Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление Страница 47

— Как ты смеешь использовать такие…

— Не надо возражать, Лилиан. Если ты будешь спорить, я вышвырну его отсюда прямо сейчас.

Риарден спокойно дал жене возможность ответить, возразить, даже закричать. Но та молчала, не глядя на него, лишь гладкие щечки ее как будто втянулись.

Ничего не замечая, слепо перемещаясь между огнями, голосами и запахами духов, он ощущал холодное прикосновение ужаса. Риарден понимал, что ему следует хорошенько призадуматься о Лилиан, отыскать разгадку ее характера, потому что столь беспардонный поступок нельзя было оставить без внимания; однако он не хотел думать о ней и понимал, что ужас был рожден именно тем, что ответ перестал интересовать его давным-давно.

На него вновь начала накатывать усталость. Ему казалось, что он видит сгущающиеся волны утомления; усталость накапливалась не в нем, а снаружи, во всей этой комнате. На мгновение Риардену показалось, что он остался в одиночестве, потерявшись в серой пустыне, нуждаясь в помощи и зная, что ее не будет. И вдруг он замер. В освещенном дверном проеме на противоположном конце комнаты появилась высокая надменная фигура; мужчина замер на мгновение, прежде чем войти. Риардену не доводилось еще встречаться с ним, но среди всех печально известных физиономий, наводнявших страницы газет, была одна, которую он особенно презирал. Это был Франсиско д’Анкония.

Риарден никогда не позволял себе уделять особого внимания людям, подобным Бертраму Скаддеру.

Однако в каждый час своей жизни при всей тяжести и гордой красоте любого мгновения, когда его разума изнывал от перенапряжения, на каждом шагу, поднимавшему его из рудника в Миннесоте и превращавшего его усилия в золото, при всем своем глубочайшем почтении к деньгам и их смыслу он презирал расточителя, не умевшего оправдать великий дар наследственного богатства. «Вот, — подумал Риарден, — наиболее презренный представитель этой человеческой разновидности».

Франсиско д’Анкония вошел, поклонился Лилиан и вступил в толпу, словно ему принадлежала эта комната, в которой ранее ему бывать не приходилось.

Ему в след начали поворачиваться головы, словно он тянул их за веревочки.

Вновь вернувшись к Лилиан, Риарден проговорил уже без гнева: раздражение переросло в его голосе в интерес:

— А я не знал, что ты знакома с этим типом.

— Я встречала его на нескольких приемах.

— Значит он — один из твоих друзей?

— Естественно, нет! — негодование, бесспорно, было подлинным.

— Тогда почему же ты пригласила его?

— Ну, когда он находится в нашей стране, нельзя устроить прием — стоящий прием — и не пригласить его. Если он приходит, это досадно, если не приходит — черная метка в обществе.

Риарден рассмеялся. Лилиан раскрылась; обыкновенно она не позволяла себе подобного рода признаний.

— Вот что, — проговорил он усталым тоном. — Я не хочу портить твой праздник. Но не подпускай ко мне этого человека. Не надо знакомить нас. Я не хочу. Не знаю, как тебе удастся так сделать, но ты — опытная хозяйка, действуй.

Дагни замерла на месте, увидев приближавшегося к ней Франсиско. Проходя мимо, он поклонился ей. Франсиско не остановился, однако она поняла, что мгновение это отпечаталось в его сознании. Она заметила на его лице слабую улыбку, которой он подчеркнул, что все понимает, но предпочитает не обнаруживать знакомство. Дагни отвернулась. Она надеялась, что ей удастся избежать его общества весь остаток вечера.

Бальф Юбэнк присоединился к группе, окружавшей доктора Притчетта и угрюмым тоном повествовал:

— …нет, нельзя ожидать, чтобы народ понял высшие уровни философии. Культуру следует изъять из рук охотников за долларами. Нам нужна национальная стипендия для литераторов. Какой позор, что в художниках видят подобие торговцев-разносчиков, и что произведения искусства приходится продавать, как мыло.

— Вы хотите пожаловаться на то, что мыло продается лучше? — спросил Франсиско д’Анкония.

Он как-то незаметно включился в разговор, который сразу смолк как отрезанный; большинство собеседников никогда не встречались с Франсиско, однако были наслышаны о нем.

— Я хочу… — начал Бальф Юбэнк сердитым тоном, но мгновенно умолк; он заметил на окружавших его лицах живой интерес, но интерес этот относился не к философии.

— Ну, здравствуйте, профессор! — проговорил Франсиско, кланяясь доктору Притчетту.

Без всякого видимого удовольствия доктор Притчетт ответил на приветствие и приступил к представлениям.

