эстер, и из ее глаз скатились две крупные слезы.

— Не надо плакать. Я делай вас самой сшастливи женщин… Но только посфоляйте любить вас, и ви это увидит!

— Деточка, этот господин разумный человек, — сказала Азия. — Он хорошо знает, что ему уже стукнуло шестьдесят шесть лет, и он будет снисходителен. Одним словом, ангел мой прекрасный, я тебе нашла отца… С ней надо так говорить, — шепнула Азия на ухо обескураженному барону. — Ласточек не ловят, стреляя в них из пистолета. Подите-ка сюда! — сказала Азия, выпроваживая Нусингена в смежную комнату. — Не запамятовали о нашем условьице, ангелок?

Нусинген вынул из кармана фрака бумажник и отсчитал сто тысяч франков, которые кухарка и принесла Карлосу, спрятанному в туалетной и ожидавшему с нетерпением ее прихода.

— Вот сто тысяч франков, помещаемых нашим клиентом в Азии; теперь мы заставим его поместить столько же в Европе, — сказал Карлос своей наперснице, когда они вышли на лестничную площадку.

Он исчез, дав наставления малайке, вернувшейся затем в комнату, где Эстер плакала горючими слезами. Как преступник, присужденный к смерти, это дитя создало роман из надежд, и роковой час пробил.

— Ну, милые детки, — сказала Азия, — куда же вы отправитесь? Ведь барон Нусинген…

Эстер взглянула на знаменитого барона, изобразив жестом искусно сыгранное удивление.

— Та, мой дитя, я барон Нюсеншан.

— Барон Нусинген не должен, не может находиться в такой конуре. Послушайте меня! Ваша бывшая горничная Эжени…

— Эшени? Улиц Тетбу?! — вскричал барон.

— Ну да, хранительница описанной мебели, — продолжала Азия, — она-то и сдавала квартиру красавице-англичанке…

— А-а! Я понималь, — сказал барон.

— Бывшая горничная мадам, — продолжала Азия почтительно, указывая на Эстер, — прелюбезно примет вас нынче вечерком, ведь торговому приставу на ум не придет искать мадам в квартире, откуда она выехала три месяца назад.

— Превосхотно! — вскричал барон. — Притом я знай торгови пристав и знай слоф, чтоби он исчезаль…

— Тонкая бестия достанется вам в Эжени, — сказала Азия, — это я пристроила ее к мадам…

— Я знай Эшени! — вскричал миллионер, смеясь. — Он стибриль мой дрицать тисяча франк.

Движение ужаса вырвалось у Эстер; ее жест был так убедителен, что благородный человек доверил бы ей свое состояние.

— О! Это мой ошибка, — продолжал барон, — я преследоваль вас. — И он рассказал о недоразумении, вызванном сдачей квартиры англичанке.

— Как вам это нравится, мадам? — воскликнула Азия. — Эжени и словом не обмолвилась, плутовка! Но мадам слишком привыкла к этой девушке, — сказала она барону. — Не стоит ее увольнять. — Азия отвела барона в сторону и продолжала:

— От Эжени за пятьсот франков в месяц — а надо сказать, что она прикапливает деньжонки, — вы узнаете все, что делает мадам; приставьте ее горничной к мадам. Эжени будет вам предана тем более, что уже вас пообщипала. Ничто так не привязывает женщину, как удовольствие общипать мужчину. Но держите Эжени в узде: она ради денег на все пойдет! Ужас, что за девчонка!

— А ти?..

— Я? — сказала Азия. — Я возмещаю свои издержки.

У Нусингена, столь проницательного человека, была точно повязка на глазах: он вел себя как ребенок. Стоило ему увидеть простодушную и прелестную Эстер, которая, склонясь над рукоделием, отирала слезы, скромная, словно юная девственница, и в этом влюбленном старце ожили все чувства, испытанные им в Венсенском лесу. Он готов был отдать ей ключ от своей кассы. Он снова был молод, сердце преисполнилось обожания, он ожидал ухода Азии, чтобы приникнуть к коленям этой Мадонны Рафаэля. Внезапный взрыв юношеских страстей в сердце старого хищника — одно из социальных явлений, легче всего объясняемых физиологией. Подавленная бременем дел, придушенная постоянными расчетами и вечными заботами в погоне за миллионами, молодость, с ее возвышенными мечтаниями, оживает, зреет и расцветает, подобно брошенному зерну, давшему пышное цветение под лаской проглянувшего осеннего солнца, — так давняя причина, повинуясь случайности, приводит к своему следствию. Двенадцати лет поступив на службу в старинную фирму Альдригера в Страсбурге, барон никогда не соприкасался с миром чувств. Вот почему, стоя перед своим идолом и прислушиваясь к тысяче фраз, роившихся в его мозгу, но не находя ни одной из них у себя на устах, он подчинился животному желанию, которое выдало в нем мужчину шестидесяти шести лет.

— Желайте поехать на улиц Тетбу? — спросил он.

— Куда пожелаете, сударь, — отвечала Эстер, вставая.

— Кута пожелайте! — повторил он в восхищении. — Ви анкел, который зошель з небес; я люблю, как молодой челофек, хотя мой волос уше с проседь…

— Ах, вы можете смело сказать: хотя я сед! Чересчур ваши волосы черны, чтобы быть с проседью, — сказала Азия.

— Пошоль вон, торгофка челофечески тело! Ти полючаль теньги, не пачкай больше цфеток люпфи! — вскричал барон, вознаграждая себя этой грубой выходкой за все наглости, которые он претерпел.

— Ладно, старый повеса! Ты поплатишься за эти слова! — сказала Азия, сопровождая свою угрозу жестом, достойным рыночной торговки, но барон только пожал плечами. — Между рыльцем кувшина и рылом выпивохи достанет места гадюке, тут я и есть!.. — сказала она, обозленная презрением Нусингена.

Миллионеры, у которых деньги хранятся во Французском банке, особняки охраняются отрядом лакеев, а их собственная особа на улицах защищена стенками кареты и быстроногими английскими лошадьми, не боятся никакого несчастья; оттого барон так холодно взглянул на Азию, — ведь он только что дал ей сто тысяч франков! Его величественный вид оказал свое действие. Азия, что-то ворча себе под нос, предпочла отступить на лестницу, где держала чрезвычайно революционную речь, в которой упоминалось об эшафоте!

— Что вы ей сказали?.. — спросила дева за пяльцами. — Она добрая женщина…

— Он продаль вас, он вас обокраль…

— Когда мы в нищете, — отвечала она, и выражение ее лица способно было разбить сердце дипломата, — смеем ли мы ожидать помощи и внимания?

— Бедни дитя! — сказал Нусинген. — Ни минута больше не оставайтесь сдесь!

Нусинген подал руку Эстер, он увел ее, в чем она была, и усадил в свою карету с такой почтительностью, какую едва ли оказал бы прекрасной герцогине де Мофриньез.

— Ви