Энтони Троллоп - Марион Фай Страница 47

— Ничего — пока. Просила приехать в другой раз.

— Этим она мне еще симпатичнее.

— Отчего? Просто потому, что ты женщина и думаешь, что тянуть, делать вид, что сама не знаешь чего хочешь, держать человека на горячих угольях, очень мило и прилично. Я не изменю своего мнения насчет Марион, но право, думаю, что притворное колебание нелишне и, до некоторой степени, нечестно.

— Но почему же непременно «притворное»? Не должна ли она увериться, что может полюбить тебя?

— Конечно, или, что не может. Я не такой пустой человек, чтобы воображать, что она обязана броситься в мои объятия только потому, что я ее прошу об этом. Но мне думается, она должна была бы сколько-нибудь понимать себя, чтобы иметь возможность приказать мне или надеяться, или оставить всякую надежду. Она была спокойна, как министр, отвечающий в палате общин на запрос, и приказала мне подождать до пятницы совершенно так, как делают эти господа, когда им надо узнать от младших чиновников в министерстве, что им, собственно, следует говорить.

— Ты опять поедешь в пятницу? — спросила она.

— Придется. Нельзя предположить, чтобы она приехала ко мне. А затем если она скажет, что несогласна, и должен буду возвратиться домой, поджавши хвост.

— Не думаю, чтобы она это сказала.

— Почему ты знаешь?

— Девушке, мне кажется, свойственно, — сказала лэди Франсес, — слегка сомневаться, когда она думает, что может полюбить, но нисколько не сомневаться, когда она сознает, что не может. Впоследствии ее могут убедить передумать, но в первую минуту она не знает сомнений.

— Я называю это: «тянуть».

— Совсем нет. Девушка, о которой я говорю, глубоко честна. И мисс Фай поступит честно, если теперь примет твое предложение. Не часто такой человек, как ты, Джон, тщетно ищет руки девушки.

— Это низко, — сердито сказал он. — Это значит приписывать лживость, алчность, нечестность девушке, которую и люблю. Если какой-нибудь клерк в отцовской конторе нравился ей больше меня, неужели она примет мое предложение только потому, что я сын моего отца?

— Я не об этом думала. Человек может иметь личные качества, которые несомненно повлияют на такую молодую и неиспорченную светом девушку, какой я представляю себе твою Марион Фай.

— Вздор, — сказал он, смеясь. — Что касается до личных качеств, все мы, более или менее, друг друга стоим. Девушке требуется красота. Мужчине надо иметь на что купить хлеба и сыру. А затем все сводится к вопросу о симпатии и антипатии.

До сих пор лорд Гэмпстед не встречал еще девушки, на которой пожелал бы жениться. Года два тому назад его мачеха, лэди Кинсбёри, затеяла было женить его на своей родной племяннице лэди Амальдине Готвиль. Брак этот казался ей лучшим средством «образумить» пасынка, в котором она тогда еще не вполне отчаялась. Она дипломатически намекнула на это сестре; а та шепнула дочери. Молодая девушка, за которой в то время уже начинал ухаживать ее настоящий жених, решилась «попытаться». Гэмпстеда пригласили в замок Готбой на месяц; но в конце первой недели Амадьдина объявила матери, что «толку не будет».

— Я как-нибудь откажусь от своего титула и состояния в пользу Фредди, а сам отправлюсь в Соединенные Штаты и там постараюсь заработывать себе хлеб.

Эта маленькая речь, сказанная молодым человеком девушке, на которой его хотели женить, раскрыла глаза лэди Амальдине на опасность ее положения. С этой минуты чувство недоброжелательства со стороны лэди Кинсбёри к пасынку росло не по дням, а по часам.

— Что скажет милэди, когда услышит о моей Марион? — спросил Гэмпстед сестру накануне своей второй поездки в Галловэй.

— А разве это важно? — спросила лэди Франсес.

— Мне кажется, что мои чувства к ней мягче твоих. Она глупа, надменна, резка, дерзко обращается с отцом, не руководствуется никакими нравственными правилами в своих надеждах и честолюбивых замыслах.

— Как ты, однако, ее аттестуешь, — сказала его сестра.

— Но тем не менее я до такой степени ей сочувствую, что мне почти кажется, что я обязан уступить.

— Не могу сказать, чтобы я ей сочувствовала.

— Ведь она всего этого жаждет для сына; я с ней согласен, что Фредди будет гораздо пригоднее меня для данного положения. Я решился жениться на Марион, если она пойдет за меня, но все Траффорды, за исключением может быть одной тебя, будут разогорчены подобным браком. Если у меня когда-нибудь будет сын, то дело будет совсем безнадежно. Назовись я Снукс, не бери ни шиллинга из семейных доходов, я не принесу им никакой пользы. Сын Марион будет для них таким же камнем преткновения, как я.