— Мы обсуждали интереснейшую тему, — проговорила искренняя матрона. — Доктор Притчетт объяснял нам, что все вокруг — ничто.

— Он, вне сомнения, разбирается в этой теме глубже, чем кто-либо другой, — серьезным тоном отозвался Франсиско.

— Вот уж не подумала бы, что вы знаете доктора Притчетта настолько хорошо, сеньор д’Анкония, — сказала она, гадая, почему реплика ее вызвала явное неудовольствие на лице профессора.

— Я — выпускник той великой школы, на которую в данный момент работает доктор Притчетт — университета Патрика Генри. Но я учился у одного из его предшественников — Хью Экстона.

— Хью Экстона! — охнула привлекательная молодая женщина. — Но этого не могло быть, сеньор д’Анкония! Вы слишком молоды для этого. Я считала, что Экстон относился к числу столпов… прошлого столетия.

— Быть может, по духу, мадам. Но не на самом деле.

— Но мне казалось, что он умер много лет назад.

— Вы ошибаетесь. Он по-прежнему жив.

— Тогда почему о нем ничего больше не слышно?

— Он ушел на покой девять лет назад.

— Разве это не странно? Когда от дел отходит политикан или кинозвезда, мы читаем об этом в газетных передовицах. Но вот заканчивается трудовой путь философа, и люди ничего не знают об этом.

— Некоторые знают.

Молодой человек с удивлением проговорил:

— А я думал, что Хью Экстон относится к числу тех классиков, которых теперь изучают разве что в истории философии. Недавно я прочел статью, где его называли последним великим поборником разума.

— И что же говорил Хью Экстон? — спросила искренняя матрона.

Франсиско ответил:

— Он учил нас тому, что все вокруг есть что-то.

— Ваша верность учителю заслуживает похвалы, сеньор д’Анкония, — сухо проговорил доктор Притчетт. — Можем ли мы считать, что вы являетесь практическим результатом обучения его школы, так сказать, преемником?

— Да.

К группе подошел Джеймс Таггерт, дожидавшийся своей доли внимания.

— Привет, Франсиско.

— Добрый вечер, Джеймс.

— Какое удивительное совпадение привело тебя сюда! Я как раз хотел переговорить с тобой.

— Это ново. Такое желание числилось за тобой не всегда.

— Ты шутишь, как в прежние дни. — Таггерт неторопливо, словно бы случайно отодвигался от группы в надежде выманить Франсиско за собой. — Как ты прекрасно знаешь, в этой комнате не найдется ни одного человека, который не хотел бы поговорить с тобой.

— В самом деле? Я склонен подозревать обратное. — Франсиско покорно последовал за ним, но остановился так, чтобы их разговор могли слышать.

— Я испробовал все возможные способы, чтобы связаться с тобой, — сказал Таггерт, — но… обстоятельства мне не благоприятствовали.

— Ты пытаешься скрыть тот факт, что я отказался встречаться с тобой?

— Ну… что ж… я хочу узнать, почему ты отказался от встречи?

— Не смог представить себе, о чем ты намеревался говорить со мной.

— О рудниках Сан-Себастьян, конечно же! — Таггерт чуть возвысил голос.

— Так, и что же ты хотел услышать о них?

— Но… Франсиско, все это очень серьезно. Это несчастье, беспрецедентная катастрофа, и никто ничего не может понять. Я просто не знаю, что думать. Я ничего не понимаю. У меня есть право знать.

— Право? Не кажется ли тебе, Джеймс, что ты несколько старомоден. Но что ты хочешь узнать?

— Ну, во-первых, эта национализация… что ты намереваешься с ней делать?

— Ничего.

— Ничего?!

— Но ты ведь, наверно, не хочешь, чтобы я сопротивлялся этой национализации. Мои рудники и твою железную дорогу захватил народ, захватил по собственной воле. Уж не желаешь ли ты, чтобы я противопоставил себя воле народа?

— Франсиско, дело серьезное, мне не до смеха!

— Я никогда не сомневался в этом.

— Я должен получить какое-то объяснение! И ты обязан отчитаться перед своими вкладчиками по этой позорной истории! Зачем ты влез в эти безнадежные рудники? Зачем потратил все эти миллионы? Что это был за гнилой обман?

Франсиско посмотрел на него с вежливым удивлением.

— А я-то, Джеймс, — проговорил он, — полагал, что ты одобришь эту авантюру.

— Одобрю?!

— Я полагал, что ты увидишь в деле с рудниками Сан-Себастьян практический пример реализации высшего морального идеала. Памятуя, что в прошлом мы частенько спорили с тобой, я подумал, что тебе будет приятно увидеть, что я поступаю в соответствии с твоими принципами.