— Как ты странно на это смотришь.

— Как мачеха моя ее возненавидит! Дочь квакера! Клерк в конторе Погсона и Литльбёрда, живут в Парадиз-Роу! Я так ее и вижу! Как же ей не тяжко, что мы оба направляемся в Парадиз-Роу?

Лэди Франсес не могла удержаться от смеха.

— Ты не можешь причинить ей продолжительного вреда, — ты только девушка; но меня она, мне кажется, отравит. Все это кончится тем, что она заставит мистера Гринвуда поднести мне чашку бульона.

— Джон, ты говоришь ужасные вещи.

— Если б я мог, после этого, находиться в числе присяжных, я непременно бы оправдал их обоях на основания смягчающих обстоятельств.

Все утро следующего дня Гэмпстед провел в волнении, так как решился отправиться в Галловэе не ранее как после завтра. Его немного развлекло полученное письмо. Конверт был надписан незнакомой рукой, на имя «Достопочтенного лорда Гэмпстеда».

— Интересно знать, кто этот осел, — сказал он, разрывая его.

Ослом оказался Самуил Крокер, письмо было следующее:

«Дорогой лорд Гэмпстед,

Надеюсь, что вы извините меня, милорд, за то, что обращаюсь к вам так фамильярно. Пользуюсь этим радостным днем, праздником Рождества Христова, чтобы писать вам в интересах мира. С тех пор, как я имел честь встретиться с вами в замке вашего дяди, одним из величайших наслаждений моей жизни было иметь возможность похвалиться знакомством с вами. Вы, я уверен, не забыли, что мы вместе охотились, а я никогда не забуду ни этого дни, ни того, как вы, милорд, неслись по нашей, далеко не гладкой, дороге. Помню также, как, возвращаясь домой с охоты, вы, милорд, всю дорогу толковали о нашем общем приятеле, Джордже Родене.

Это — человек, к которому я питаю самое искреннее уважение, как к отличному служаке и вашему приятелю. Приятно видеть, как он усерден к службе, так же как и я. Берешь с правительства деньги, так зарабатывай их. Таковы мои правила, милорд. У нас есть штуки две молодых людей, единственная цель которых — как-нибудь дотянуть день и съесть свой завтрак. Я всегда твержу им, что служебные часы им не принадлежат. Вероятно, они когда-нибудь поймут меня.

Но чтоб возвратиться ж Джорджу Родену, случилось что-то, — что именно, не понимаю, — что как будто восстановило его против меня. Ничто никогда не доставляло мне такого удовольствия, как то, когда я узнал о его надеждах относительно известного предмета, — вы, милорд, знаете, что я хочу сказать. Ничто не могло быть более лестно, чем выражения, в которых я поздравлял его многое множество раз. Поздравляю и вас, милорд, а равно и милэди, так как он чрезвычайно приличный молодой человек, хотя положение его в свете не так высоко, как положение иных людей. Но клерк на службе Е. В. всегда считался джентльменом; с гордостью думаю, что это положение и я занимаю наравне с ним.

Но, как я уже сказал, что-то как будто неладно между нами. Он сидит против меня и не говорит со мной ни слова, разве ответит на вопрос и то не совсем вежливо.

Он слаще сахара со всеми, кто не сидит с ним за одним столом, как я, — иначе я бы подумал, что его надежды сделали его высокомерным.

Не могли ли бы вы, милорд, как-нибудь примирить нас? Я уверен, что вы не изволили забыть, как приятно мы провели время в замке Готбой, на охоте, а особенно возвращаясь вместе домой, в тот достопамятный день. Я принял смелость явиться в Гендон-Голл и милэди была так добра, что приняла меня. Конечно, не совсем ловко было говорить с милэди о мистере Родене, никто лучше меня этого не понимает; но мне показалось, что она как будто обещала мне замолвить словечко, когда настанет благоприятное для того время.

Оставляя это дело в руках ваших, милорд, замечу только, что «блаженны миротворцы, потому что их есть царство небесное». Имею честь быть, дорогой лорд Гэмпстед,

Ваш покорнейший слуга

Несмотря на раздражительное состояние, в котором Гэмпстед находился в это утро, он не мог не рассмеяться над этим письмом. Он показал его сестре, которая, несмотря на свою досаду, также не могла удержаться от смеха.

— Я скажу Джорджу сейчас же принять его в свои объятия, — сказал он.

— С какой стати Джорджу возиться с ним?